Пушкин. Русский журнал о книгах №01/2008

Каковы отличительные особенности этой системы? Государства, образующие англоговорящий Запад (как говорится в предисловии к британскому изданию), не обязательно действуют в унисон, но, как правило, «приходят к схожим, если не одинаковым выводам относительно того, что именно нужно делать» в долгосрочной перспективе: «Начиная со Славной революции 1688 года, которая установила парламентское и протестантское правление в Британии, во всех крупных конфликтах англоамериканцы были на стороне победителей». Манихейское видение, при котором такие войны начинались и велись, раскрывается здесь во всей красе. Заявление Вудро Вильсона, сделанное в 1918 году накануне переговоров в Версале, что «по миру несется ураганный ветер моральной силы и всякий, кто осмелится пойти против него, будет покрыт несмываемым позором», в чем-то перекликается с сегодняшней предвыборной кампанией Обамы. Но, как справедливо отмечает Мид, эти заявления об окончательном духовном очищении, которое несут с собой войска Соединенных Штатов и их союзников, вряд ли способны создать прочный мир. Торжественные заявления о «конце истории» всякий раз оказывались преждевременными из-за появления новых вызовов. Тем не менее благодаря своей способности к приспособлению англоговорящий Запад всегда возвращал себе инициативу, и главная цель «Бога и золота» состоит в объяснении того, почему это было так.

Согласно Миду, именно способность всякий раз заново переписывать рабочую версию вечной истины, отвечающую меняющимся обстоятельствам, позволила либеральному атлантическому миру сохранять свою гегемонию, несмотря на существование противников, которые придерживались более жестких принципов. Будет ли эта способность утрачена в «войне с террором», которая подавляет всякое несогласие в ведущих англофонных обществах, покажет время. Но в каком-то смысле книга Мида служит свидетельством неизменной способности оправляться от политических провалов: на сей раз речь идет о фиаско Буша и Блэра в Афганистане и Ираке, Гуантанамо и Белмарше. Центральный раздел книги, «Англосаксонский подход», показывает происхождение этой способности переходить от почти полного поражения к преобладанию. Здесь в дело вступает Бог, который в удивительно «деистской» манере позволяет своим самым верным сторонникам проявлять гибкое отношение к собственной вере. И если в англофонном обществе и действует фундаментализм, то он состоит в прагматической интерпретации самых священных запретов, а не в их строгом соблюдении. Мид говорит о христианстве, но речь, несомненно, идет о намного более широком мировоззрении. Миф и религия вместе с поэзией и теорией представляют собой идейную надстройку над инстинктивным базисом. Без них человеческое общество не смогло бы перейти от примитивных влечений к солидарности и преемственности. Религия (в определении Анри Бергсона, которое берет на вооружение Мид) может действовать в закрытом обществе как статичный свод правил или в открытом обществе как часть аппарата, который позволяет его членам приспосабливаться и меняться.

К. М. Зданевич. Эскиз обложки. Публикуется впервые

В современной истории попперовское открытое общество было обществом, сформированным капитализмом. И точно так же как капиталистическому способу производства предшествовала купеческая деятельность в городах-государствах северной Италии и торговых сетях Ганзейского союза, так и открытое общество имело своих предшественников. «Но форма открытого общества, которое появилось в Нидерландах и англогворящем мире, была более здоровой, широкой и устойчивой в сравнении с открытыми обществами более ранних исторических эпох». Это было связано с распространением в них капитализма и нашло свое отражение в том, что Бергсон назвал динамической религией. Хотя открытое общество должно было породить Просвещение, а Просвещение в свою очередь привести к секуляризации, парадоксальным образом «страны, которые в большинстве отношений были наиболее модернизированными, то есть по определению опирались на экономический и технический прогресс – Британия в XIX веке, Соединенные Штаты сегодня, – были намного религиознее большинства остальных». Кроме того, англоязычное благочестие всегда сосуществовало со скептицизмом и историческим релятивизмом, начиная с Закона о супрематии, в соответствии с которым в 1534 году было образовано Объединение англиканских церквей. И его первый архиепископ, Томас Кранмер, выразил эту мысль, заметив, что «среди всего придуманного или созданного людьми не было ничего, что с веками и течением времени не подверглось бы порче». Поэтому, по словам Мида, «пять веков в англосфере в творческом напряжении сосуществовали две идеи. С одной стороны, Бог существует и проявляет свое отношение к моральным правилам и религиозным доктринам людей; с другой стороны, человеческое понимание этих проявлений остается частичным и подверженным изменениям».

