Завещанный пароль

«Дотащу до полосы. Спрячу между деревьев», – врождённая хозяйственность не позволяла оставить «мустанга» валяющимся без хозяина на дороге. Подняв зелёного «друга» за свернувшийся руль, мальчик осмотрел его. Сидушка немного поцарапана и в пыли. На ещё недавно смазанной чёрной цепи слой серой пыли. Жаль «мустанга».

– Сам виноват! Зачем так разогнался? Ну, ладно, пошли, – непонятно кого обругав Руслан поплёлся под испепеляющим солнцем под ехидную песню жаворонков.

В приближающейся тени лесополосы сидит ожидающий и не совсем уверенный в успехе отец. Завидя сына, спускающегося с небольшого пригорка пешком, встаёт. Его замечает и мальчик. Не дойдя десятка шагов, несостоявшийся велосипедист бросает на дорогу зелёного «изверга» и, бубня: «Я на него никогда больше не сяду!», проходит мимо. Исцарапанные лицо, локти и коленки с прилепленными слюной подорожниками вызывают лёгкую, едва заметную, участливую улыбку.

Оставшийся путь в остывающем, с одной стороны, негодованием и мудром, с другой, молчании. Нежное прикосновение рукой по упрямой голове. Смотри, утки! Где? Вон-вон, в заливчике Берхомута. Проголодался? Чуть-чуть.

Младший братишка мамы, разглядывает зелёное новое чудо. Сидящий на корточках и гордо демонстрирующий блестящие спицы хозяин. Всё, ранее бурлившее негодованием в душе, моментально улеглось, успокоилось…

Двор «Маленького» дедушки зарос ковром из мягкой гусиной травки. В сарае блеет коза с козлёнком, почему-то не выпускаемая в общее стадо. Рядом, положив морду на вытянутые передние лапы, лежит, безучастно наблюдая за пацанами, большой, как овчарка, чёрный пёс Актуш (Белая Грудь). Его глаза безучастно, просто сопровождая движения мальчиков, приподнимали то одну, то другую бровь, когда он переводил взгляд. Когда пёс приподнял голову, прислушиваясь, стало понятно, почему у него такая кличка. На шее чёрного, как смоль, пса ярким галстуком светилось белое пятно. Этот пёс привезённый отцом Русланчика из города, в подарок тестю, по какой-то ему известной причине, стал мохнатым оберегом старшего внучка. Мальчик часто, когда был ещё малышом, засыпал прямо на траве во дворе, прижавшись, как на тёплой подушке-матраце, на Актуше, рьяно и терпеливо сторожившим сон непоседливого друга. Иногда только поднимал оскалившись голову на встречу подходившим близко кудахтающим курам или трещащим сорокам на металлической решётке садового забора, под тенью которого друзья приютились в полуденный зной. Вот и сейчас Актуш недовольно поднимал голову с лап на наседку, сопровождаемую суетящимися и пищащими жёлтыми и чёрненькими комочками, кудахтающей в поисках в земляной пыли червей и зёрен.

– Пойдём, покатаемся, – не выдерживает простое разглядывание Азамат абзый (дядя).

И вот дядя, крутя педали, носится по затравеневшей тропинке вдоль арыка, разворачиваясь на гравийных «перекрёстках» центральной улицы и проездов на задние, лежащие за картофельными огородами дорогами. Радость бегающего рядом хозяина, гордого за обладание такой чудо-техникой, не вмещалась в грудной клетке. Смех и радостные крики далеко разносятся по деревне. А это ещё он сам не катался. А что будет, когда он, освоив азы торможения и разворотов, устремится на встречу ветру и приветливым улыбкам, однозначно родным односельчанам? От одного понимания этого кружилась радостно голова.

На следующий день телята, собирающиеся в «ясли» под тенью толстых, в три обхвата, ив, хлопают длинными ресницами вслед Русланчику, несущемуся от одного деда к другому. Переезжая, подняв ноги, Бапес-йылга (Малыша-ручья), через пологие броды на перекрёстках и спугивая уток, неуклюже разбегающихся переваливаясь с боку на бок, он, делая очередной круг кричит «Маленькому» дедушке: «Олоатай (дедушка), я здесь».

