Завещанный пароль

Пролог

Солнечный августовский день подходил к концу. Широко раскинув крылья, степной орёл – беркут кружил над долиной, живописно расположившейся между тремя речками, бегущими из ущелий гор. Неприступной зелёной стеной от выросших урманов тянулись от Баренцева моря к степным просторам Оренбуржья и Казахстана горы, неслучайно названные Уралом. Производное от урау (пояс), он светло зелёным липовым и изумрудно-хвойным широким кэмэр* с голубыми узорами – нитками рек и бриллиантами-озёрами опоясывает «талию Русского Медведя» между Европой и Азией.

Большая вольная птица несколькими сильными взмахами, вылетев из гнезда над неприступной скалой, облетала свои владения. Первой добычей оказалась неопытная лисица, беспечно увлекшаяся мышкованием на Аркеялане, Верхней поляне, раскинувшей луга на одном из хребтов Уральских гор. Горный кряж растянулся на несколько километров от одного ущелья возле аула Азнаево на юг до расселины возле аула Уразбаево, откуда выбегала в долину речка Селеук. Беркут с высоты камнем упал на спину рыжему несмышлёнышу, впился острыми когтями в живую трепещущуюся плоть и несколько раз, по инерции, как борец проводящий приём, перевернулся, увлекая за собой подросшего лисёнка. Затащив добычу в гнездо, хищник, довольный утренней охотой, теперь наслаждался свободным парением над окрестностями.

Большая деревня Иткулово, бывшая центральная усадьба колхоза «Кызыл Урал» («Красный Урал»), раскидав две улицы с двумя рядами изб, сверху была похожа на огромную птицу, клюющую «клювом»-тракторным гаражом подножие горы Кыззлар тауы (Девичья гора). От «головы огромной птицы» в разные стороны, как ленточки, бежали асфальтированные дороги. Одна в деревню Уразбаево. Другая к трём деревушкам Азнаево, Бяпке и Хазино. Дорога, соединяющая мирно текущую жизнь трёх аулов с «цивилизацией», пролегала между Уральским кряжем, заросшим урманом и спускающимся благоухающими цветочными склонами и лесочком, растущим вдоль берегов Селеука. Раньше, в советские времена, когда каждый гектар и даже акр земли засеивался, по обе стороны от «двухрядки» колосилась рожь или пшеница. Сейчас заросшее травой необрабатываемое поле облюбовали фермерские табуны низкорослых гнедых лошадок.

Беркут, облетая луга, всматривался в два ряда изб и улицу между ними аула Азнаево и в ивы, бросающие спасительную тень вдоль маленького ручья – Бапес-йылга (Малыш-ручья). Его сельчане выкопали посреди аула более ста лет назад после большого пожара. В тени деревьев целыми днями наивно хлопают длинными ресницами телята, сбившиеся в «ясли», и гуси с утками, привольно охлаждающиеся в ручье. А также человеческая малышня, которую взрослые загоняют только на обед, покрывавшаяся гусиной кожей, промерзнув в холодной горной речке, придумывают игры, такие как «морской бой» или брызгание водой из опустевших пластиковых флаконов из-под шампуня.

*Кэмэр – (с башкирского языка) – широкий мужской пояс.

Картофельные огороды за избами упираются заборами, где из покошенных непокрашенных досок, где в четыре ряда из жердей, а где и в «буржуинских» металлических – с одной стороны в речку Берхомут и лесок, растущий на его берегу, а с другой – в выделенные сельчанам сенокосные угодья. Берхомут до пятидесятых годов был полноводным родником, выбивавшимся на солнечный свет у подножия Уральского хребта. Но потом был загнан человеком в две трубы, питающей чистейшей родниковой водой крупный город. Теперь же оставшаяся небольшая речушка протекала за огородами трёх деревень.

Маленький аул Бяпке начинался сразу же после Азнаево, немного отделяясь как ветка от основного «Г»-образного ствола большой деревни. Ещё недавно в ней было не более пятнадцати дворов, а сейчас стараниями городских, возвращающихся «на родину» детей и внуков, маленький аул начал разрастаться и потихоньку дотягиваться своей улочкой до Хазино.

Деревня Хазино, или по-местному Хаже, «закупоривала» собой вход в Хазинское ущелье. Дорога в расщелине вдоль речки Шиде соединяла Хаже со спрятанной в горах, километрах в трёх, поляной Ишхары – лишь название осталось от небольшой деревушки, жителей которой насильно расселили.