И это могло бы быть рецептом длительного успеха, если бы ему следовали хладнокровно и не портили его идеей об англосаксах как об избранном народе. Так, министр финансов в администрации Полка заявлял, что, несмотря на любые препоны, в конце концов «превосходство нашей англо-кельтско-саксонско-норманской расы приведет народы к великой конфедерации, которая в конечном итоге охватит всю Землю». Но даже тогда, как утверждает Мид в главе «Протоколы гринвичских мудрецов», несмотря на наличие неких узнаваемых общих принципов, ни о каком четком генеральном плане не могло быть и речи.

Получилось так, что, просто следуя логике своей географии, культуры и общества, британцы, а затем и американцы получили в свои руки бразды правления миром, для которого требовалась гибкая и долговременная форма глобальной власти, и в отличие от других ведущих держав они были намного лучше подготовлены к выполнению этой задачи.

Эти другие державы могли лишь отвечать с завистливой злобой, замешанной на обиде и разочаровании. В самой сырой части книги, главе под названием «Как они нас ненавидят», Адольф Гитлер и «Карл Маркс, Шарль Бодлер и папа римский Пий IX» оказываются сваленными в одну кучу, образуя нестройный антизападный хор, а Мартин Хайдеггер, какое-то время завершавший свои письма словами «Heil Hitler!», преподносится в качестве одержимого антиамериканца. И это сделало его (Хайдеггера) «весьма популярным среди западных коммунистов» (благодаря усилиям Жан-Поля Сартра), а затем и у «новой волны на мусульманском Ближнем Востоке у тех, кто считает его принципиальный антиамериканизм полезным инструментом». И так далее, причем все преподносится в такой манере, будто это общеизвестные вещи, не требующие никаких ссылок на источники.

В результате складывается ощущение, что англоговорящее общество оставалось необычайно последовательным в прагматичном понимании своего священного предназначения. В сравнении с его рабочими принципами даже самые изощренные его противники казались ископаемыми и безнадежно застрявшими в прошлом. Словно предвосхищая открытия современной физики, разделение между меняющимися поверхностными явлениями, наблюдение которых зависит от способа измерения, и более глубокой реальностью, которой удается ускользать, оставаясь по-настоящему непознанной, исторически служило отличительной чертой англоговорящего мышления. В своей деятельности капитализм опирается как раз на такую двухслойную структуру: головокружительное пересечение новаторских, внешне анархичных действий, направленных на достижение конкурентных преимуществ, скрывает ряд основополагающих правил, которые остаются неизменными. Приводимый Мидом пример того, как разведение креветок ведет к уничтожению мангровых болот Юго-Восточной Азии ради удовлетворения ненасытного американского спроса и в конечном итоге к самоуничтожению, свидетельствует, скорее, об общей иррациональности субъективной, руководствующейся потребностями рынка рациональности, хотя автор и не заходит в своих выводах так далеко.

Политическая культура англоговорящего общества также не имеет ничего общего с чем-то постоянным и неизменным; она действует почти невесомо, будучи «совокупностью политических ценностей, способной вмещать в себя противоположные интересы, не приводя при этом к взрыву». Партийная система, которая служит внешним проявлением такой культуры, всего лишь задает условия для достижения устойчивой гибкости. «Классовая напряженность может ослабляться и смягчаться; после „позолоченного века» „баронов-разбойников» прогрессивный подоходный налог, отвечавший воле большинства, позволил восстановить социальное равновесие». Ни одно соперничающее государство, пытающееся сравниться с Западом и насаждающее для этого централизованную власть, не способно справиться с таким отсутствием принципиальной линии.