Руслан часто, взобравшись на козырёк крыльца, где бабушка сушила шарики кисленького курута, осматривал лесочек, растущий за огородами и старой чёрной баней, стоящей возле Берхомута. На другом берегу на пригорке возвышался высокий и размашистый усак-великан (осина), прозванный Русланчиком из-за размеров Дедом Черномором. Он, как большой батыр, выделялся среди всех, растущих ему по «плечи», деревьев. Мальчик знал, главный секрет большого размашистого усак. Тот денно и ношно охранял его аул от врагов и злых ветров из вне доброго аульского детства.

У Руслана с Азамат абзыем (дядей) было очень много обязанностей по хозяйству. Дважды в день требовалось поливать грядки водой, согревшейся в чугунной ванне, затем наполнить ванну водой из арыка, напилить дрова из жердей, привозимых дедушкой на телеге, запряженной гнедой кобылой Машкой. После распределения газет и журналов разнести их по деревням вместо бабушки-почтальона. Убрать в сарае за скотом, покормить домашнюю живность и выполнять набирающиеся ещё с десяток обязанностей.

Но самой нелюбимой обязанностью, был двухчасовой выгул и охрана гусят от нападения ворон. Когда становилось потеплее, они брали две ивовые очищенные палки с привязанными на одном конце тряпкой и гнали птенцов по тропинке через весь картофельный огород. Под тенью Деда Черномора им приходилось часами сидеть и охранять птенцов. Это было настолько скучное дело, когда рядом весь мир был полон новыми открытиями, что Руслан попросил папу привезти настольный хоккей, подаренный им ему на Новый год. Когда через день или два отец привёз игру, они и не догадывались, насколько их с абзыем жизнь облегчится и расцветёт новыми красками.

Первый день они с абзыем играли почти до конца своего дежурства одни. Зная за полгода ежедневных вечерних тренировок с отцом все премудрости и уловки этой игры, Русланчик легко обыгрывал Азамат абзыя (дядю). И даже позволял делать небольшую фору – прибавлять ему один-два гола. Уже под конец дежурства к ним подошёл соседский четырнадцатилетний Салават и, позавидовав их азарту, попросился участвовать в «чемпионате». Его смог легко победить даже Азамат абзый (дядя).

На следующей день, возле бани, на берегу Берхомута, узнав от соседского паренька о новом, для деревни не виданном развлечении, их ожидали пять-шесть пацанов. Окружив играющих кружком, стали играть «на вылет». Вылетевший в наказание сторожил их гусят и с нетерпением прислушивался к не шуточным страстям, кипевшим вокруг импровизированного стадиона. Понятно же, что Михайловым, Петровым и Харламовым, одетыми в красную форму, управлял только Руслан. Потому что, его соперники, игравшие в синей форме, из-за малого тренировочного времени, менялись максимум после трёх минут игры и шли опозоренные односельчанами становиться новыми «птичьими пастухами». В этот день два часа, отведённые для выпаса птенцов, пролетели с космической скоростью. Убрав под замок в баню хоккей, детвора разошлась, громко обсуждая перипетии чемпионата в целом и каждого эпизода в отдельности.

Слухи в деревне разлетаются очень быстро. В последующие дни в назначенный час возле бани их ожидали не менее дюжины разновозрастных ребят обоего пола. Самые нетерпеливые завидя, как мальчики медленно выходят со двора, начинали подгонять их и махать руками.

Ребята, подбегали к ним и выхватив палки-погонялки, сами вызывались сопроводить птенцов, только чтобы они быстрее начали чемпионат.

Все сгрудившись над хоккейным полем, стали весело подбадривать играющих и громко смеяться над нелепыми голами начинающих в свои ворота.

– Да куда ты бьёшь-то в свои ворота? – возмущались со смехом «болельщики».

– А вы сами попробуйте, – отвечал им конопатый рыжий мальчуган, – он же всё перекрыл своими хоккеистами.

– Смотри – смотри, как у «малого» шайба переходит от одного к другому! – не дослушав, удивлялись уже умению городского быстро перепасовывать, – как он не путается в рычагах? Он же даже на них не смотрит!

– Всё, капут тебе. Иди паси, – издевательски смеясь, комментировал проигрыш Салават. – Сейчас я вам покажу мастерство!

И уже через две минуты «ас» шёл на смену им же осмеянному «коллеге».

Болельщики, окружившие «стадион», стали уже висеть, мешая, на плечах игроков. Тогда Азамат абзыем (дядей) было предложено:

– Короче, так не пойдёт. Вы совсем уже на плечи игрокам сели! Давайте ставки менять.

