Преступление. Пролегомены и метод. Сборник людологических сочинений

Общественная опасность как качественный признак характеризует степень вреда, нанесенного объекту преступного посягательства. Сам объект формируем как общественное отношение, урегулированное нормой права. Здесь уголовное право сталкивается с проблемой общего и субстанционального, которую не совсем верно решает. Преступление всегда единично и привязано к индивидууму, оно сфера выражения его внутреннего мира.[10 - Одно это положение, конечно, может быть спорным, но мы здесь заимствуем не только содержание науки психологии, но непосредственно достижения людологического метода познания.] С точки зрения же уголовного права преступление есть общая форма акта человеческого поведения, которая несет в себе разрушающую способность по отношению к позитивному, обнаруживающему себя в рамках правоотношений. Государство выражает однозначное принятие или не принятие тех или иных форм общественных отношений, наделяя их содержание рамками уголовно – правовой охраны, или наоборот объявляя уголовное преследование.[11 - Фактически необходимо говорить о предмете уголовного права не в рамках самого уголовного права и его части в той степени, в которой она относится к функционированию уголовного права (например, положения Общей части УК РФ 1996г), но так же и тех общественных отношениях, которые не находятся в сфере уголовно-правового запрета. То, что уголовное право запрещает первоначально именно общественное отношение вопрос дискуссионный, но он несомненно имеет право быть не обойденным вниманием с точки зрения дифференциации анализа во времени.] Фактически государство берет на себя функции по формообразованию социально преемлемых форм бытия общества. Для юриспруденции стран Запада это положение может показаться абсурдным, но применительно к Российской Федерации, на ее сегодняшнем этапе развития, это фактическое положение дел. Достаточно привести примеры декриминализации предпринимательской деятельности, отмены уголовного преследования гомосексуализма и прочие общественные факты. Перед нами ситуация в которой государство фактически определяет что есть преступление, а что нет. И при этом оно не имеет достаточно четкого критерия отнесения какой либо формы деятельности к преступлению помимо Уголовного закона, который выражает интересы непосредственно самого же государства, формируем им. Получается, что государство определяет единичное деяние человека на основе внеличностного содержания представлений о нем, более того критерием определения служат представления о причинно – следственной связи, которые ориентированы именно на отношения общественного характера, и складываются в система регулирования правом общественных отношений.[12 - В то время как задачами уголовного права является именно изживание данного деяния (конкретная форма проявления общественного отношения в раках времени и пространства) из круга общественного.] Вред общественным отношениям (общественная опасность) определяем только на основе представлений о развитии этих самых отношений, исходя из непосредственной связи причины и следствия, при том, что они формулируемы нормами материального права, которые носят регулятивный характер. Соответственно, в обстановке стихийного формирования общественных отношений, когда норма права фактически находится в состоянии явно не первичного регулятора (поскольку она не в состоянии еще предугадать возможных последствий неизвестности), а именно в такой обстановке сейчас находится общество в нашей стране, невозможно говорить о возможном точном знании государства о степени дезорганизации, наносимой преступлением складывающимся общественным отношениям. Тем более, недопустимо требовать этого от субъекта деяния. Причем эта тенденция не заметна в рамках частных случаев (конкретное уголовное преследование за конкретное преступление), но очевидна в макро-ракурсе. В этом недостаток решения проблемы субстанционального и общего (на основе тех представлений которые являются доминирующими сегодня). Мера осознания вины индивидуумом и мера вины, приписываемая ему государством не совпадают. Тем более не совпадает степень наказания. В итоге мы имеем не общество, благодарное за хорошую работу по преследованию преступников, а озлобленность и полнейшее непонимание. Если прибавить к этому то, что сегодня на тысячу человек у нас один осужденный нашей системой, то ситуация может оказаться вообще катастрофической. Еще раз подчеркнем, что с точки зрения сегодняшней методологии определения преступления данная ситуация неисправима.