И вновь автор не поясняет, что за этими поверхностными явлениями лежит классовая структура, во многом неизменная в своих определяющих чертах, которая как раз и составляет основополагающую реальность. Когда вскоре после заявления Мида о том, что «крупные англофонные страны имеют развитые и гибкие финансовые рынки, позволяющие обеспечить необычайное процветание», в них разразился финансовый кризис, это вряд ли можно считать случайностью. Вопиющее разложение глобального обращения денежного капитала с центрами на Уолл-стрит и в Сити, которое обнажил кризис, нельзя больше связывать с необдуманной политикой ипотечного кредитования. Существуют внутренние структурные противоречия, о которых более критично настроенные авторы говорили начиная с 1980-х годов. И в этих условиях – при сочетании финансового кризиса, стремительной эрозии геополитического превосходства англоговорящего Запада и грядущей экологической катастрофы – недостатки сценария, предлагаемого «Богом и золотом», могут стать вполне очевидными. Но если основная идея Мида верна, Западу вскоре будут предложены и другие альтернативы.

УОЛТЕР РАССЕЛ МИД – ВЕДУЩИЙ АНАЛИТИК АМЕРИКАНСКОЙ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ СОВЕТА ПО МЕЖДУНАРОДНЫМ ОТНОШЕНИЯМ (США), ИСТОРИК МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ И ВЛИЯТЕЛЬНЫЙ ПУБЛИЦИСТ, ПРИДЕРЖИВАЮЩИЙСЯ ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ ВЗГЛЯДОВ

БИБЛИОГРАФИЯ

Special Providence: American Foreign Policy and How It Changed the World. New York: AlfredA. Knopf, 2001 (Особая проницательность: американская политика и как она изменила мир).

Power, Terror, Peace and War: America's Grand Strategy in a World at Risk. New York: Alfred A. Knopf, 2004 (Сила, террор, мир и война: опасная большая стратегия Америки в мире).

КНИГИ И СТАТЬИ, УПОМЯНУТЫЕ В РЕЦЕНЗИИ

Избранные труды Ричарда Нибура и Рейнхольда Нибура. М.: Юрист, 1996.

Фрэнсис Фукуяма. Конец истории и последний человек. М.: Ермак, ACT, 2005.

Самюэль Хантингтон. Столкновение цивилизаций. М.: ACT, 2007.

Thomas Friedman. Contending with China. New York Times. Weekly selection with Le Monde, 18 November 2006.

ПОЛИТИКА

Демократия против народа[13 - Slavoj Zizek, «Democracy versus the people», New Statesman, vol, 137, no. 4909, 18 August 2008, http://www.newstatesman.com/books/2008/08/haiti-aristidelavalas Перевод с английского Артема Смирнова.]

Славой Жижек

Peter Hallward. Damming the Flood: Haiti, Aristide and the Politics of Containment. London: Verso, 2008. 480 p. [14 - Питер Холлуард. Остановить потоп: Гаити, Аристид и политика сдерживания.]

Ноам Хомский как-то заметил, что «безопасное введение демократических форм возможно только после преодоления угрозы народного участия». Тем самым он указал на «пассивизирующее» ядро парламентской демократии, которое делает ее несовместимой с прямой политической самоорганизацией и самоутверждением народа. Открытая колониальная агрессия или военное нападение – это не единственный способ утихомирить «враждебное» население: до тех пор, пока они имеют за своей спиной достаточные силы принуждения, международные «стабилизационные» миссии способны справляться с угрозой народного участия при помощи менее спорной тактики «содействия демократии», «гуманитарного вмешательства» и «защиты прав человека».