Предложение было единогласно принято всеми. Но зато, в связи с «всенародной» отработкой их ежедневных трудовых обязанностей, время игры продлялось на целый час.

– Ты «на кон» ставишь таскание воды в баню. Понял?

– Якше (хорошо), – отвечал уверенный в своих силах новый «претендент» – А городской, что ставит?

– Он пока только умеет пасти гусят, – хитрил в ответ абзый (дядя).

Уже через час чемпионата кто-то охранял их птенцов, кто-то стоял и пилил жерди, а другой аккуратно складывал напиленные дрова в поленницу. Кто-то бегал с вёдрами, таская воду в баню, чистил сарай и окучивал картофельные кусты. Всем Азамат абзый (дядя) справедливо, по возрасту и полу, находил работу по плечу. Вокруг играющих уже не было не выносимой давки, а стояло два-три болельщика – сигнальщика, вызывавших заранее тех, кто отрабатывал трудовую повинность во дворе и огороде. Прибежавшие поболев пять-шесть минут, а затем поиграв свои законные две-три, с небольшим разочарованием, убегали продолжать свою работу, но при этом весело рассказывая друзьям, что ему чуть-чуть не хватило, чтобы обыграть городского.

– Представляешь, уже разница только три гола была! В следующий раз точно выиграю!

Через строго отведенные три час ребята, закрыв под замок игру, направились со своими птенцами к дому, чтобы отдохнуть от сегодняшнего тяжёлого «трудового» дня. А местные ребята громко и весело разбрелись по своим домам, мечтая о завтрашнем обязательном реванше.

Со временем большинство ребят, на удивление своих родителей, добровольно вызывающихся «убить своё драгоценное детское время», приводили на их небольшую полянку своих гусят. А так как места на «пастбище» было маловато, под присмотром находились только птенцы хозяев полянки. Другие же гусиные семейки разбредались по соседним небольшим полянкам, нередко перемешиваясь. Вечерами хозяйки удивлялись прибавлению новых птенцов или, недосчитывались своих, потому что «недогляды» перемешивались или терялись в крапиве, окружающей место хоккейных баталий. И «горе-пастухи» вынуждены были возвращаться и искать «потеряшек» в высокой крапиве, густо разросшейся за банями.

А когда порой гусыни «сражались» за «место под солнцем», тут даже хоккейные бои уходили на второй план из-за зрелищности гусиных «гладиаторских ристалищ». Гусыни, широко расставив крылья, гогоча, бились грудью друг об друга. Понятно, же, что каждый из «пастухов» ставил на своих:

– Твоя кривоногая сейчас получит. Вот увидишь! – сплёвывая, предрекал хозяин крупной гусыни. Ликованию хозяина победительницы не было предела, когда соперница, немного погоготав, удирала со своими птенцами с «поля брани».

Этот Вседеревенский хоккейный турнир на приз «Лучшая мотыга» под эгидой клуба «Трудовые резервы» продолжался каждый день на протяжении нескольких недель, пока не выросли гусята и не начался сенокос.

Детство, окружённое любящими земляками и родственниками на лоне родной природы, обнимало маленького башкирёнка. Знание двух языков обогащало его мир. Потому что вокруг него теперь была не только Башкирия, но понятный и впитавшийся кожей, насытивший медовым запахом Башкортостаным (мой Башкортостан). Сейчас это были не только дедушка, бабушка, дядя и тётя. А нежно любящие, прощающие его маленькие шалости олоатай, олоасяй, абзый и апай. А ещё атай, асяй и туганым (папа, мама, сестрёнка), оставшиеся в городе, но часто приезжающие и привозящие кустаняс (гостинец).

И он вдыхал полной грудью, насыщяясь и глубоко эту открывающуюся со склонов ошарашивающую бескрайностью красоту. И кричал ей «А-а-а» распростев руки на встречу …

Глава 2.

Фания. В чьи сани сядешь, того и песни поешь…

Фания, которой в последнее время в доме тяжело было находится рядом с мужем, часто днём уходила погулять по лугам и лесам, окружающим их три аула. Собирая ягоды, черёмуху или челигу для веников, она всматривалась в открывающуюся с холмов даль. «Где-то там мой мальчик, – за подёрнутыми голубой дымкой горами она печально мысленно улетела к своему сыну. – Наиля кызым (дочка) сильная. А как там мой малыш?»

