Петля Сергея Нестерова

Начальник Управления опять сделал в блокноте пометку.

– После освобождения, тридцать восьмой–тридцать девятый годы, работал на стройках Ферганы. В конце тридцать девятого Китаев женится и переезжает к родственникам жены в Москву. Устраивается токарем на Машиностроительный завод имени «Двадцать пятого Октября». С началом Великой Отечественной войны завод перепрофилируют на выпуск авиадвигателей для истребительной авиации, рабочие и служащие получают бронь и освобождаются от призыва в армию. Зимой сорок первого года завод эвакуируют в Киров. В Москву производство возвращается уже в сорок четвертом. После войны, в сорок седьмом году, Китаев разводится с первой женой и женится вторично на Сабалиной Анне Семеновне. В мае сорок восьмого у них родилась дочь, Китаева Любовь Григорьевна…

Еще один листочек отложен в левую сторону и осталась последняя страничка.

– Китаев до настоящего времени работает на предприятии, куда был принят еще до войны. Называется оно сейчас «Маяк» и относится к особо режимным объектам, выпускающим продукцию военного и двойного назначения, входит в систему Министерства среднего машиностроения СССР и находится в оперативном обеспечении Четвертого Управления КГБ. Китаев имеет третью форму допуска к работе с секретными материалами, неоднократно проверялся органами КГБ. Компрометирующих материалов на него не имеется, характеризуется положительно, ударник коммунистического труда, портрет – на Доске почета.

– Образцово-показательный рабочий, – в голосе начальника Управления звучала легкая ирония.

– В общем-то, да, Кирилл Борисович. Хотя был один сигнал… – докладывающий сделал короткую паузу.

– По данным Первомайского райотдела КГБ, Китаев в своем окружении в резких выражениях, проще говоря, матом, – Станислав Михайлович улыбнулся, – критиковал руководство завода «Маяк» за бесхозяйственность, неумение руководить людьми и распоряжаться народным достоянием и наработанным опытом, агитировал за возвращение к сталинским методам наведения дисциплины на производстве. Ну, и так далее. Проявил себя как закоренелый сталинист. Сигнал проверили, политической составляющей не нашли и закрыли…

– Станислав Михайлович, – начальник Управления посмотрел в заметки, которые делал по ходу доклада. – Вы сказали, что уже в начале тридцать восьмого года Китаев был освобожден. Это фактически половина срока. Удалось выяснить основания, по которым он был освобожден?

– Кирилл Борисович, Китаев был одним из первых заключенных, которых потом в массовом порядке стали использовать на строительстве БАМа. Лагерь, где он отбывал заключение, входил в систему БАМЛАГа ГУЛАГ НКВД. Поскольку строительство проходило в особо тяжелых природных и климатических условиях, то для заключенных, перевыполнявших установленные нормы, на первых этапах прокладки трассы по ходатайству администрации для стимулирования производственной деятельности была введена система зачетов… – Начальник информотдела заглянул в свои бумаги и уточнил: – Три дня работы за четыре дня срока. По информации УКГБ по Амурской области, в архивных материалах имеются сведения, что к Китаеву и еще четверым заключенным было применено положение о зачете рабочих дней, а также нормы зачета, введенные в начале тысяча девятьсот тридцать пятого года двести сорок первым приказом НКВД. В соответствии с этим документом, заключенным, работавшим в ИТЛ БАМЛАГа, день работы засчитывался за два дня заключения, то есть год шел за два. В июне тридцать девятого существовавшую систему зачетов и условно-досрочного освобождения отменили… – Станислав Михайлович на секунду замолчал, потом продолжил, видимо, приняв для себя какое-то решение: – Извините за отступление, Кирилл Борисович, но, по-моему, это может быть интересно.

Он взял в руки последнюю страницу доклада.

– Мои сотрудники показали мне стенограмму заседания Президиума Верховного Совета СССР от двадцать пятого августа тысяча девятьсот тридцать восьмого года, где обсуждался вопрос о досрочном освобождении заключенных, отличившихся на строительстве вторых путей железнодорожной линии Карымская-Хабаровск. На этом заседании Иосиф Виссарионович высказался следующим образом, цитирую: «Правильно ли вы предложили представить им список на освобождение этих заключенных? Они уходят с работы. Нельзя ли придумать какую-нибудь другую форму оценки их работы: награды и т. д.? Мы плохо делаем, мы нарушаем работу лагерей. Освобождение этим людям, конечно, нужно, но с точки зрения государственного хозяйства это плохо. Будут освобождаться лучшие люди, а оставаться худшие. Нельзя ли повернуть дело по-другому, чтобы люди эти оставались на работе: награды давать, ордена, может быть. А то мы их освободим, вернутся они к себе, снюхаются с уголовниками и пойдут по старой дорожке. В лагере атмосфера другая, там трудно испортиться. Может быть, так сказать, досрочно их сделать свободными от наказания с тем, чтобы они оставались на строительстве как вольнонаемные? А старое решение нам не подходит. Давайте сегодня не утверждать этого проекта, а поручим Наркомвнуделу придумать другие средства, которые заставили бы людей остаться на месте, чтобы не было толчка к их отъезду. Семью нужно дать им привезти и режим для них изменить несколько; может быть, их вольнонаемными считать. Это, как говорилось, добровольно-принудительный заем, так и здесь: добровольно-принудительное оставление».