Проблема определения общественной опасности обнаруживает свои противоречия не только в плоскости причинно-следственной связи[13 - Которая сама по себе может быть раздута до полнейшей абсурдности софистическим методами (что стоит только пример с пешеходом, переходящим улицу на красный свет?), плюс вопросы определения случайности вообще?]. Существует целый конгломерат проблем, разрешение которых необходимо, но в условиях данной методологии невозможно: понятие общественного применительно к личностно индивидуальному; понятие полезного в активно структурируемых общественных отношениях[14 - Чтобы усомниться в своих истинных знаниях относительно данного вопроса достаточно прочесть «Закат Европы» О. Шпенглера.]; свобода и свободная деятельность применительно к сфере уголовно-правового запрета и прочее, и прочее.

Остановим наше внимание на наиболее существенных моментах:

– Развитие общественных отношений непосредственно связано с индивидуальными поведенческими актами, которые, как правило, совершаются на «переднем крае» той или иной области деятельности. Они носят новаторский, творческий характер и по своей природе выходят за пределы понимания с точки зрения предшествующих им представлений. Но без этих индивидуальных действий невозможно поступательное движение, развитие (неважно как мы его оцениваем, все равно всему современному свойственно в заданный ему отрезок времени самосознания, присваивать себе прогрессивный улучшенный характер). Примером могут послужить жизнь Сократа, Галилея, Аристотеля, Ленина… зачем говорить о персоналиях? Вспомним тысячи репрессированных у нас в стране. И это только известные факты, существует массовость неизвестности, которая была клиширована как негативное, неправильное, преступное.

Такая ситуация наблюдается в любой области общественной деятельности. Любая девиация, которая носит внеизвестный характер, оценивается с позиции известности старых девиаций. И удельный вес уголовно – правовой оценки в массе общей тенденции весьма значителен. Мы не можем с достаточной достоверностью сегодня говорить об общественной полезности в рамках временного континиуума, не противопоставляя представлению о полезности представление об опасности. Если же мы стоим на позиции восточного сохранения достигнутого уровня развития и видим цель уголовного права непосредственно в сохранении безопасности общественных отношений в том виде, в каком они функционируют в известном отрезке времени, то мы необходимо признаем отсутствие возможности прогресса общественных отношений в направлении качественного изменения. У России уже есть такой печальный опыт – СССР.

Необходимо понимать, что многое из того, что мы признаем преступлением сегодня, через некоторое количество времени перестанет быть таковым и наоборот. Это вполне закономерные процессы, которые можно было бы назвать законами общественного развития, если бы наука знала почему, как и когда это происходит. Еще лучше, чтобы это знала именно наука, изучающая уголовное право, а не смежные научные отрасли, обменивающиеся достижениями своей методологии на симпозиумах и междисциплинарных научных конференциях. Лучше не потому, что это вопрос престижа, а потому что уголовное право непосредственным образом влияет на жизнь человека в отдельности и общества в целом, хуже всего то, что это «непосредственное» влияние опосредуется практикой, которая оглядывается на науку так же, как наука на практику (возьмите хотя бы удельный вес в понимании наукой тех или иных вопросов, вносимый разъяснениями Постановлений Пленума ВС РФ).

– Именно XX век впервые остро сформулировал проблему соотношения индивидуального и общего. Ранее наивно полагалось, что субъект суждения однозначно окрашивает его как свою личную позицию, соответственно, те, кто соединяет в себе интересы множества лиц, озвучивают интересы публичного характера. Тот, кто первый подверг это сомнению, был причиной ужаснейшей революции.[15 - Мы имеем в виду Жан Жака Руссо. Подробнее о его вкладе в данный вопрос см. «Об общественном договоре», изд. Канон-пресс-Ц, М. 1998г. Стр. 206—207.] В начале нашего века научная мысль пошла еще дальше, она попыталась доказать, что связь общего и частного не только не ясна в границах суждения, но так же не представляет собою очевидности в сфере действительного, действия. В качестве примера можно привести учение К. Юнга об архетипе. При всей запутанности и неясности этого термина, при всей иррациональности доказательственной базы, мы можем с уверенностью полагать, что К. Юнг доказал, что личность в своих действиях является заложником своей психики, она не вольна над нею, более того – не способна даже понимать проявления психеи. Убедительность этого тезиса доказывает огромная экспериментальная база, а так же аналогичные результаты исследований смежных школ психоанализа.