После смерти старшей дочки, считавшаяся поздно вышедшей замуж, Фания с трепетом и тревогой носила под своим сердцем второго. Инсаф родился маленьким и слабеньким. Мать любовалась каждой морщиночкой своего малыша, когда он жадно, захлёбываясь, иногда останавливаясь чтобы подышать, сосал её грудь. «Как он хочет жить», – думала она, трепетно целуя маленький сморщенный лобик. – «Аж вспотел весь». Молока было много, но оно было жидкое. И поэтому мать старалась почаще кормить своего ангелочка.

Ей всегда казалось, что её мальчика обижают более крупные племянники или одноклассники. Учителя недооценивают. Ему и в самом деле очень легко давались математика и другие точные предметы. «Не зря же в роду моей мамы математики. Да и от отца своего сынуля взял математический склад ума, – гладила она взъерошенную, как смоль чёрную, голову спящего. – А не дружат с ним, потому что завидуют».

Миниатюрная, с длинной до пояса густой чёрной косой Фания, после школы, не испугавшись большого города, уехала в Москву. Востроносая девушка, выросшая третьей в большой деревенской семье, не боялась никакой работы. Устроившись на стройку, а столица в семидесятые годы расстраивалась красивыми новыми микрорайонами, штукатурила и красила, белила и, задорно смеясь заводила, всех своей молодостью и радостью безмятежной жизни. Здесь же, на стройке, встретила высокого приезжего паренька. Её миндалевидные, с чёрными, как спелая смородина, зрачками глаза сияли молодым задором, пленяя голубоглазого блондина. Но отец, проведавший о чувствах дочери, строго на строго через мать, в письме, запретил выходить за «москвича». И ей пришлось, смирившись, бросить друзей, любовь и вернутся в эпохальный провинциальный городок, недалеко от аула. Где жизнь текла размеренно, не спеша. Редко проедет машина под распустившимися вдоль аллеек сиренями и рябинами. И люди никуда не спешат. Встретившись на улице, подолгу обсуждают городские сплетни.

Устроившаяся на трикотажную фабрику, яркая «столичная» Фания несколько лет жила у старшей сестры. Муж сестры, не в пример бойкой и вспыльчивой Минзиле, спокойный и мудрый не по годам, занят был только мыслями: как обеспечить семью. С раннего утра, уехав на грузовичке старался ещё до вечера где-нибудь «пошабашить». Перевезя кому-нибудь дров или помогая с переездом, приходил уставший поздно вечером. Поужинав, уходил в спальню и много читал. Ни какой романтикой в отношениях сестры с мужем и не «пахло».

На выходных они, набрав корзинок и вёдер, уезжали на, только им известные, затаённые места с крупной ягодой, тёрном или черёмухой. А Фания, оставалась с детьми дома. Прибравшись, покормив детей, брала племянницу и уходила гулять по городку. По началу мирная спокойная жизнь в городишке бесила её. После столичной суматошной беготни здесь даже большие снежинки, казалось, плавно вальсируя, дотошно выбирали место для приземления. В Москве же снег сыпал стремительно. Старался быстро-быстро покрыть в городе всё, чтобы дворники не успевая убрать, ненадолго оставляли столицу зимней. И не смотря на столичную торопливость, «москвичка», гуляя с племянницей по парку, не раз вздыхая вспоминала свою столицу. Весёлую. Беспечную. Любящую.

Вскоре сестра забеременела третьим ребёнком, и Фания понимала, что даже если её не будут гнать из дому, но у них своя маленькая семейка, в которой ей всё равно нет места. Минзиля, встретив в городке своего одноклассника, предложила сестрёнке сходить с ним на свидание. Шутник Булат, много и красиво говорящий, вызвал у девушки симпатию с первого же вечера. Нефтяник, неплохо зарабатывающий, никогда не казался ей «деревенщиной». Он был обходителен. Всегда находил слова, которые раскрывали её глаза и душу, как букеты пионов, цветущих на городских клумбах. Недолго думая, она согласилась выйти за него. «Уже и мама печально посматривает, когда приезжаю в аул. – Фания сама понимала, что «засиделась» в девках. – Да и атай (отец) сереет, коря, наверное, себя за то письмо. А Булат неунывающий. Руки, как у его отца, «золотые». Ну, а пьёт. Так это потому, что один живёт. А дети пойдут – успокоится. Вон отец его и мать всю жизнь вместе. Семья у них крепкая, дружная». Так поразмыслила по-бабьи, а не по «столичному». Да и решилась.