Берхомут, сбегая дальше по южной стороне междуреченской долины, стремился к Селеуку, в который также, но немного севернее, вливается и речка Шиде. В результате образуется большой остров из лугов, деревень и лесочков, мирно дремлющих в неправильном треугольнике со сторонками из прохладных, шепчущихся на камнях и тихо прислушивающихся к происходящему вокруг них в заводях рек.

Степной орёл, поднимаемый тёплыми потоками вместе с ароматами цветов, не обременённый на сегодня охотой, плыл над этой красотой. На полянке, окружённой усакларами (осинами), возле Шиде птицу привлекла большая группа взрослых и детей: кто-то сидящие за длинным столом, а кто-то бегающие, догоняя разноцветных бабочек по лужку. Кружа над поляной, беркут зорким взглядом всматривался в движения внизу, удивляясь необычности происходящего. Не так часто люди в последнее время собираются вместе.

Седой Тагир бабай, сидя за самодельным столом, сколоченным из досок и вкопанными бревнами и, покрытым брезентовым пологом, в окружении наконец-то собранных вместе братьев и сестрёнок, их детей, многочисленных внуков и правнуков, умиротворённо улыбался, прислушиваясь к разговорам. Сенокосная пора в деревне уже завершилась, а до сбора урожая ещё оставалось время. Поэтому он был рад, что им с женой удалось собрать, как во времена, когда жива была мама – Мунира иняй, на полянке, возле речушки Шиде в родном ауле Азнаево, почти всех. Они уже успели сходить с братьями на кладбище, где лежат их предки и родственники, и показали сыновьям места, где желали бы быть упокоенными. Сёстры, переехавшие в другие аулы за мужьями, будут захоронены рядом с зятьями. А братья желали вернутся, хотя живут в городах, в родную землю.

Сейчас, оглядывая разбредшихся детишек по всей поляне, Тагир бабай, довольный увиденным, ждал, что скажет его сын, чья очередь по старшинству подошла.

– Руслан, брат. Тебе слово! – по традиции сын старшего из живых братьев, Алмаз, замещая отца, как тамада и хозяин застолья, предоставлял слово.

– Не брат ты мне, – упрямый взгляд, кустистые брови сошлись над переносицей – это не предвещало ничего доброго в этот долгожданный день встречи родственников.

Тягостное молчание повисло над столом. Только голос играющих детей раздавался над поляной и мелодично звучал курай из магнитофона. Жена Руслана, умоляя, глядя в глаза мужу, взяла его за рукав. Отец тревожно приподнялся, сжимая до синевы губы.

***

– Ильшат, задержались мы с тобой сегодня в Уфе, – сидящий на заднем сидение служебной машины мужчина в строгом чёрном костюме и в очках оторвал глаза от протокола очередного совещания. – Давай у моих заночуем сегодня.

– У Тагир бабая? – переспросил, на всякий случай «шефа» улыбчивый круглолицый водитель.

– Да. И по пути в магазин заедем. Кустяняс – гостинцы закупим, – черноволосый мужчина с рано поседевшими висками снял очки и протёр уставшие глаза. Сегодня после очередной «взбучки» за плохую организацию сбора молока с населения Руслану требовалось немного «остановиться»… Перезагрузить ежедневный ход событий… Поговорить – посоветоваться с отцом.

Вот уже месяц как его инспектируют комиссии, приезжающие в район из Уфы. По всем показателям их район в числе лучших, но они отыскали два недостатка в работе местной администрации. А значит, в его работе.

За короткое время, которое он возглавляет один из районов родной Башкирии. Нет. Башкортостана. Именно так настаивает мама, чтобы он и все называли их край. За короткое время он не закрыл, не оптимизировал… Слово-то какое нашли «для резания ножом по живому» любого аула. Не закрыл ни одной школы и ФАПа (фельдшерско-акушерский пункт). Более того. В первый же месяц разрешил школам, детсадам и больничкам закупать продукты для своих столовых не в центральной усадьбе у одного оптовика – бывшего главы района, а у своих сельских предпринимателей. Директора и заведующие радовались. Теперь не тратят день в очередях на базе. И цены у местных приемлемее. В купе с затратами на бензин (туда – обратно у некоторых выходило до ста пятидесяти километров), получалась хорошая экономия для и того небольшого бюджета школы. А порой личных денег.

– Тагирыч, – жаловались они, – приезжаешь на базу, а кладовщик три-четыре окорочка из ящика на твоих же глазах вытаскивает и, ухмыляясь, бросает в свой. И молоко. И хлеб. И ничего не скажешь же. Знали же, чья база.