Вывод, который очевиден и потому необходим: соотношение общего и частного невозможно определить на основе одной лишь констатации принадлежности суждения, действия его субъекту.

Воля не является тем что обеспечивает независимость, наоборот – воля это то, что зависит от образа мысли, хода мысли, которым наделен субъект.

Можно с уверенностью сказать, что множество деяний, которые мы признаем преступлениями и приписываем им форму противопоставления личности себя государству, обществу, на самом деле являются выражением того в личности, что привнесено в нее обществом, государством. Это не означает, что мы ратуем за детерминизм в подходе к пониманию преступления, мы всего лишь говорим о том, что уголовное право абсолютно не учитывает причинно-следственную связь данного плана, позволяя себе быть уверенным, что оно исчерпывающим образом знает, что отнести непосредственно к личному, индивидуальному моменту, а что таковым не считать.

Необходимо четко понимать, что есть человек в своем индивидуальном и каков он в системе общественного, каково соотношение «общее-индивидуальное» в парадигме «общество-индивидуум». Иначе мы будем и дальше осуждать за то, что личность даже не осознает как преступление, за то в чем она даже не видит участия собственной воли, – даже если это делается для общей превенции, мы не должны забывать, что при этом косвенно формируем «врагов государства», осужденных. Диалектические процессы перехода количества в качество уже сейчас дают нам знать о себе в форме таких общественных явлений как оргпреступность, «жизнь по понятиям» и прочее. Что будет завтра?.. Захват оргпреступностью Верховной власти?

2.1.3.Противоправность (противозаконность)

Принцип nullum crimen, sine lege является основополагающим для уголовного права. Его формулировка была создана в то время, когда динамизм развития общественных отношений был адекватен возможности оперативного реагирования уголовного права на общественную опасность, ее усиление или понижение в той или иной группе общественных отношений. Сам принцип формулируется как некоторая гарантия прав человека от своеволия власти, более того он является составляющим современного «универсального» понимания гражданской свободы – «разрешено все, что не запрещено». Возведенный в силу закона, получив нормативное закрепление, следовательно, и непосредственную юридическую степень воздействия, он выполняет несколько функций, исследуем их.

1.Практическая (самая может быть ценная). И правоприменитель, и правопользователь могут с легкостью спрогнозировать развитие событий реальной жизни на основе данного положения. Личность не несет никакой уголовной ответственности, если совершенное ею деяние не содержит в себе признаки какого-либо состава преступления, предусмотренного Особенной часть УК. Таким образом, каждый человек может при умении читать (или наличии денежных средств достаточных для оплаты юридической консультации) сделать правильный выбор в отношении той или иной формы поведения, при наличии сомнения, конечно. Правоприменитель точно так же знает, что именно является условием для реализации его правообязанности, соответствующих действий, – только обстановка (факт), в которой совершено (или есть достаточные основания полагать, что совершено) деяние, содержащее в себе признаки состава преступления, предусмотренного Особенной частью УК.

Теоретически это вернейшая формула, но на практике она почему-то уродливо трансформируется в фальсификацию доказательств; растягивание признаков действия лиц, подгоном их под требующиеся; формулирование «резиновых» составов преступления. Если прибавить к этому сложность дифференциации уголовного процесса, множественность совершенно практических неувязок в работе правоохранительных органов, то сам по себе принцип становится лишь нормой, к которой желательно стремиться. Из всеобъемлющего принципа законности, он превращается во всеобъемлющее истолкование реальности в соответствии с тем, что признается преступлением. Правоприменитель, получая информацию, сталкиваясь с действительностью непосредственно, каждый раз оценивает являются ли факты воспринимаемые им признаками состава преступления, состава преступления или нет. При этом преступление выступает не как явление общественной жизни независимое от субъективных оценок, а как следствие вывода субъекта правоприменения о наличии признаков преступления в том или ином деянии. Таким образом, бытие преступления зависит от субъективной оценки внутреннего убеждения, лица, наделенного государственными полномочиями.[16 - В подтверждение сказанного можно ознакомиться с работой С. Ф. Милюкова «Классификация скрытых преступлений по степени их латентности»//сб. материалов международного семинара. «Латентная преступность: познание, политика, стратегия». М.1993г. стр. 234 – 237. Позиция автора интересна тем, что он относит к преступлению то, что может существовать только как вероятность, не реализуемая в действительность ни при каких обстоятельствах (как известное) только потому, что эта вероятность есть первое условие существования в данном качестве… только лишь как представление о преступлении…]В то время как бытие преступника, бытие в качестве преступника, зависит от конечного звена правоохранительной системы (суда), такова презумпция невиновности. Если следовать букве закона, то получается ситуация, при которой у нас есть преступление, но нет преступника, есть только лицо, обвиняемое (подозреваемое, задержанное) в совершении преступления. Таким образом, преступление признается тем, что приписывается, вменяется субъекту. Вменяется же то, что исключительно существует как «точное указание в законе», того, что преступление. И если личность как часть «суверенного организма» в своре время согласилась с содержанием этого закона, делегировав в законодательный орган своего представителя, то она должна подчиниться пониманию ее действий как преступления. Проблема заключается в том, что:

а) личность может быть не согласна с таким пониманием;

б) субъект понимания, структурирования, преступления не просто констатирует факт наличия преступления, а создает его на основе понимания (знания) закона, а это понимание может быть не только не адекватным, но и просто неверным. Если это проблема частного круга то, она называется следственной, судебной ошибкой, если же это проблема макро-уровня, то она вообще не осознается, но хорошо чувствуется по таким явлениям как коррупция, ненадлежащее исполнение обязанностей, «диктатура закона», рост укрывательства преступлений, массовое осуждение невиновных, революция…

В конечном счете, каждый следователь при решении возбуждения уголовного дела (возможности прекращения уголовного дела) думает не о том преступление или не преступление перед ним, нет вопрос ставится о возможности доказать вину конкретного лица и потому, как это ни странно, функция нашего принципа трансформируется в противостояние презумпции невиновности, и прочих обстоятельств жизни, принципу законности, в форме субъективного суждения о противозаконности.

2. С точки зрения гносеологической, в противовес пункту №1 наших рассуждений, где мы попытались осветить практическое значение признака противоправности, через его рабочее состояние в форме принципа, в этой части мы проанализируем саму логику построения понятия преступления с точки зрения его как явления запрещенного Уголовным кодексом. Прежде всего латинское формулирование более удачно (nullum crimen, sine lege – «нет преступления без точного указания о том в законе»), уголовное право ничего не запрещает, это иллюзия современного законодателя. Наши предки понимали, что невозможно наложить запрет на действия адресата, которым является народ сам же и обеспечивающий принятие и установление данного Уголовного Закона. Запрещать же конкретному лицу также недопустимо, поскольку уголовное право вынесено из сферы административного права, отношений соподчинения. Запрещать само деяние невозможно, в силу того, что деяние не существует само по себе, без своего субъекта, не является чем-то самостоятельным, способным воспринять запрет. Уголовное право – есть качественная оценка строго ограниченного круга деяний, а так же исчерпывающий перечень последствий и условий, сопутствующих данным формам поведения. И проблема уголовного права именно в том, что оно зависимо от этой качественности. Понимая под преступлением часть своего содержания, оно становится заложником этого содержания. Деяния которые являются действительно опасными, но не сформулированные в качестве преступления просто – напросто незримы, так как оцениваются как масса количественного, предстающая противоположностью качественному (признанному преступлением). Это означает невозможность оперативного реагирования (на законном, легитимном уровне) на запросы современного дня, фактически это означает, что уголовное право защищает в ограниченном объеме, который есть всегда ретроспективное понимание преступления. Соответственно объекты уголовно-правовой охраны не только не защищены от дня завтрашнего, но защищаются ненадлежащим образом днем сегодняшним (отсюда неизбежные злоупотребления при квалификации деяний). Необходимо понимать, что с ростом достижений Научно – технической революции резко изменяется динамизм общественной жизни, за которым сегодняшнее уголовное право, к сожалению, не успевает.

2.1.4. Наказуемость

Все сказанное относительно признака противоправности может быть отнесено и к признаку наказуемости, в гносеологическом отношений он является качественно тождественным ему.