А когда в их комнате двухэтажного общежития с маленькими бетонными балясинами на балконе, возвышавшимся над крыльцом, появилась розовенькая с глазками-щёлками, как у неё, пухляка, она не могла и нарадоваться. Муж-нефтяник, работая по вахтам, обеспечивал их с лихвой. Вот только девочка была какая-то вялая, слишком уж спокойная. «Зато не плакса, как у других» – успокаивала себя мать. Булат после недели на буровой приезжал всегда «на веселе». Дочку обожал. И сразу же, придя домой, брал её на руки, целуя в пухленькие щёчки.

Постепенно провинциальная беззаботность смыла с неё столичный блеск. Мысли у эрудированной девушки приобретали более домашний, хозяйственный оттенок. Теперь её не интересовал новый хит Леонтьева. Нет, он был услышан. Но звучал как-то параллельно её жизни. Сейчас больше интересовало, где достать тёплый конверт, чтобы в нём вынести дочь в коляску или чем накормить мужа. Уже и себе одежду выбирала: не редкие в советские времена джинсы и яркие кофточки, а удобные тёплые юбки и однотонные платья. Когда произошла эта перемена? Она даже сама не заметила. Может, в тот момент, когда переехала в комнатушку осыпающегося штукатуркой по углам двухэтажного общежития или в роддоме, любуясь малышкой, похожей и на неё, и на Булата одновременно?

Десятимесячная девочка очень быстро сгорела от какого-то вируса. Сначала поднялась температура, которую врачи пытались сбить уколами. Жар не спадал. Через два дня девочка тихо уснула и больше не проснулась. Когда подобное происходило в начале века, родители огорчались, но быстро, из-за обычности детской смертности, утешались. «Но в 80-е годы. Сейчас же сильная советская медицина», – в голове матери не укладывалась трагедия. За эти два дня и похороны, она, казалось, стала ещё меньше. Почернела. Морщины вокруг глаз, как трещины в земле, пересохшей в засушливое лето, с каждым днём углублялись и чернели. Ещё недавно сверкающие счастьем миндалевидные глаза потухли. В них, залитых горькими слезами, стояли немые вопросы: когда? от кого? где мы могли схватить этот злосчастный вирус?

У всех, кто в течении ближайшей недели, контактировал с малышкой, взяли анализы. И у маленькой племянницы, дочери Минзили, не ходившей ещё в садик, которая была на кануне с матерью в гостях. Ни у кого не нашли вирус. Как малышка, оберегаемая матерью, могла заболеть, так и осталось для Фания загадкой.

Поэтому слабенького новорождённого сына она старалась уберечь от посторонних. Сын вырос поджарым, как сама Фания и её братья. Физически крепким юношей. Похожие на мамины, узкие глазки, не бегали, как у отца, а смотрели прямо на человека из-под опущенного упрямого лба. Красивая застенчивая улыбка изредка украшала его вытянутое загорелое, любимое мамой лицо. Он был молчалив. Сосредоточен на своих потаённых мыслях. «Хороший муж будет, – радовалась мать. – Вон как ухаживает за сестрёнкой. А она у меня сильная, как моя мама. И хозяйственная. Сама выучилась. И танцы только башкирские танцует. Без никаких там учителей. Сама. Умница. А вот сына нигде не понимают. Не зря же говорят: «Горе от ума». Если начальники дураки, что же он терпеть должен? Сам же рассказывал, что он предлагает, а его не слушают. Ничего-ничего. Вот сейчас женился. На башкирочке. Красавице. И всё у них будет хорошо».

Стряхивая репейники, зацепившиеся за тёплые трико, она вспоминала, время, когда парализовало свекровь. И собрав малолетнего сынишку переехала в родной аул. В большой светлый дом родителей мужа. Три года невестка безропотно ухаживала и смотрела за матерью Булата и вела хозяйство. Огород, дом, скотина. Всё было на её плечах. Для того чтобы любить сынишку оставалось совсем немного времени. Пока закончишь все дела, он уже тихонько посапывает в своей кроватке. Фания погладит по «упрямым» волосикам, поцелует в загорелый, такой же как у неё высокий лобик и вздохнув поправит одеяло. Булата никто на работе не принимал. «Вот как же эти бездарные начальники выбиваются на верх?» – не понимала она. – «Ведь грамотный муж. Так правильно всё говорит. Нет. Не понимают его тупицы!» Поменяв несколько мест работы в городе, Булат вернулся в колхоз главным инженером. «Вот наконец-то!» – радовалась жена. – «Сейчас он себя покажет! Кого попало в главные инженеры не ставят!»