Станислав Михайлович положил листок в папку.

– Вот с этого времени, принимая во внимание предложение товарища Сталина, практика условно-досрочного освобождения постепенно стала сходить на нет. А еще через год, пятнадцатого июня тысяча девятьсот тридцать девятого года, появился секретный указ Президиума Верховного Совета СССР, номер ВС тридцать С, «О лагерях НКВД», в соответствии с которым органам суда и прокуратуры предписывалось прекратить рассмотрение дел по условно-досрочному освобождению, а Наркомату внутренних дел – практику зачетов одного рабочего дня за два дня срока отбытия наказания.

Станислав Михайлович закрыл папку.

– Так что, можно сказать, в этом плане обстоятельства для Китаева сложились благоприятно.

– Да уж куда благоприятней! – Усмехнулся генерал. – Пять с лишним лет лагерей за крошки хлеба и две буханки… – и он добавил: – Которые, скорее всего, Китаев и не брал.

Начальник Управления встал и вышел из-за стола; офицеры, как по команде, тоже поднялись.

– Спасибо, Станислав Михайлович. Хороший, обстоятельный доклад, а с учетом дефицита времени, вдвойне хороший. Не перестаешь меня удивлять. Еще раз спасибо.

Потом повернулся к Волосову.

– Сергей Иванович, справку по Китаеву – в личное дело Нестерова вместе с материалами проверки родственников невесты. Представление на него у вас с собой? Давайте сюда, и пригласите Нестерова ко мне на семнадцать пятнадцать. После встречи, если все пройдет нормально, я подпишу.

«Саблин» и «Архипелаг Гулаг»

«Саблин» позвонил примерно в час дня и запросился на встречу.

«Интересно, – думал Сергей, – что могло случиться? К чему такая срочность? Наверное, опять что-то накопал».

Нестеров вспомнил, как достался ему этот агент.

Дело на него пришло из Управления военной контрразведки. «Саблин» служил срочную службу в комитетской войсковой части, занимающейся пеленгацией радиостанций, нелегально работающих на территории СССР, и перехватом радийных сообщений разведцентров противника со своей агентурой. Через год службы он подал рапорт с просьбой оказать содействие в поступлении в Высшую школу КГБ. «Прошение», естественно, оказалось на столе у работника особого отдела, который по заведенному порядку встретился с кандидатом в чекисты. Парень ему понравился, толковый, мозги работают в правильном направлении – значит, можно и помочь такому хлопцу. Но, с другой стороны, у оперработника есть еще и план по вербовочной работе, так почему не совместить приятное с полезным? Пока суд да дело, товарищу сержанту было предложено послужить Родине в качестве негласного помощника органов государственной безопасности, на что тот согласился и выбрал себе псевдоним «Саблин».

К чести работника Управления военной контрразведки, слово свое он сдержал: перед демобилизацией агента оформил на него документы для поступления в Высшую школу. Вот только сам «Саблин» подкачал, не прошел медицинскую комиссию: после суточного дежурства у него подскочило давление, а когда через день его стали вторично экзаменовать, сработал эффект «белого халата». Так что вместо чекистской школы оказался он в гражданском вузе.

«Саблин» напоминал Сергею сотрудника Комитета, работающего под прикрытием: настолько грамотно и конспиративно вел себя; на хорошем уровне готовил сообщения о проделанной работе. Создавалось впечатление, что он с удовольствием жил своей второй, скрытой от чужих глаз, жизнью. И еще, чего не отнять, был фарт: с завидной и необъяснимой регулярностью «Саблин» оказывался в центре различных оперативно интересных ситуаций.

После восстановления связи на первой же встрече он рассказал Нестерову, что в общежитии его соседом по комнате оказался египтянин по имени Хасан, лет двадцати пяти, будущий студент факультета экономики и права. Объясняются они друг с другом с трудом, главным образом, на примитивной смеси русского с английским. В начале октября «Саблин», в перерыве между занятиями забежав к себе в общагу, застал соседа в обществе трех арабов, что-то горячо обсуждавших. На столе не было ни чая, ни угощения, только бумаги, похожие на документы, и несколько брошюр на арабском языке. Походило на собрание какое-то или заседание. Когда «Саблин» вошел, арабы прервали свой разговор, а Хасан постарался незаметно убрать бумаги с видного места. Вид у иностранцев был растерянный, ситуация казалась неестественной, но в спешке «Саблин» не придал этому особого значения, хотя в памяти зарубка осталась.