Единственно, то о чем мы уже упоминали, – степень приписываемой личности вины и знания, не совпадают с реальной возможностью понимания среднестатистического человека. Это еще одно следствие сегодняшней методологии.

Так же, пожалуй, следует отметить, что объект наказания выбран неудачно. Свобода лица не может быть объектом воздействия, может быть только сфера реализации свободы, сама же она как категория абстрактного плана качественно неизменна, задана человеку, ее реальное содержание может меняться (о практическом мы здесь умалчиваем). И в тюрьме можно быть сверхсвободным. Пенитенциарная система современности – мать профессиональной и организованной преступности (это хорошо понимали ранее судимые большевики, которые создавали трудовые лагеря, сопрягая лишение свободы с ТФТ).

3. О методе

Методология, которая задана нам познанием объективной действительности предстает в понимании современной философии как следствие представлений вчерашнего дня о методе как о том, благодаря чему возможно познание качества. Метод некоторым образом отстоит от приемов познания и соотносится с ними, как целое и часть. Предполагается, что предмет познается с помощью метода, уточняется им, но в целом существует независимо как часть объективной действительность в форме объектов материального мира, непознанных закономерностей и законов природы, социума и прочее. Хотелось бы отметить, что данный взгляд несколько не соответствует роли метода в формировании представления о чем-либо. Прежде всего метод формирует предмет познания. Предмет познания выступает как представление, стабилизированное в своем восприятии относительно субъекта познания. В этом сущность активного познания.

Катастрофичность положения в науке уголовного права состоит в том, что уголовное право одновременно является и предметом и методом познания. Оно есть орудие, благодаря которому устанавливается что есть преступление, и оно же пытается познать что есть преступление. Иными словами, уголовное право в лице правоприменителя формообразовывает в действительности преступление (косвенное содержание науки). Учитывая то, что сегодняшний день стоит на позициях позитивизма, как правового, так и вообще теоретического, как принципа мышления и действия, у нас образовывается круг в доказательстве, где наш тезис (понятие преступления) доказывается, исходя из аргументов тождественных тезису (уголовное право). Именно это означает признак противоправности преступления: деяние «…запрещенное настоящим Кодексом…» (ч.1 ст. 14 УК РФ 1996г), признак виновности лишь качественно заимствован уголовным правом и не является структурирующим по отношению к деянию, тем более, что, как мы показали выше, уголовное право в лице субъекта обвинения мало интересует личность субъекта преступления. Признак же общественной опасности всецело зависит от представления о преступлении, которое в свою очередь зависит от Особенной часть УК.

Данную проблему в отношении права вообще сформулировал еще Георг Вильгель Фридрих Гегель, но не решена она до сих пор.

Методология которая с «успехом» заимствуется у философии диалектики не годится для действия, она хороша для его образа, для уголовного права необходимы не стандартные клише общего порядка, а методологическая независимая конкретика, чутко реагирующая на запросы современного, без торговли ими в угоду политике, идеологии сегодняшнего или завтрашнего дня.

Целесообразность всего уголовного права – безопасность личности в ее проявлениях (сумме себе подобных и прочее), навязывать ей наше представление о преступлении, а тем более на его основе осуществлять карательные меры просто недопустимо (это опасно, чревато непосредственно революциями).

Заключение

В данной короткой статье мы стремились единственно к привлечению внимания к проблематике, которая, как нам кажется, не лишена своего смысла. Дальнейшие рассуждения были бы не только обременительными в рамках данного стиля, но и излишне в силу громоздкости доказательственной базы.

Мы уверены в том, что многое из того, что было здесь названо, но не раскрыто найдет отклик как у теоретиков права, так и у практических работников, – поиск истины сугубо индивидуальное занятие при коллективной организации. Если данная работа привлекла внимание к проблематике, очерченной в ней, то ее функция уже выполнена.

    Ростов-на-Дону, 20.07.2000

О составе преступления[17 - Статья опубликована в ежемесячном информационно-аналитическом журнале о практическом применении законодательства «Адвокат» №10 октябрь 2006г.]

В свое время Платон выдвинул оригинальную концепцию идеального устройства бытия, в соответствии с которой сущность любого предмета подчиняется и, соответственно, доступна для познания через проникновение и сопричастность его «эйдосу». Данная концепция познания не нашла широкого практического распространения как методология в силу явной простоты, хотя для своего времени была революционной.