«К тому же у местного предпринимателя появился постоянный «клиент», – думал «новый» глава. – А будет школа в селе. Хотя бы восьмилетка. И ФАП какой-никакой. Пусть и в старой избе, за которой с таким трепетом ухаживают всем аулом. Деревушка и не вымрет, как аул Ишхары, вынужденно покинутый его земляками. Кто-нибудь из детей останется, продолжая фермерский труд отца. Глядишь, дотянем до нового веяния – восстановление ФАПов. А тут и персонал сохранился. И деньги из скудного бюджета района на строительство не надо тратить. Не в первой же у нас. Вон здания садиков «Бабай»* позволил раздать коммерческим структурам в 90-е. А через двадцать лет молодым родителям некуда «сдать» детишек на день. Группы переполнены. В две смены малыши спят. На всех совещаниях требуют: «Надо увеличивать рождаемость…» Сначала условия надо создать. А не латать ускоренно прорехи сверхмерами: перевод не приспособленных зданий под детские сады и строительство новых…

И с этими совещаниями по надуманному сбору молока с населения достали уже. Третий раз за неделю в Уфу мотаемся. Ближний свет. Сотни кэмэ туда. Столько же обратно. Чтобы выслушать, какие мы нерадивые хозяева. Не собираем аж сто литров молока с сёл, разбросанных по всему району. Где экономика? Тьфу. Видно, уберут меня скоро», – невесело подытожил, взглянув на поле поспевающей вдоль большака пшеницы. – «А пшеница-то сорная. За подобные зелёные островки сорняка в жёлтом поле, да ещё возле центральной дороги «Бабай» уже бы снял и председателя колхоза, и главу района. А-а-а, нынешний, приемник «Бабая» – «профессор»-недотёпа…»

Мысли Руслана вернулись в недалёкое прошлое. Он всегда с уважением относился к мудрым советам своего отца. Когда только стал главой, принимая жителей района, включал скайп и выключал звук. Седой мужчина молча с той стороны экрана, невидимый вошедшему, слушал жалобу человека и ответ сына. Кивал одобрительно головой, когда глава правильно реагировал на проблему. А это действительно был не вопрос для человека, а проблема, если он пришёл уже к нему. Или иногда отрицательно, сжав недовольно губы, качал головой. Тогда Руслан просил человека подождать в приёмной, а сам спрашивал, что не так. И отец с житейской простотой и мудростью разъяснял сыну суть проблемы, которую порой проситель не смог донести, а «городской» начальник недопонял.

– Улым (сынок), кто бы к тебе не пришёл. Особенно пожилой. Встреть его с улыбкой. Поздоровайся со старшими за руку. Протяни обе. Так положено. И обязательно после разговора проводи до двери, – после первого же посетителя деликатно заметил отец.

«Да, это было в феврале десятого года, – потёр переносицу Руслан и отбросил на сидение «глупый» протокол, усмехнулся своим мыслям, – сейчас уже сам провожу приёмы».

Ильшат, видя настроение «шефа», мудро молчит, чтобы не мешать: «Позвоню своим что задерживаемся, когда в магазин зайдёт. Надо купить бутылочку. А то забудет же. Вон в зеркале сидит весь нахохленный. Видно крепко попало сегодня. Ничего. Он крепкий. Выдержит».

Вдоль дороги расширялись и сужались начинающими желтеть лесочками поля. Асфальтированная «двухрядка» то поднималась на взгорье, то спускалась по холмам.

*«Бабай» – Первый Президент Республики Башкортостан.

«Вот сейчас будет моё любимое место… – Руслан взглянул в лобовое стекло. – Аж мураши побежали…» Впереди лес с обеих сторон подошёл к вершине холма. А за горкой ничего не было видно. Только безоблачное голубое небо. И казалось на мгновение, что мир заканчивается именно здесь. Но поднявшимся на верхушку открывался незабываемый родной вид на Уральские горы. Они лежали совсем недалеко, закрывая своей жёлто-зелёной в крапинах красного цвета клёнов, батырской спиной весь горизонт.

Каждый раз, подымаясь на эту вершину холма, Руслан ощущал неудержимый трепет от увиденного. И тогда, когда мальчишкой с комом в горле ощущал всю тихую мощь, стремительно взлетая, преодолев путь от города, на велосипеде. И уже повзрослев, замолкая, со слезой на глазах и мурашками по всему телу, как сегодня.