Через несколько дней, устроив генеральную уборку в комнате, на задней внутренней стороне прикроватной тумбочки Хасана агент обнаружил конверт, в котором находилось несколько листов бумаги с машинописным текстом на арабском языке и двумя печатями. Ему показалось, что именно их он видел на столе у Хасана во время недавнего собрания.

Взвесив обстоятельства, «Саблин» решил, что находка может быть интересна для сотрудников Комитета госбезопасности, которые, как предупреждал особист, обязательно должны выйти с ним на связь. Он понимал, что просто изъять документы нельзя, это насторожило бы иностранца, поэтому постарался скопировать арабские письмена, а то, что получилось, сохранил.

На взгляд Нестерова, изображенное было очень похоже на арабское письмо, кроме того, на отдельном листе были нарисованы оттиски печатей, однако понять, что там на самом деле, мог, конечно, только специалист. Сергей испытывал большие сомнения, что кто-нибудь, вообще, сможет разобрать эти «завитушки», однако, на всякий случай, показал их Димке Старшинову, главному отдельскому арабисту… Оказалось, что «Саблин» срисовал инструктивное письмо исполкома организации «Черный сентябрь», известной всем по проведению террористической акции на Олимпиаде в Мюнхене. Парадокс ситуации заключался в том, что до этого времени никаких сообщений или ориентировок о деятельности эмиссаров «Черного сентября» на территории Союза не было.

Но это были еще цветочки…

Треньканье звонка у входной двери прервало размышления Нестерова. Он машинально посмотрел на часы: пятнадцать тридцать, как всегда без опозданий.

– Вячеслав, привет. Проходи.

– Здравствуйте, Сергей Владимирович! Нарушил ваши планы?

– Есть немножко, но ты же без серьезного повода не стал бы меня дергать. Правильно?

– Конечно, Сергей Владимирович! Вот, смотрите… – Агент расстегнул молнию своей сумки и достал самодельную книгу, на первой странице которой значилось: «Александр Солженицын. Ахипелаг ГУЛАГ. Часть 1-я. Издательство “ИМКА-Пресс”. Париж».

– Так, и что это такое?

– Как мне объяснили, во Франции только что вышла книга Солженицына о сталинских репрессиях тридцатых годов. В Союзе ее еще нет, то есть официально нет. Нелегально завезли несколько экземпляров, которые бродят по рукам. На нашем курсе в соседней группе учится мой земляк Завадский Миша. Деловой такой парень, у него все время какие-то фарцовые заморочки, что-то покупает, что-то продает. Он и предложил мне «поработать», так сказать, на совместное благо, найти покупателя на книжку за тридцать процентов.

– А стоимость книжки?

– Сорок пять рублей.

– У него с мозгами все в порядке? Кое-кто за месяц такие деньги зарабатывает! Кстати, он что, еврей?

– Честно говоря, не знаю. Внешне вроде не похож, а там, кто их знает этих Завадских? А по цене… Я ему намекал, что продать будет трудно, кто, мол, такие деньги за какую-то хрень отвалит? Но Мишка уперся, как баран. «Ты ничего не понимаешь, – говорит, – за такую вещь можно вообще в два раза больше получить. Не хочешь заработать, не надо. Другого найду!» Пришлось браться, что б не нашел другого, – улыбнулся «Саблин».

– Значит, говоришь, хочет заработать… Тридцать рублей с книжки. Пятнадцать тебе идет, я правильно понял?

«Саблин» кивнул, соглашаясь.

– А лет пять колонии заработать не хочет? Это же семидесятая статья уголовного кодекса – «Антисоветская агитация и пропаганда»!

– Я тоже так подумал, поэтому сразу к вам. Не хватало, чтобы меня по случаю с этим товаром загребли. А что касается Мишки, по-моему, он об этом даже не задумывается. У него мозги в другую сторону повернуты: джинсы, рубашечки, «шузня» всякая. Купить – продать, вот его стихия. Мне кажется, книга для него лишь очередной товар.

– Хорошо, Вячеслав, твое мнение мне понятно. Давай, садись и пиши, что рассказал.

Нестеров взял в руки самодельное издание. Похоже, при изготовлении использовали ксерокс.

– Кстати, много у него этих книжечек? И где он их делает или у кого берет, тоже не забудь написать.