Но и потом, когда из-за «безграмотности» и «беззакония», творившегося в колхозе, мужу пришлось опять уехать на заработки в город, всегда поддерживала его. Помыкавшись то там, то сям, Булат вернулся в колхоз бригадиром. «Плохого работника второй раз не возьмут в одно и тоже место, – рассуждала жена, – а потом не выберут старостой села. Грамотный он. С людьми может разговаривать. А болтают – завистники».

Свёкор очень любил трудолюбивую, тихую сноху. Рукастый хозяин, он прожил всего год после смерти жены. «Сколько они вместе пережили, бедные» – невестка всхлипывая смотрела на ссутулившегося, поникшего деда, идущего на кладбище.

Через месяц после похорон, Абдрафик бабай подошёл к возившейся на кухне возле печи невестке. Присел на табурет, быстренько подвинутому ею для него. Облокотился обеими руками на свою палочку и подперев их подбородком стал наблюдать. Долго молча смотрел за быстрыми руками молодой хозяйки, взбивающей тесто и, вздохнув, вымолвил: «Килен (невестка). Надо бы съездить в город. Прописать вас с внуком в доме и приватизировать его на всех вас».

– А что, кайня (свёкор), куда-то спешим что ли? – попыталась пошутить Фания, отгоняя назойливую муху от глаз старика. – Мух в этом году развелось. Липкие ленты не успевают от них избавлять.

– Нет дочка, надо, – ещё раз тяжко вздохнул и упрямо взглянул прямо в глаза невестке. – Неизвестно что Булату потом придёт в голову.

Ничего не поняла тогда молодая женщина. Но при первой же поездке в город, оформила все необходимые на дом документы.

Прошло почти тридцать лет, а ласкового Булата временами, как будто подменяли. Сначала стал выгонять дочку из дома: «Пора тебе уже замуж. Съезжай к мужу». Потом и раньше ворчливый Булат стал прятать свою пенсию. Фания из своей крохотной зарплаты почтальона и пенсии закрывала коммунальные расходы и покупала необходимые продукты. Куда прятал он свои деньги никто не знал. Неоднократно выгонял и жену из дома: «Это дом моих родителей. Пшла прочь к своей дочери».

– Совсем ты из ума выжил на старости лет, – возмущалась Фания. – Это и наш с детьми дом. Куда же я пойду? У них свои семьи. Дочка недавно родила. Сын уехал в Елабугу.

«Что делать?» – склонив голову, сидела и думала она на пригорке возле дороги, обходящей ур-якское (верхнедеревенское) кладбище.

Мимо сидящей на холмике в своих раздумьях Фании, по дороге в соседнюю деревню, скрипит пружинами старая фиолетовая «Нива» ездняя (мужа сестры). Проехала рядом. «Наверное, не заметили, – женщина оторвалась от своих мыслей, – или не узнали…» Уже минут через десять, на обратном пути, машина остановилась. Из неё, улыбаясь тёте, вышли старший племянник с женой.

– Добрый день, апай (тётя), – поседевший Руслан, подошёл, протянул две руки, здороваясь.

– О-о-о, а я думаю, кто это проехал мимо? – искренняя лучезарная улыбка осветила загоревшее, покрывшееся морщинами усталости лицо Фании. – Смотрю. Вроде машина папина, а за рулём не он.

– Здравствуйте, Фания апай, – жена племянника, как всегда, обняла, приветствуя. – Как Ваши дела?

– Хорошо. А Гузель не меняется. Такая же молоденькая.

– Да уж, скажете. Мы стареем, а дети растут. А вот Вы всё не меняетесь.

– Корову вышла искать? – племянник оглядел луг, спускающийся к лесочку, начинающему зеленеть мелкими салатовыми, ещё липкими листочками. Глубоко вдохнул свежий воздух.

– Да нет. Вот решила челигу собрать на веники.

– Вот Вы, Фания апай, молодец! Не ленитесь. Смотри, Руслан, секатором срезает. У нас тоже в детстве в деревне такие веники лежали на крыльце. Придёшь, смахнёшь веником снег с валенок. Прямо красота. – болтушка невестка схватила секатор, показывая мужу.