И не важно какой он был. Этот древний… Вечный Урал. От нежно зелёного липово-берёзового до изумрудно тёмного неменяющегося хвойного, весной. Или задумчиво серебряно седой, с голубыми и фиолетовыми длинными тенями от стволов деревьев на сверкающем снегу зимой. Или как в эту пору тёплого бабьего лета. Всегда он был новый и в то же время тот, который хранился в самой тёплой потаённой каморке сердца с детства.

Наслаждаясь увиденным, Руслан и не заметил, как оставшиеся до родной деревушки километры он проехал с умиротворённой улыбкой на расслабившемся лице. Проехал Капкалы урман (Лесные Ворота), как называют старики лес перед центральной колхозной усадьбой. В этой большой деревне Иткулово жил в позапрошлом веке один из его предков. В честь Махмут ишана, считавшегося аляулой (святым просветителем), назвали мечеть, выстроенную в нулевые.

Потом, свернув на Т-образном перекрёстке, возле мощного когда-то колхозного тракторного гаража, проехали по дороге, соединяющей Иткулово с его аулом.

– Ильшат, давай по другой дороге заедем, – на лице «шефа», помягчевшем от увиденного родного пейзажа, глаза опять засветились. – По местам своего детства… боевого, провезу тебя. Вот сейчас, не прямо, а направо. И видишь съезд к лесочку. Вон туда. Между двумя лесочками. Да-да. Здесь остановись, пожалуйста.

Чёрный внедорожник свернул с дороги, соединяющей его аул, где когда-то жили оба дедушки и после их ухода две бабушки, с Иткулово. Просёлочная дорожка вела к бегущей из-под отрога Уральских гор, за огородами аула, небольшой речке Берхомут. Вышедший из машины Руслан, не заботясь о том, что испачкает туфли в грязи, которую намесили телята и кони, подходившие на водопой, подошёл к речушке.

Метров пять шириной в этом броду она звонко журчала по округлившимися за многие века камешкам, выбегала из лесочка, и была похожа, если смотреть сверху, на штаны-галифе. Берега с обеих сторон были пологие. Удобные для съезда телег и подхода скота на водопой. После расширенного участочка речка опять собиралась между двух затравеневших бережков и убегала, вдоль лесочка, на встречу со своей более полноводной сестрицей – Селеуком. Та в свою очередь в главную башкирскую красавицу – Агидель. Белая, напитавшись малыми речушками и речками побольше, размеренно и важно несла свои воды в Каму и дальше в Волгу и Каспийское море.

Маленький Русланчик, слушая бормотание речки, пускал по ней бумажный кораблик с посланием «другу». Долго бежал вдоль трепещущихся в воде лопухов по скользким камушкам. Пока поскользнувшись на кругляшах и упав на стелящиеся по дну водоросли, не провожал доверительным взглядом своего посланника, надеясь на то, что тот донесёт «Привет» всё же какому-нибудь мальчику. Такому же, как и он. Лысому. Ушастому. Чёрному от загара.

«Я понимаю, что море далеко, – по-взрослому размышлял первоклассник, – не через день. И не два. Но через неделю, он обязательно найдёт мой кораблик. И обрадуется…»

Мужчина в чёрном пиджаке потрогал прохладу горной речки. Не потрогал. Погладил. Ведь они с детства были друзьями. Эта маленькая безмолвная речушка и этот уже седеющий, но всё тот же мальчик. В этот момент сердце у него забилось чаще. Комок подтянулся, теребя и пощипывая изнутри, к горлу. Глаза налились слезой. Несмотря на окружающий жаркий осенний день бабьего лета, здесь было прохладно и уютно. Деревья, слегка тронутые желтизной, радостно переговаривались на ветру верхушками, встречая своего давнего друга. Птицы в чаще леса звонко приветствовали именно его. Руслан всей кожей, всем своим существом ощутил, что ему здесь все рады.

Смыв пригоршней бодрящей холодной воды с лица всё. Усталость. Злость. На себя и на всех тех, оставшихся в большом городе, он с лёгкой улыбкой подошёл к водительской двери.

– Я здесь всё своё детство провёл, Ильшат. Лучше места нет. Я тебе рассказывал, почему речку называют Берхомут?

– Нет, – видя, что «шеф» перезагрузился, водитель также заулыбался. Широкое загорелое до черноты лицо озарилось добродушной улыбкой.