В то же время в современном законодательстве, в частности в уголовном праве, с успехом реализован методологический базис «теории идей» Платона. Эйдосом нашего уголовного закона, тем, чему подчинено все и вся, тем, благодаря чему возможно познание сущности уголовного права, является конструкция состава преступления, виртуозно разработанная в платоновском стиле, как нашей доктриной, так и в области правоприменения.

Действительно, ключом к пониманию нормы уголовного права, всем тем, что соединяет в себе познавательные функции закона, выступая центральным конструктом закона, является понятие состава преступления. Более того, состав преступления, его наличие или отсутствие в совокупности законодательно указанных признаков, является единственным основанием для привлечения лица к уголовной ответственности. Именно на основании познания преступления через состав преступления осуществляется деятельность армии правоприменителей, осуществляется публично-организованное насилие, государственная власть. С учетом того, что уголовная ответственность выступает «предельностью» формально реализуемых полномочий государства в отношении личности, естественно ожидать, что состав преступления, его понятие и сущность должны быть структурированы самым тщательным образом. Действительно, даже текст закона призывает к воплощению принципа Р. Декарта «ясно и отчетливо», о чем свидетельствует, например, ст. 8 УК РФ «Основание уголовной ответственности»: «Основанием уголовной ответственности является совершение деяния, содержащего все признаки состава преступления, предусмотренного настоящим Кодексом». Более того, сама практика снимает чуть было возникшее противоречие между понятием преступления, сформулированного ст. 14 УК РФ, и понятием состава преступления. Так, основанием для возбуждения уголовного дела согласно ч. 2 ст. 140 УПК РФ «Поводы и основания для возбуждения уголовного дела» является «наличие достаточных данных, указывающих на признаки преступления» (выделено авт. – Р.Ч.), но в то же время основанием отказа в возбуждении уголовного дела является отсутствие в деянии состава преступления (п. 2 ч. 1 ст. 24 УПК РФ). Георг Вильгельм Фридрих Гегель рукоплескал бы нашему законодателю, расположившему столь удачно триаду развития идеи преступления, где соответственно тезисом является позитивная верифицированность закона (признаки преступления, указанные в законе – nullum crimen sine lege), антитезисом – идеальная конструкция, противостоящая практическому тезаурусу признаков и существующая в форме идеи независимо от последних (состав преступления), а синтезом – сознание правоприменителя, усматривающего, что в совокупности признаков преступления и при их наличии отсутствует состав преступления (снятие противоречия реального и идеального). Более того, правоприменитель не только не боится следовать путем диалектического развития духа, но, имея на вооружении подобный инструментарий, выносит судьбоносные решения, синкретично сочетая идеальное и реальное. Большинство отмененных приговоров, прекращенных дел – за отсутствием в деянии состава преступления. Это позволяет сделать вывод, что состав преступления как теоретическая конструкция уголовного права является центральной категорией, наличие или отсутствие которой и позволяет принимать решение в цепи «общее – единичное», где последнее является предметом уголовно-правовой квалификации. Это, безусловно, удобнее индуктивного метода криминализации преступных посягательств, реализованного, например, в англосаксонской системе права.

Какова же общая конструкция этого органона познания преступления? Сразу оговоримся, что в теории уголовного права признаки состава преступления, упомянутые в ст. 8 УК РФ, трансформируются в элементы, что логически верно, – не может же быть такого, чтобы УК РФ был просто сводом деяний, именуемых преступлениями и имеющих свои признаки. Наоборот, признаки преступления отнесены к области деяния и существуют вне связи с лицом и соответствующей для него уголовной ответственностью, в то время как состав преступления объединяет в себе и лицо, и деяние, образуя с последним единое целое. На практике уголовное дело возбуждается и в отсутствие лица (в отношении неустановленных лиц), но при наличии деяния, подпадающего под признаки преступления.