Это и делает случай Гаити столь показательным. Как пишет Питер Холлуард в своей книге «Остановить потоп», этом подробнейшем описании «демократического сдерживания» радикальной политики на Гаити на протяжении двух последних десятилетий, «нигде набившая оскомину тактика „содействия демократии» не применялась с более разрушительными последствиями, чем на Гаити в 2000–2004 годах». Нельзя не отметить иронии того обстоятельства, что освободительное политическое движение, которое вызвало такое международное давление, называлось Lavalas, что по-креольски означает «потоп»: потоп экспроприированных, заливающий закрытые сообщества тех, кто эксплуатирует их. Именно поэтому название книги Холлуарда оказывается необычайно точным, вписывая события на Гаити в глобальную тенденцию к возведению новых дамб и стен, которые появились повсюду после и сентября 2001 года, обнажив перед нами внутреннюю истину «глобализации», глубинные водоразделы, поддерживающие ее.

Случай Гаити с самого начала был исключением – с самой революционной борьбы против рабства, которая завершилась обретением независимости в январе 1804 года. «Только на Гаити, – отмечает Холлуард, – Декларация прав и свобод человека последовательно проводилась в жизнь. Только на Гаити эта декларация проводилась в жизнь любой ценой, несмотря на общественный строй и экономическую логику текущего момента». Поэтому «во всей современной истории не было ни одного события, которое представляло бы большую угрозу господствующему глобальному порядку вещей». Гаитянская революция по праву может называться повторением Великой французской революции: возглавляемая Туссеном-Лувертюром, она явно «опережала свое время», была «преждевременной» и обреченной на провал, и все же именно поэтому она была даже более значимым событием, чем сама Великая французская революция. Порабощенное население впервые восстало не во имя возврата к своим доколониальным «корням», а во имя всеобщих принципов свободы и равенства. И скорое признание восстания рабов свидетельствует о подлин ной революционности якобинцев – черная делегация с Гаити получила восторженный прием в Национальном собрании в Париже. (Несложно догадаться, что после Термидора все переменилось; в 1801 году Наполеон отправил огромный экспедиционный корпус для восстановления контроля над колонией).

«Простое существование независимой Гаити», которое Талейран назвал «отвратительным зрелищем для всех белых наций», само по себе представляло крайнюю угрозу для рабовладельческого status quo. Поэтому Гаити должна была стать образцовым примером экономического провала, показывающим другим странам порочность такого пути. Цена – цена в буквальном смысле слова – за «преждевременную» независимость была поистине грабительской: после двух десятилетий эмбарго Франция, бывший колониальный хозяин, в 1825 году пошла на установление торговых и дипломатических отношений, заставив гаитянское правительство выплатить 150 миллионов франков в качестве «компенсации» за потерю рабов. Эта сумма, примерно равная тогдашнему годовому бюджету Франции, впоследствии была сокращена до 90 миллионов, но она по-прежнему высасывала с Гаити огромные ресурсы: в конце XIX века на выплаты Франции тратилось около 80% национального бюджета, а последний взнос был выплачен лишь в 1947 году. Когда в 2003 году в преддверии двухсотлетия национальной независимости представляющий Lavalas президент Жан-Батист Аристид потребовал, чтобы Франция вернула деньги, полученные ею путем вымогательства. Его требование было категорически отвергнуто французской комиссией (возглавлявшейся, по иронии судьбы, Режи Дебре). В то время как некоторые американские либералы рассматривают возможность компенсации чернокожим американцам за рабство, требование Гаити вернуть огромную сумму, которую бывшим рабам пришлось заплатить за признание их свободы, было оставлено без внимания либеральной общественностью, хотя здесь имело место двойное вымогательство: рабов сначала эксплуатировали, а затем их заставили платить за признание с таким трудом завоеванной ими свободы.

Этим история не заканчивается. Движение Lavalas побеждало на всех свободных президентских выборах с 1990 года, но оно дважды становилось жертвой военных переворотов, проводимых при поддержке Соединенных Штатов. Lavalas по-своему уникально: это политическая сила, завоевавшая государственную власть путем свободных выборов, но при этом полностью укорененная в органах местной народной демократии, прямой самоорганизации простых людей. Хотя «свободная пресса», находящаяся в руках врагов этого движения, никогда не попадала под запрет и никто не мешал насильственным протестным выступлениям, угрожавшим стабильности законного правительства, руководство Lavalas обычно демонизировалось в международной прессе и преподносилось как грубое и коррумпированное. Целью Соединенных Штатов и их союзников, Франции и Канады, было введение на Гаити «нормальной» демократии – демократии, не затрагивающей экономических интересов немногочисленной элиты; они прекрасно знали, что для того, чтобы работать таким образом, демократия должна была разорвать свои связи с прямой самоорганизацией народа.

ЦЕЛЬЮ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ И ИХ СОЮЗНИКОВ БЫЛО ВВЕДЕНИЕ НА ГАИТИ «НОРМАЛЬНОЙ» ДЕМОКРАТИИ – ДЕМОКРАТИИ, НЕ ЗАТРАГИВАЮЩЕЙ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ИНТЕРЕСОВ НЕМНОГОЧИСЛЕННОЙ ЭЛИТЫ

Любопытно отметить, что это американо-французское сотрудничество имело место вскоре после открытых разногласий по поводу нападения на Ирак в 2003 году и совершенно справедливо превозносилось как свидетельство сохранения основополагающего союза, который не способны разрушить случающиеся время от времени конфликты. Даже президент Бразилии Пула поддержал свержение Аристида в 2004 году. Таким образом, сложился порочный союз для дискредитации правительства Lavalas как формы правления толпы, угрожающей правам человека, и президента Аристида как одержимого жаждой власти фундаменталистского диктатора – союз, простирающийся от бывших «эскадронов смерти» и поддерживаемых Соединенными Штатами «демократических фронтов» до гуманитарных неправительственных организаций и даже некоторых «радикальных левых» организаций, финансируемых Америкой, с энтузиазмом осудивших «капитуляцию» Аристида перед МВФ. Сам Аристид дал очень точную характеристику этого пересечения между радикальными левыми и либеральными правыми: «Есть некое тайное наслаждение, возможно, бессознательное наслаждение, в высказывании вещей, которые хотят услышать от тебя сильные белые люди».

Борьба Lavalas – это образец последовательного героизма, бросающего вызов ограничениям того, что возможно делать сегодня. Активисты Lavalas не стали избегать государственной власти и «сопротивляться» с безопасного расстояния; они героически взяли государственную власть, прекрасно сознавая, что они пришли к ней в самых неблагоприятных условиях, когда все силы капиталистической «модернизации» и «структурной перестройки» совместно с постмодернистскими левыми были против них. Имея дело с ограничениями, введенными Соединенными Штатами и МВФ для осуществления «необходимой структурной перестройки», Аристид проводил политику малых и точных прагматичных шагов (строя школы и больницы, создавая инфраструктуру, поднимая минимальную заработную плату), при этом поддерживая активную политическую мобилизацию народа в открытом противостоянии с его самыми непосредственными врагами – армией и другими военизированными формированиями.

Единственным, за что Аристид удостоился сравнений с «Сендеро Луминозо» и Пол Потом, был его решительный отказ осуждать меры, предпринимаемые народом для защиты от вооруженных нападений – нападений, которые обескровливали народное движение на протяжении многих десятилетий. Несколько раз в 1991 году Аристид поддерживал обращение к мерам, называющимся на Гаити «P?re Lebrun», разновидностью практики бессудной казни, распространенной среди противников апартеида в Южной Африке и известной у них как «necklacing», когда стукачам или палачам-полицейским надевалась на шею горящая покрышка.

Тамара К. Е. Пионеры, 2006

В своем выступлении 4 августа 1991 года он посоветовал возбужденной толпе вспомнить, «когда и где нужно использовать P?re Lebrun», напомнив им, что они «никогда больше не смогут использовать его в государстве, где правит закон».

Позднее либеральные критики пытались провести параллель между так называемыми chim?res, членами групп самообороны Lavalas, и Tontons Macoutes, печально известными бандами убийц при диктатуре Дювалье. Несмотря на несопоставимость уровня политического насилия при Аристиде и Дювалье, здесь важно отметить тонкий политический момент. В ответ на вопрос об этих chim?res Аристид сказал, что «слово говорит само за себя. Chim?res – это бедные люди, живущие в состоянии глубокой незащищенности и хронической безработицы. Это жертвы структурной несправедливости, систематического социального насилия… Нет ничего удивительного в том, что они борются с теми, кто нажился на точно таком же социальном насилии».

Возможно, эти крайне редкие акты народной самообороны, совершаемые сторонниками Lavalas, служат примером того, что Вальтер Беньямин называл «божественным насилием»: их следует поместить «по ту сторону добра и зла», в своеобразной политико-религиозной приостановке этического. Хотя мы имеем здесь дело с тем, что может показаться всего лишь «аморальным» актом убийства, у нас нет никакого политического права осуждать их, потому что это ответ на годы и даже столетия систематического государственного и экономического насилия и эксплуатации.

Как сказал сам Аристид, «лучше быть неправым с народом, чем правым против народа». Несмотря на некоторые слишком очевидные ошибки, режим Lavalas на самом деле был одной из форм, которые могла бы принять «диктатура пролетариата» сегодня: прагматически действуя в рамках навязанных извне компромиссов, он всегда оставался верным своему «базису», толпе обездоленных, выступая от их имени, не «представляя» их, а прямо опираясь на их местную самоорганизацию. Соблюдая демократические правила, Lavalas все же ясно давали понять, что предвыборная борьба – это не главное: куда важнее попытаться дополнить демократию прямой политической самоорганизацией угнетенных. Или, говоря нашим «постсовременным» языком, борьба между Lavalas и капиталистической военной элитой на Гаити – это пример подлинного антагонизма, который невозможно ограничить рамками «агонистического плюрализма» парламентской демократии.

Именно поэтому книга Холлуарда – это книга не только о Гаити, но и о том, что значит быть «левым» сегодня: спросите левого, как он относится к Аристиду, и сразу станет ясно, является ли он сторонником радикального освобождения или просто гуманитарным либералом, который мечтает о «глобализации с человеческим лицом».

ПИТЕР ХОЛЛУАРД – ПРОФЕССОР СОВРЕМЕННОЙ ЕВРОПЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ МИДДЛСЕКСКОГО УНИВЕРСИТЕТА (ВЕЛИКОБРИТАНИЯ); СПЕЦИАЛИСТ В ОБЛАСТИ СОВРЕМЕННОЙ КРИТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ И ФРАНЦУЗСКОЙ ФИЛОСОФИИ; ПЕРЕВОДЧИК РАБОТ АЛЕНА БАДЬЮ НА АНГЛИЙСКИЙ ЯЗЫК

БИБЛИОГРАФИЯ

Absolutely Postcolonial: Writing Between the Singular and the Specific. Manchester: Manchester University Press, 2001 (Абсолютно постколониальное: письмо между единичным и особенным).

Badiou: A Subject to Truth. Minneapolis, MN: University of Minnesota Press, 2003 (Бадью: верность истине).

Out of this World: Deleuze and the Philosophy of Creation. London: Verso, 2006 (За пределами этого мира: Делез и философия творения).

ФИЛОСОФИЯ

Пушкин ценит острое словцо, но еще больше – острый взгляд, который превращает людей сведущих в людей мыслящих. Славой Жижек, чемпион по остроте взгляда в нынешнюю эпоху, пренебрегающую должным уходом за своими контактными линзами и – как следствие – немного подслеповатую, кое-что разглядел в зеркале, поставленном перед ним смекалистой журналисткой.[15 - 9 августа в газете Гардиан Жижеку были заданы неожиданные вопросы и получены еще более неожиданные ответы, Публикуем со значительными сокращениями, Rosanna Greenstreet, Q&A: Interview with Slavoj Zizek, Guardian. 9 August 2008, http://www.guardian.со. uk/lifeandstyle/2008/aug/09/slavoj.zizek]

Чего вы боитесь больше всего?

Проснуться после смерти – именно поэтому я хочу, чтобы меня сразу же кремировали.

Кто из ныне живущих вызывает у вас наибольшее восхищение и почему?

Жан-Бертран Аристид, дважды свергнутый президент Гаити, Он служит наглядным примером того, что можно сделать для людей даже в самой безнадежной ситуации.

Что вас больше всего раздражает в других?