– Несколько версий легенды есть, – сняв галстук и засунув в карман брюк, Руслан положил ладонь правой руки на дверь машины. Маленький ручеёк с ладони потёк вниз по чёрному запылённому металлу, оставляя блестящий след. – Но, мне нравится та, которую рассказал «Маленький» дедушка: «Один башкирский джигит охотился в горном ущелье. Остановился, чтобы напоить своего коня в ручье. Но воронóй его стал вязнуть в грязи. Пытаясь помочь, джигит потянул за уздечку. Но трясина продолжала засасывать. Долго боролся джигит за жизнь друга. И вдруг из места, где только что стоял конь, забила большая вода. В руках джигита осталась только уздечка. С тех пор речку стали называть Берхомут». Красиво, да?

– Очень.

– В правильной версии: какой-то мужик был навеселе. Ехал на санях зимой и провалился в озеро Аскын. Озеро соединяется с речкой под землёй. На следующей день на берегу её нашли только один хомут. Вот и назвали речушку – Берхомут, один хомут значит. Мне же нравится дедушкин вариант… Здесь у всего есть свои названия и легенды. У речек, лугов, гор… Но об этом мы с вами поговорим позже, – мужчины засмеялись. – Ты сейчас переезжай в брод и поворачивай вдоль изгороди направо.

– Есть шеф, – весело хлопнул обеими руками по рулю пухляш Ильшат. – Вот бабай обрадуется Вас увидев.

Проезжая мимо старой, обвалившейся конюшни, Руслан опять попросил остановиться. Покосившийся серый сруб длинной конюшни, представлял из себя жалкое зрелище. На крыше шифер, рыжий, потемневший от лишайника, потрескался и местами сполз, вероятно, вместе со снегом. Несколько брёвен, выбитые изнутри, валялись, одним концом защемлённые в срубе. Из полуразвалившихся оконных проёмов, как небритые, растрёпанные бакенбарды, торчали кусты сорняков. Тяжёлые ворота из досок, выдернув ржавые петли, покосились и лежали, прислонённые на здание, открывая тёмный проём внутрь. Руслан шагнул в тоскующую пустоту, где когда то стоял в загоне его гнедой друг по кличке Далан. Маленькая отара овец шарахнулась в тёмный угол небольшого, очищенного от навоза островка перед входом. Несколько голубей вспугнутые нежданным гостем вылетели в окно. Вся территория внутри конюшни заросла двухметровым сорняком. Руслан, привыкнув к темноте, оглядел печально это опустение и вспомнил: они с отцом в далёком 94-ом грузили здесь лошадиный перегной.

***

– Огоооо, пап! Ну ты здесь и обкромсал… – четверокурсник нефтяного университета, приехавший до практики помочь отцу по хозяйству, удивлённо оглядывал заброшенную колхозную конюшню.

– Десять машин уже вывез, – отец, загнал задним ходом старенький списанный «ГАЗ-52», вылез из жёлтой кабины с довольной улыбкой. – Лошадиный перегной хорошо берут. Но сильно не загружаю. Рессоры старые. А мне этот трудяга ещё и на пенсии пригодится.

За несколько десятков лет накопилось в полметра толщиной первокласснейшего природного удобрения, который выкупался городскими садоводами и дачниками. В конюшне уже несколько лет не держали лошадей. И она постепенно хирела без хозяйского пригляда. Отец по выходным успевал загрузить по два рейса за день. Все, небольшие деньги за проданный перегной, уходили в стройку. Родители Руслана, работающие в городе шофером и фельдшером, не могли позволить себе царские хоромы. Но небольшой сруб-пятистенок, мечтали до пенсии отстроить в родной деревне. И поэтому студент, сдав экзамены, приехал из Уфы, чтобы успеть помочь отцу до летней производственной практики. На понедельник у него уже были куплены билеты на поезд в Нижневартовск.

Когда загрузили уже полкузова, в узкую щель между крылом грузовика и косяком ворот протиснулся мужичок в кепке. Бегающие поросячьи глазки на помятом лице быстро перепрыгивали с одного на другого.

– Салям, бажа, – свояк, работающий в колхозе главным инженером, как испуганный хорёк, протянул пухленькую ручку.

– Салям, Булат бажа (свояк) – отец, оставив вилы, подошёл к родственничку.

– О-о-о, и будущий нефтяник здесь. Салям, Руслан, – цепко впившись глазками в студента, помедлив, как будто прикидывая, подать руку или не стоит, протянул и ему маленькую дрожащую ладонь, пыхнув перегаром.