Согласно классической, общепризнанной и доказанной концепции выделяется четыре элемента состава преступления: объект, объективная сторона, субъект, субъективная сторона. Именно совокупность данных четырех элементов является основанием для уголовной ответственности. Теоретически применение данной конструкции в практике позволяет избегать ошибки в квалификации, а следование норме ст. 8 УК РФ обеспечивает неприкосновенность личности от необоснованного уголовного преследования.

Следует отметить, что конструкция состава преступления удивительным образом похожа на конструкцию бытия, разработанную «конкурентом» Платона – Стагиритом (Аристотелем) о четырех причинах бытия. Действительно, целевая причина соответствует мотиву, умыслу преступника, прочим состояниям психики, наличие которых идеально отрицает должно установленное положение вещей (субъективная сторона и объект), формальная причина соответствует обстановке, форме структурирования пространства и времени, и определяемым ими действиям (объективная сторона), движущая – тому, благодаря кому устанавливается определенное состояние реальности (субъект), материальная – результату воплощения целевой причины в действительном (так называемые вредоносные последствия, которые не входят в состав преступления, но являются приоритетными для криминализации – ст. 14 ч. 2 УК РФ). Есть одна тонкость – структурное несовпадение. Разница между классической парадигмой бытия Аристотеля и конструкцией состава преступления есть результат автономности развития формально-юридической научной мысли современности. Из современных гносеологических традиций совершенно исключена универсальность познания, включающая в себя исследование всех представлений о предмете (основа философии А. Шопенгауэра). Преступление понимается не как конкурирующая с общепринятой форма реальности, а как исключительный факт действительности, девиация, лишенная социального основания, права на существование. В свое время людологическая школа познания подвергла это положение вещей фундаментальной критике – не будем повторяться.

Следует признать, что руководствоваться в квалификации конструкцией Аристотеля намного выгоднее, чем конструкцией состава преступления, если, конечно, придерживаться того тезиса, что уголовно наказуемыми являются реально существующие явления в форме действительного, а не идеальные объекты (планы, мысли, намерения). Оторванность и искусственность состава преступления есть последствие систематизации и канонизирования ряда уступок, допущенных при его структурировании в угоду политической воле. Не забудем о том, что за каждым приговором суда стоит конкретный человек, действия которого осуждены государством и, если этот человек доверяет государству осуждать себя, то он имеет право, как минимум, на законность своего осуждения и разумность закона, а как максимум – на мудрость судьи. В идеале последний должен получать мудрость не из доктринальных источников и теоретических конструкций (каковым и является состав преступления), а непосредственно из закона (закон, право как форма познания).

Смысл конструкции четырех причин состоит в том, что реально существует только то явление, которое содержит в себе все четыре причины, определяется ими в своей сущности как именно данное явление. Этот вывод продуцирован Аристотелем из конструкции идеального и реального (бытия в возможности и бытия в действительности), которые располагаются определенным образом относительно причин. Именно поэтапный анализ восхождения от целевой причины к материальной и может служить основанием для того, чтобы определить, что является и существует только как идея (бытие в возможности), а что является реальным бытием, явлением.

То же самое можно сказать и в отношении преступления. Если мы исходим из того, что преступление – это социальное явление, деяние, то преступлением может быть только то, что имеет в своей основе четыре причины бытия, соответственно, существует в области действительного, а не предположения о существовании в действительном власть придержащего лица, пусть даже это предположение и сделано в законодательной форме.

Однако современная конструкция состава преступления позволяет подвергать уголовному преследованию за мысли и намерения (например, ч. 1 ст. 209 УК РФ), структурировать конкретные составы преступления таким образом, что на их основе возможно подвергать уголовному преследованию за любое деяние (ст. 330 УК РФ). Положения ст. 8 УК РФ находятся в явном противоречии с нормами процессуального права (в ст. 140 УПК РФ речь идет о признаках преступления), они легализуют необходимость законодательной криминализации, не давая при этом никаких сдерживающих механизмов методологического характера, одновременно оправдывая любые репрессии, возможность которых будет законодательно закреплена. Если демократия не сложилась как норма приличия, то для ее создания недостаточно провести выборы в парламент.