Молодой человек, крепко сжимая руку, в который раз удивился нежности ручонки дяди.

– Вы что ль здесь? А я в контору собрался. Гляжу, кто-то копошится.

– Ездня (муж тёти), поздновато главные инженеры в колхозе на работу выходят.

– Так мы же сами себе нащальники, кайныш (племянник). Вот станешь нащальником и сам будешь выбирать себе график. Ну, ладно. Я поехал… Или, может, есть что?

– Да, есть.

Отец достал из-за поднимающейся вверх коричневой, из кожзаменителя, спинки бутылку «Русской». Распечатал. Налив в стограммовый гранёный стаканчик, предложил закуску – свежий огурчик. Руслану слышно было, как стекло стакана стучит по зубам. Потом смачный хруст откусываемого огурца. Старшие, переговариваясь, по одному протиснулись на свежий воздух. Голос ездняя (мужа тёти), звучал бодрее.

Вечером, загрузив вторую машину продав перегной какому-то старичку, отец с сыном во время ужина рассказали о встрече с родственником матери.

– Эх, простофиля ты, Тагир, – всплеснула руками жена. – Булат же, как баба. Разболтает всем.

– Так он всё равно нас увидел, – пытался оправдаться отец.

Повозмущавшись ещё немного наивности мужа, мать предложила сыну в воскресенье уехать в Уфу, чтобы в понедельник не опоздать на поезд: «Пока отец продаст то, что сегодня загрузили. Пока то-да-сё. Уже и вечер будет. Езжай лучше днём».

Ту поездку на практику он тоже хорошо запомнил. И всякий раз вспоминал с теплотой.

Сев в прокуренный, наполненный густым неподвижным воздухом, пропитанным пóтом и носкаином вахтовиков, копчённой колбасой, плацкартный вагон и, протискиваясь сквозь торчащие со второго этажа босые ступни и коленки сидящих на боковых, Руслан нашёл своё место. Там уже сидели трое вахтовиков. Один из них, кряжистый с большими волосатыми руками, взглянув на него, от удивления раскрыл рот.

– Малой, ты с какого города? – пробасил он, приглашая к столу. На промасленной газете «лопатой» лежал ещё не распотрошенный копчёный лещ, несколько рыбин, початых, поменьше и целая «батарея» открытых жестяных банок пива. Для студента стол с «буржуинским» пенным напитком казался просто царским.

Руслан назвал город.

– А отца зовут Танир? – уже обнимая как старого друга, поинтересовался великан.

– Нет. Тагир. А его брата. Моего бабая (дядю) – Танир, – ничего не понимая, хлопал глазами Руслан.

– Мужики, – крикнул куда-то в вагон попутчик, всё более сжимая в медвежьих объятиях студента, – Тут племяш нашего «интеллигента»!

Сейчас же из разных купе стали подходить и крепко пожимать руку весёлые друзья бабая.

– Ты знаешь, какой твой дядя красава! – повернув левой рукой к себе голову ошарашенного студента, правой уже тыкал ему открытой банкой в ладони. – Он самый лучший сварщик во всей Сибири. И при этом в «троечке».

Не понимая, о какой тройке идёт речь, но догадываясь, что дядя его был каким-то рекордсменом, Руслан, гордясь тёплому отношению к родственнику друзей-вахтовиков, захлёбываясь пил из банки, насильно поднятой и направленной уверенной рукой волосатого верзилы.

– Не поверишь, – в звуковом и накуренном тумане едва слышался голос соседа, – Танир всегда был ак… аккуратен. Спецовка выстирана. Инк, – икнул «собеседник», – инкструменты разложены. А на вахту и с вахты уезжал в костюме-троечке… Во-о-о, мужик! – большой, с три Русланиных, палец чётко обозначил характеристику замечательнейшего человека.

Два дня в дороге пролетели как один миг. И продукты, положенные сердобольной мамой, не были израсходованы. Неоднократные попытки разнообразить общий стол домашними колбасками и пирогом с земляникой пресекались «на корню»: «Да успокойся, ты, студент! Ешь сало! Сам солил».

***

Повспоминав, Руслан сел в джип и уже без остановок доехали до избы родителей, стоящей крайней в ауле возле речки Шиде. Горная речка бежала воссоединиться с Селеуком из Хазинского ущелья, огибая маленькую деревушку – Бяпке и небольшой, в пять домов, «отросточек» Азнаево. Улочка под прямым углом соединялась с основной и сверху напоминала перевёрнутую букву «Г».