В итоге преступлением признается не то, что уничтожает бытие государства (при том, что право – это бытие в возможности государства, а государство – бытие в действительности права) в рамках «здесь и сейчас», а то, что названо уголовным законом как преступление. Формой познания преступления является исключительно текст закона, граждане и само государство лишены возможности внепозитивисткого анализа преступления. Эта методология лежит уже за пределами методологии, как Платона, так и Аристотеля, являясь воплощением в жизнь древнейшего мифологического принципа: «существует только то, что названо», а следовательно, не подчиняется ни законам ratio, ни законам идеала как высшей формы и предельности познания. По сути так оно и есть сегодня. Существует каста «жрецов», называющих что-то преступлением (Федеральное Собрание и Президент) и каста сведущих (наша титульная доктрина), которые исходя из интересов божества, именуемого государством, называют преступления, вводя описание этого в уголовный закон. Прав был Гегель: если Бог и существует, то этот Бог – государство.

Но прав был и В. Соловьев – государство необходимо не для того, чтобы сотворить рай на земле, а для того, чтобы не допустить ада земного.

Проблема квалификации преступления носит глубоко гносеологический характер. С учетом того, что бесспорно можно подчиняться только разуму, возникает вопрос: каким образом должно быть структурировано представление о преступлении, при том, что идеальной задачей привлечения к уголовной ответственности (включающей в себя наказание) является исправление? Очевидным является то положение, что реализация государством принуждения в отношении преступника должна доказать последнему и обществу неправоту преступного поведения. Возможно ли это, если само представление о преступлении, реализованное в рамках текста уголовного закона, является вымышленным, придуманным искусственно, т.е. противоречит законам организации социальной материи? Является замкнутым на методологию, доступную и оправдываемую в рамках самого же правоприменения, базирующегося на данной методологии (конструкция состава преступления)? Думается, ответ будет отрицательным. Впрочем, последователей Платона это не беспокоит (идеальное государство Платона: аристократы, стражники, рабы плюс торговцы под вопросом). Однако гносеологический опыт идейного вдохновителя и наставника Александра Македонского видится более перспективным для построения демократии западного типа.

Преступление видится именно как парадигма бытия, состоящее из четырех причин бытия, без всяких «купюр называния» (формальные, усеченные, материальные составы и прочее). Такое понимание преступления позволяет донести смысл правоприменения не только до компетентных контролирующих вышестоящих органов (никого, например, не удивляет прецедент, de facto, решений Верховного Суда РФ), но и до каждого участника правосудия, создав подлинное снятие социальных противоречий, восхитительно описанное Гегелем в его триаде (установленный порядок вещей – тезис, преступление – антитезис, ответственность – синтез, снятие противоречия). А в дальнейшем позволит исключить уголовное преследование из числа политических инструментов воздействия власти.

Подобный анализ преступления не совсем возможен в аристотелевской традиции, изложенный подобным образом данный вопрос занимал бы слишком большой объем. Обычно для упрощения и универсализации прибегают к той базе людологической методологии, которая была наработана за последнее время. Операционная база здесь объединяет в себе две конструкции: четыре причины бытия и парадигму бытия. Парадигма бытия как предельно конечная форма бытия состоит из двух сфер бытия: бытия в возможности (бытие мысли) и бытия в действительности (эмпирически заданная действительность). Бытие не обнаруживает себя вне мысли, а мысль не обнаруживает себя вне бытия (сравните, Гегель: все действительное разумно, все разумное действительно). Бытие в возможности в людологической традиции в формулах обозначается латинским «V», бытие в действительности – «D». Между возможностью и действительностью располагается процесс перехода из возможности в действительность – энтелехия. При этом действует закон: пока есть становление, нет ставшего, когда есть ставшее, нет становления (сравните, Эпикур: пока есть человек – нет смерти, когда есть смерть – нет человека). В формулах энтелехия как переход, воплощение возможного в действительное обозначается знаком тире (» -»). Парадигма бытия раскладывается соответственно по четырем причинам бытия, где целевая соответствует бытию в возможности, движущая – субъекту энтелехии, формальная – энтелехии, без результата реализации, бытие в действительности – материальной. В общем, весьма непросто таким образом анализировать реальность, но все же действенно, поскольку позволяет формулировать социальные процессы, алгоритмируя их.

Например, универсальная формула преступления выглядит следующим образом: