Московское царство и Запад. Историографические очерки

Приближение Преснякова к марксистской постановке вопроса выразилось прежде всего в его попытке вскрыть классовую сущность «политики жалованных грамот». Пресняков четко показал, что князь-жалователь – представитель интересов господствующего класса и не может не действовать в пользу последнего. Как это далеко от взглядов того же Сергеевича, писавшего в свое время: «Различие черных и белых сох не стоит ни в какой связи с сословным различием лиц»[338 - Сергеевич В. Древности русского права. СПб., 1903. Т. III. С. 31.]! Однако в трактовке природы иммунитета Пресняков не поднялся до анализа рентных отношений и остался на уровне концепции Неволина.

В работах и Покровского и Преснякова практически нет анализа конкретного материала жалованных грамот, поэтому их труды имели значение лишь для теоретического углубления проблемы и постановки новых вопросов. Такой же неисточниковедческий характер носила и вышедшая в 1922 г. «Русская история» Н. А. Рожкова.

Взгляды Рожкова на иммунитет не претерпели существенных изменений по сравнению с дореволюционным периодом. Его концепция по-прежнему состояла из очевидного соединения отдельных положений теории Павлова-Сильванского, с одной стороны, и Сергеевича – с другой[339 - См.: Каштанов С. М. К историографии крепостного права в России. [Ч. II] С.129.]. У Неволина и Павлова-Сильванского Рожков взял 1) идею обусловленности иммунитета землевладением[340 - «…Обладание землей – все равно на вотчинном или поместном праве – обусловливало собою и принадлежность помещику или вотчиннику прав суда над всеми жителями его имения и сбора податей с них» (Рожков Н. Русская история в сравнительно-историческом освещении: (Основы социальной динамики). Пг.; М., 1922. Т. II. С. 33). Это же определение см. в более ранних работах автора: Рожков Н. Обзор русской истории с социологической точки зрения. СПб., 1905. Ч. II, вып. ?. С. 147; Он же. Происхождение самодержавия в России. М., 1906. С. 20. Понятие «обладание землей» в книге 1922 г. не расшифровывалось, а в книге 1906 г. читаем: «… Носитель верховной власти был таковым именно по той причине, что он обладал землей, верховные права являлись не (так у Рожкова. – С. К.) чем иным, как одним из хозяйственных атрибутов земельного владения, вроде отдельных земельных угодий» (Рожков Н. Происхождение самодержавия в России. С. 29; ср.: Там же. С. 39). Трактовка верховных прав в качестве «хозяйственных» атрибутов была отступлением от публичноправовой концепции Павлова-Сильванского к частноправовой концепции Б. Н. Чичерина (о ней подробнее см.: Каштанов С. М. К историографии крепостного права в России. [Ч. I]. С. 282; ср.: Там же. [Ч. II]. С. 128).] и независимости его от пожалований[341 - «Не следует думать, что дача жалованных грамот князьями свидетельствует о происхождении всех этих преимуществ из княжеского пожалования» (Рожков Н. Русская история… Т. II. С. 34). То же самое в книгах: Рожков Н. Обзор русской истории… Ч. II, вып. ?. С. 147; Он же. Происхождение самодержавия… С. 20.]; 2) утверждение, что жалованные грамоты только подтверждали давно сложившиеся права[342 - «…Жалованные грамоты только формулировали давно сложившийся и господствовавший обычай и подтверждали, укрепляли права…» (Рожков Н. Русская история… Т. II. С. 34). То же самое в книгах: Рожков Н. Обзор русской истории… Ч. II, вып. ?. С. 147; Он же. Происхождение самодержавия… С. 20–21. Неволинская мысль о позднейшем ограничении привилегий четко сформулирована и подтверждена материалом грамот в книге 1905 г. (Рожков Н. Обзор русской истории… Ч. II, вып. ?. С. 147).]. У Сергеевича заимствовано 1) отнесение иммунитета не к числу феодальных институтов, а к числу «зародышей феодализма»[343 - «Судебные и податные привилегии можно назвать только иммунитетом, а иммунитет, как и бенефиций, являются лишь одним из зародышей феодализма» (Рожков Н. Русская история… Т. II. С. 35). То же самое см. в книге: Рожков Н. Обзор русской истории… Ч. II, вып. 1. С. 148.] (отсюда и повторение мысли Сергеевича, что феодализм на Руси не развился)[344 - «Феодальных отношений в удельной Руси и в социальном отношении, как и в экономическом, не было, были налицо только их элементы, не вышедшие из первоначальной стадии развития» (Рожков Н. Русская история… Т. II, вып. ?. С. 35). В книгах 1905–1906 гг. дано более короткое резюме: «Феодальных отношений в удельной Руси не было, были налицо только их элементы, не вышедшие из первоначальной стадии развития» (Рожков Н. Обзор русской истории… Ч. II, вып. ?. С. 148; Он же. Происхождение самодержавия… С. 21).]; 2) представление о выдаче грамот как более или менее механическом «нотариальном» акте[345 - «…подобно тому, как теперь всякое вещное право нуждается в нотариальном акте укрепления» (Рожков Н. Русская история. Т. II. С. 34). То же самое в книге: Рожков Н. Обзор русской истории… Ч. II, вып. i. С. 147. Немного иная редакция в книге 1906 г.: «…подобно тому, как теперь имущественные права нуждаются в нотариальном акте укрепления» (Рожков Н. Происхождение самодержавия… С. 21; о князе в роли «простого нотариуса» см.: Там же. С. 27).].

В третьем томе «Русской истории» Рожков говорил, что в процессе «падения феодализма» всюду сохранялись «устои старого феодального общественного строя – феодальные привилегии и феодальная сословность»[346 - Рожков Н. Русская история. М.; Пг., 1922. Т. III. С. 284.]. Возможно, это положение он распространял и на Россию[347 - Рожков отрицал наличие развитого сословного строя в удельной Руси: «Сословный строй только слабо намечался» (Рожков Н. Происхождение самодержавия… С. 22), но для второй половины XVI–XVII в. признавал существование таких явлений, как «сословность, резкие юридические различия одних общественных групп от других» (Рожков Н.А. Город и деревня в русской истории: (Краткий экономический очерк истории России). 2-е изд. М., 1904. С. 53).], хотя не признавал наличия в ее истории периода развитого феодализма. Если подобное допущение верно, в утверждении Рожкова можно усматривать признак солидарности с тезисом Покровского о превращении иммунитета в сословную привилегию, что не исключает вероятности непосредственной переработки Рожковым идеи Сергеевича – Дьяконова относительно вхождения иммунитета в состав крепостного права.

Таким образом, в книге 1922 г. наблюдается не ослабление, а скорее некоторое нарастание влияния построений Сергеевича на схему Рожкова. В связи с отрицанием Рожковым феодализма в России его концепция имела точки прямого соприкосновения и с теорией ?. Н. Милюкова. Это проявилось, в частности, в трактовке иммунитета в книге 1922 г., где Рожков писал: «…Иммунитеты не превратились в полный суверенитет, за исключением непродолжительного момента в XIII в. для отдельных великих княжеств…»[348 - Рожков Н. Русская история. Т. II. С. 286; ср. с. 417.].

Милюков высказывал в свое время аналогичную мысль: «В своей вотчине он (русский землевладелец. – С. К.) никогда не был тем полным государем, судьей и правителем, каким был западный барон в своей баронии»[349 - Милюков П. Очерки по истории русской культуры. 2-е изд. СПб., 1896. Ч. I. С. 165; 3-е изд. СПб., 1898. С. 168; 4-е изд. СПб., 1900. С. 178–179; 5-е изд. СПб., 1904. С. 207–208; 6-е изд. СПб., 1909. С. 221–222. Павлов-Сильванский тоже признавал, что «„окняженье“ земли у нас, в противоположность Западу, предупредило ее „обояренье“» и поэтому иммунитет в России не перешел в суверенитет, но он объяснял это обстоятельство «чисто случайной причиной» – «быстрым размножением рода владетельных князей Рюриковичей» (Павлов-Сильванский ?. П. Соч. Т. III. С. 308).].

Рожков эволюционировал в сторону все большего признания самобытности России. Покровский и Пресняков оставались ближе к Павлову-Сильванскому, но и они несколько отошли от тех прямых отождествлений русских институтов с западными, которые есть у Павлова-Сильванского. Впрочем, всех этих авторов объединял с Павловым-Сильванским, по крайней мере, один основополагающий момент – представление о независимости происхождения иммунитета от пожалований.

Весьма короткое замечание о русском иммунитете принадлежит П. Кушнеру (1924 г.): «Иммунитет на Руси получил также немалое распространение: к XIV веку им обладало большинство крупных земельных собственников»[350 - Кушнер (Кнышев) П. Очерк развития общественных форм. М., 1924. С. 207.]. Неясно, какой теории происхождения русского иммунитета придерживался автор. Во всяком случае, возникновение иммунитета на Западе он связывал с борьбой между вассалами и королем, говорил, что «иммунитет был получен вассалами не сразу», установление иммунитета происходило путем заключения договоров между королем и вассалами, а сам иммунитет есть «отказ короля от вмешательства в действия вассалов, производимые на их земле или над людьми, находящимися у них в зависимости»[351 - Там же. С. 206.]. С Рожковым его сближает толкование феодального суда как доходной статьи[352 - Там же. С. 231.]. В целом автора трудно считать вполне четким сторонником теории самобытного происхождения иммунитета.

Некоторые противоречия в понимании происхождения русского иммунитета наблюдаются у И.М. Кулишера (1925 г.). К теории автогенности иммунитета он присоединился в следующих словах: «… Нет сомнения в том, что вотчинники сами издавна себе присваивали эти права…»[353 - Кулигиер И. М. История русского народного хозяйства. М., 1925. Т. I. С. 97.]; «начало…иммунитету было положено, по-видимому, уже в древнейшие времена»[354 - Там же.]. Подобно Преснякову и Покровскому, Кулишер видел начало иммунитета на Руси в праве церковного суда[355 - Там же.].

Автор не дает какого-либо своего объяснения исконности иммунитета, ссылаясь на страницы книг Неволина, Сергеевича, Павлова-Сильванского и Преснякова, хотя взгляды этих историков отнюдь не идентичны. В другом месте того же труда Кулишер как бы забывает тезис о независимости иммунитета от жалованных грамот и говорит, что благодаря содержащемуся в грамотах освобождению крестьян от суда наместников «право суда и расправы передавалось (курсив мой. – С. К.) вотчиннику», «от жалованных льготных грамот (курсив мой. – С. К.) ведет свое начало и податная ответственность землевладельцев…»[356 - Там же. М., 1925. Т. II. С. 104.].

Кулишер, вероятно, склонен был считать вотчинников инициаторами выдачи грамот. По его выражению, вотчинники, присвоившее себе иммунитетные права, «заставляли (курсив мой. – С. К.) князей подтверждать их»[357 - Там же. Т. I. С. 97.]. Здесь звучит отголосок челобитной теории, осмысленной в духе Шумакова, рассматривавшего жалованные грамоты в качестве хартий вольностей, «вырванных и завоеванных… в пылу классовой социально-экономической борьбы»[358 - Шумаков С. Указ. соч. Вып. IV. С. 3.].

В трактовке существа иммунитета Кулишер тоже несколько отошел от Павлова-Сильванского и приблизился к Рожкову. Он оценивал не только податной, но и судебный иммунитет исключительно как доходную статью[359 - Кулишер И. М. Указ. соч. Т. I. С. 99 («Для игумена или архимандрита вся суть заключалась именно в этом»).]. Павлов-Сильванский не отрицал эту роль иммунитета и даже говорил, что для мелкого феодала весь смысл иммунитета мог сводиться к получению дохода[360 - Павлов-Сильванский Я. Я. Соч. Т. III. С. 305.], однако в целом он считал иммунитет прежде всего формой политического властвования[361 - Там же. С. 304.]. Такого аспекта ни у Рожкова, ни у Кулишера нет. Их взгляды на сущность иммунитета восходят к концепциям Чичерина и Ключевского[362 - Ср.: Каштанов С.М. К историографии крепостного права в России. [Ч. II]. С. 282, 302.].

В соответствии с идеями последнего, Кулишер уделил много внимания хозяйственному, эксплуатационному предназначению иммунитета.

По мнению автора, ограждение крестьян иммунитетных владений от поборов и наездов княжеской администрации способствовало предупреждению разорения крестьянства. Кулишер подчеркивал, что взамен освобождений, даруемых князьями, «вотчинники могли, конечно, требовать усиленных повинностей и платежей в свою пользу – эксплоатация в пользу князя и его людей заменялась эксплоатацией труда в интересах вотчинников духовных и светских. Иммунитет доставлял им реальные выгоды, выражаемые в росте их доходов»[363 - Кулишер И.М. Указ. соч. Т. I. С. 103.].

Вопрос о значении жалованных грамот для усиления внутривотчинной эксплуатации был поставлен применительно к одному частному случаю еще Н. Никольским[364 - Никольский Н. Кирилло-Белозерский монастырь и его устройство до второй четверти XVII века (1397–1625). СПб., 1910. Т. I, вып. 2. С. 59–60.], а в общей форме – В. А. Панковым. Панков высказал мысль, что положение крестьян в пожалованных вотчинах в XVI в. было не более легким, чем в других землях (всю разницу он усматривал только в способности богатых тарханщиков давать крестьянам кратковременные льготы)[365 - Панков В. Льготное землевладение в Московском государстве до конца XVI века и его политическое и экономическое значение. СПб., 1911. С. 176–186; ср.: Каштанов С.М. К историографии крепостного права в России. [Ч. II]. С. 135.].

Это мнение Панкова соответствовало утверждению Н. И. Ланге о том, что вотчинное тягло и вотчинный суд были не лучше, «если не хуже» государственных[366 - Ланге Н. Древние русские смесные или вобчие суды. М., 1882. С. 21, 23.]. Кулишер, напротив, полагал, что эксплуатация в частновладельческих вотчинах, принадлежавших как светским лицам, так и духовенству, «была все же меньше», чем «эксплоатация в пользу князя», поскольку задача «борьбы за рабочие руки» вынуждала частных землевладельцев к соблюдению «умеренности в эксплоатации крестьянского труда»[367 - Кулишер И. М. Указ. соч. Т. I. С. 103–104.].

Автор не дал обоснованного решения этого вопроса[368 - Достаточно спорно его утверждение, что «вотчинники не разоряли своих крестьян в той мере, как это делали за пределами вотчин княжеские наместники, тиуны и волостели» (Там же. С. 104).], но шел в интересном и малоизученном направлении.

Старому тезису буржуазной историографии, считавшей одним из мотивов выдачи жалованных грамот стремление заселить пустующие земли и превратить их «в цветущие луга и поля» (Соловьев, Горбунов, Дювернуа, Мейчик, Панков)[369 - Подробнее см.: Каштанов С.М. К историографии крепостного права в России. [Ч. I]. С. 279, 290, 296, 307; [Ч. II]. С. 134.] Кулишер придал новый аспект, выделив тут проблему «борьбы за рабочие руки»[370 - Надо, впрочем, сказать, что аспект «борьбы за рабочие руки» был уже отчетливо намечен Сыромятниковым (Сыромятников Б. И. История русского государственного права: Лекции… М., [1909]. С. 72; ср.: Муравьев В.А. Указ. соч.С. 29–30).] и связанную с ней проблему ограничения крестьянских переходов и закрепощения крестьян. Одновременно автор конкретизировал идею Сергеевича – Дьяконова о вхождении иммунитета в состав крепостного права. Он попытался вскрыть механику складывания крепостной зависимости на почве иммунитета, выводя из него, а вернее из жалованных грамот, как судебную власть землевладельцев, так и их податную ответственность «за исправное отбывание тягла проживающими за ними крестьянами», и резюмировал: «Следовательно, и в податном отношении создавалась зависимость крестьян от вотчинника, ответственность перед последним, возможность для него воздействовать на крестьян принудительными мерами для побуждении их к уплате податей»[371 - Кулишер П.М. Указ. соч. Т. II. С. 104.].

Так преодолевалось давнее представление о том, что иммунисты, в отличие от позднейших крепостников, пользовались властью в отношении людей «свободных». Это представление было сформулировано еще Неволиным и поддерживалось многими исследователями, условно разделяющими историю русского крестьянства на период «свободы» (до конца XVI в.) и период «несвободы» (с конца XVI в.)[372 - Такое противопоставление есть, например, у Милюкова, Панкова и др.(см.: Каштанов С.М. К историографии крепостного права в России. [Ч. I]. С. 277;[Ч. II]. С. 131), хотя еще И.Е. Андреевский само получение грамот обусловливал фактической зависимостью «земледельцев от владельца земли» – возникавшим элементом крепости (Андреевский И. О наместниках, воеводах и губернаторах. СПб.,1864. С. 32; ср.: Каштанов С. М. К историографии крепостного права в России. [Ч. I].С. 293–294).].

Таким образом, Кулишер сосредоточил основное внимание на социальных, классовых сторонах иммунитета, на его обращенности против эксплуатируемого большинства. И столь выразительно это было сделано в советской историографии впервые.

Автор попытался также в самых общих чертах проследить политику правительства в XVI–XVII вв. в отношении иммунитета духовенства. Он пришел к заключению, что, несмотря на ряд ограничений, иммунитетные привилегии монастырей, особенно судебные, устойчиво сохранялись[373 - Кулишер ?. М. Указ. соч. Т. II. С. 64–66.].

В работе Кулишера дается не только трактовка проблем, но и содержится прямое обращение к источникам: жалованные грамоты нередко цитируются, хотя использование их носит ярко выраженный «иллюстративный характер», обычный для юридических исследований XIX – начала XX в.

Итак, новизна концепции Кулишера заключалась главным образом в установлении тесной связи между проблемой иммунитета и проблемой борьбы за «рабочие руки» и за ограничение крестьянских переходов. Основное противоречие его схемы – признание исконности иммунитета и вместе с тем рассмотрение его в качестве источника вотчинной власти – своеобразное сочетание взглядов Павлова-Сильванского и Сергеевича. При всей противоречивости и непоследовательности концепции Кулишера в ней наблюдается несомненное влияние марксизма-ленинизма, которое проявилось в показе классовой сущности иммунитета, несвободы крестьян в рамках иммунитетных отношений.

Если в сочинениях Покровского, Преснякова, Рожкова, Кушнера, Кулишера прослеживается известное «количественное» накопление наблюдений и мыслей, шедших вразрез с представлениями Павлова-Сильванского о происхождении иммунитета, то «качественный» взрыв или разрыв с этой концепцией был произведен в работах С. В. Юшкова и С. Б. Веселовского. Эта вторая волна открытого преодоления взглядов Павлова-Сильванского наступила через 20 с лишним лет после первой, на гребне которой находились В. И. Сергеевич и ?. Н. Милюков. Первая волна докатилась до 1918 г. (книга Панкова 1911 г., лекции Любавского 1915–1918 гг.) и замерла под натиском работ Покровского, Преснякова и др.

Следование советских историков концепции Павлова-Сильванского в течение первых семи лет развития нового общественного и государственного строя в России не было безоговорочным, и тем не менее возрожденная Павловым-Сильванским мысль о независимости происхождения феодального иммунитета от княжеских пожалований получила в это время широкую поддержку. Теория Павлова-Сильванского привлекала попыткой найти объективные истоки иммунитета и феодализма в целом, поставить историю России в рамки общеевропейских закономерностей.

Вместе с тем все более выяснялись и слабые стороны этой теории. Важную роль в отказе от концепции Павлова-Сильванского могло сыграть то обстоятельство, что теория политического феодализма рушилась под влиянием идей марксизма-ленинизма, отрицавшего возможность политической «свободы» крестьянства в условиях «внеэкономического принуждения».

В 1925 г. с весьма оригинальной работой выступил С. В. Юшков. В ней коренным образом пересматривалась теория самобытного происхождения иммунитета. Заслуживают внимания источниковедческие предпосылки автора. По его мнению, у нас нет данных ни в пользу того, что иммунитет был созданием государственной власти, ни в пользу того, что «право на иммунитет является исконным обычным правом крупных землевладельцев и дружинников»[374 - Юшков С. В. Феодальные отношения в Киевской Руси // Учен. зап. Саратовского гос. ун-та. 1925. Т. III, вып. IV. С. 85.]. Юшков счел несостоятельной попытку Павлова-Сильванского объяснять вслед за Маурером происхождение иммунитета выходом крупного землевладельца из общины и освобождением от общинных уз: «… В древнейшей Руси не было следов общины и, тем более, общины того типа, который был бы сходен в основных чертах с германской маркой…»[375 - Там же.]. В этом отрицании наличия территориальной (или сельской) общины в древней Руси Юшков не был одинок. Такую же мысль (фактически тоже направленную против теории Павлова-Сильванского) мы находим, например, у ?. Н. Покровского[376 - Согласно Покровскому, до XVI в. на Руси не было главного признака сельской общины – переделов, существовало «печищное» или «дворищное» первобытное землевладение – «отнюдь не ассоциация свободных и равных землевладельцев, какою рисуется некоторым исследователям, например, община древних германцев». «Для того чтобы возникла и у нас община с ее переделами, мало было тех финансовых и вообще политических условий, о которых нам еще придется говорить ниже: нужна была еще земельная теснота, а о ней и помину не было в домосковской и даже ранней московской Руси» (Покровский М.Н. Русская история… Т. I. С. 73; Он же. Избранные произведения… Кн. i. С. ш).]. Последний, как известно, усматривал истоки иммунитета не в землевладении, а во «власти старых родителей» и холоповладельцев, что означало неприятие концепции Маурера – Павлова-Сильванского.

Отвергал Юшков и возможность следовать мнению двух других немецких авторитетов, на которых отчасти опирался Павлов-Сильванский – Эйхгорна и Цепфеля, считавших иммунитет исконной принадлежностью всякого крупного землевладения[377 - Юшков С. В. Указ. соч. С. 85.] (хотя и выводивших иммунитетные права из разных источников)[378 - Цепфель – из неприкосновенности частного жилища, Эйхгорн – из отношения дружинников к королю (подробнее см.: Павлов-Сильванский Н.П. Соч. Т. III. С. 293–294; Тихомиров Б. К вопросу о генезисе и характере иммунитета в феодальной Руси // Историк-марксист. 1936. Кн. 3 (55). С. 5).].

Юшкову казались бесплодными попытки искать корни иммунитета в эволюции какого-то одного, отдельно взятого института. Он видел в иммунитете «порождение экономического и социально-политического строя эпохи, предшествующей феодализму» (курсив мой. – С. К.), но тут же заявлял, что на происхождение и развитие иммунитета влиял «целый ряд феодальных (курсив мой. – С. К.) институтов: и патронат, и вассалитет, и бенефиций, и основные черты хозяйственно-административного строя боярщины-сеньории и т. д…»[379 - Юшков С. В. Указ. соч. С. 86.] Иммунитет, по определению Юшкова, являлся «одним из основных устоев феодальной (курсив мой – С. К.) системы и одним из характернейших и необходимейших ее признаков»[380 - Там же.].

Признавая иммунитет типично феодальным институтом, Юшков не порывал с Павловым-Сильванским в главном. Понимание синкретической природы иммунитета было плодотворным и открывало пути для дальнейшего, более глубокого изучения его происхождения. Вместе с тем, оставалось неясным, что представляла собой механика возникновения иммунитета в дофеодальную эпоху и под влиянием феодальных институтов типа патроната, вассалитета и т. п. Особенно туманен тезис об иммунитете как порождении дофеодальных отношений. Или это пережиток концепции Сергеевича, или тут имеется в виду факт вырастания самого феодализма, а вместе с ним и иммунитета из предшествующих им социальных отношений?

Юшков оказался первым советским автором, давшим развернутую критику теории самобытного, независимого от княжеского пожалования происхождения иммунитета в древней Руси. Согласно Юшкову, здесь «процесс сеньоризации… почти полностью протекал на почве развития княжого землевладения и обусловливался фактом передачи княжеских земель церковным учреждениям и боярству. Почти все сеньориальные права были унаследованы новыми владельцами от князя, одним словом, княжое землевладение было организующим центром феодализации, основным очагом феодальных отношений… Отсюда естественнее всего предполагать, что иммунитет был принадлежностью не всякой вотчины, не всякого крупного владения, а только того, которое было передано князем и на которое уже распространялись и осуществлялись те права, которые обеспечивались иммунитетом»[381 - Там же. С. 87.].

Ранний русский иммунитет Юшков практически сближал с кормлением, осмысливая его в духе Ключевского – как форму удовлетворения экономических потребностей княжеских бояр и слуг: «…Передача этих прав и обеспечение их иммунитетом первоначально обусловливалась[382 - Так в тексте.] не столько административным, сколько экономическими моментами, так как эти права – право на суд и дань – были одним из главных источников доходов с пожалованных земель, а в некоторых случаях и единственным, именно, при пожаловании административных единиц, волостей и городов. Можно, пожалуй, предполагать, что пожалование дани и суда вместе с пожалованием земли было более обычным в ??-? вв., нежели в XII–XIII, когда были найдены и усвоены интенсивные способы эксплоатации земли и когда было обращено больше внимания на землевладение, дававшее новые источники дохода для владельца»[383 - Там же.].

Из такого понимания иммунитета, рассматриваемого в качестве права на суд и дань, не порожденного спецификой земельной собственности, вытекало предположение о весьма раннем возникновении светского иммунитета на Руси. Юшков думал, что, несмотря на отсутствие каких-либо данных относительно существования светского иммунитета в XI–XIII вв., есть основания считать вероятным наличие его в этот период: «… Поскольку процесс феодализации имел свой основной очаг в княжеской дружине, можно предполагать, что светский иммунитет хронологически предшествовал церковному. И только в XIII в. этот институт стал развиваться на почве церковного землевладения… Развитие же боярского землевладения не поспевало за развитием церковного, почему не был отражен светский иммунитет в памятниках того времени»[384 - Там же. С. 88–89.].

Ставя светский иммунитет хронологически раньше церковного, Юшков вступал в противоречие с взглядами Покровского, Преснякова и др., но представление о такой последовательности появления иммунитетов в принципе соответствовало теории Павлова-Сильванского.

«Исходными пунктами» развития церковного иммунитета на Руси Юшков считал постановления Устава Владимира, т. е. опять-таки «пожалование»[385 - Там же. С. 89. В дальнейшем «…право на суд осуществлялось церковью без особого пожалования со стороны князя и основывалось на общих постановлениях о церковном суде, выраженных в княжеских уставах» (Там же. С. 91).]. Под церковным иммунитетом автор подразумевал всякие вообще судебно-административные или финансовые права церкви, хотя он понимал, что подобные привилегии вне связи с землевладением еще не создавали полного или полноценного иммунитета. Так, по Уставу Владимира, «иммунитет, предоставленный церкви, является частичным: 1) он касался только судебной области и не говорил об освобождении от финансовой администрации князя, 2) он не носил территориально-поземельного характера»[386 - Там же. С. 89.].

Тенденцию недифференцированной характеристики полномочий церкви мы наблюдали уже в работах Покровского, Кулишера и др.

Нам кажется, что судебные права церкви в отношении лиц, не связанных с ней узами феодально-поземельной зависимости (например, бояр, купцов, крестьян, не живущих в пределах церковных вотчин), нельзя определять в качестве иммунитета[387 - Подробнее см.: Каштанов С.М., Клокман Ю.Р. Советская литература 1965–1966 гг. по истории России до XIX века // ИСССР. 1967. № 5. С. 167; ср.: Каштанов С.М. Феодальный иммунитет в свете марксистско-ленинского учения о земельной ренте. С. 198.]. Юшков сознавал условность или спорность подведения этих привилегий под понятие «иммунитет», поэтому он назвал указанные привилегии «частичным» иммунитетом.

При рассмотрении «развития церковного иммунитета» Юшков уделил главное внимание усилению его социальной направленности и возникновению земельной базы: «…Перечень лиц, подлежащих епископскому церковному суду, все более растет, начинает захватывать уже и те элементы, связь которых с церковью основывается на хозяйственно-экономических отношениях»[388 - Юшков С. В. Указ. соч. С. 89.]; «…первоначальные постановления о церковной юрисдикции стали носить и территориально-поземельный характер»[389 - Там же. С. 90.]; расширение канонических прав церкви «имело целью обобщить иммунитетные формы[390 - Так в тексте; вероятно, надо «нормы».] для церкви и придать им территориально-поземельный характер»[391 - Юшков С. В. Указ. соч. С. 90.].

Юшков считал, что «иммунитет уже достаточно развивался (так! – С. К.) в XII в. и был уже обычным институтом на исходе рассматриваемой эпохи»[392 - Там же. С. 91.].

Общую тенденцию эволюции иммунитета Юшков изображал как путь от полных изъятий к менее полным, но эту меньшую полноту позднейшего иммунитета он объяснял «не столько стремлением князей ограничить иммунитет, сколько расширением[393 - В тексте «расширению».] публичных прав и установлением[394 - В тексте «установления».] новых публично-правовых обязанностей, благодаря новым экономическим условиям и социально-политической перестройке»[395 - В тексте «перестройки».] – напротив, «…крайняя несложность, малочисленность прав, которые могли обеспечиваться иммунитетом ??-??? вв., побуждает думать, что они обеспечивались им всецело, без тех ограничений, которые мы наблюдаем обычно в XIV–XVI в.»[396 - Юшков С. В. Указ. соч. С. 91.].

Конечно, установление новых налогов и повинностей было само по себе формой ограничения иммунитета, ибо для освобождения от них требовалась жалованная грамота, но в то же время через жалованные грамоты XIV–XV вв. проводилась отмена именно старинных и «простейших» привилегий – свободы от дани[397 - Kashtanov S.M. The centralised State and feudal Immunities in Russia 11 The Slavonic and East European Review. 1971. April. Vol. XLIX, № 115. R 235–254.] и полного судебного иммунитета[398 - Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы XIV–XV вв. М., 1951. Ч. II. С. 116–225.]. Поэтому трактовка Юшкова не исчерпала всей глубины вопроса и не перечеркнула тезис об ограничительной политике князей.

Юшков коснулся и проблемы сходства русского иммунитета с западным. Он в целом поддержал мнение Павлова-Сильванского, заявив, что «исходные пункты» русского иммунитета аналогичны с западными, «более или менее и объем прав по иммунитету как у нас, так и [на][399 - В тексте «на» пропущено.] Западе, был одинаков»[400 - Юшков С. В. Указ. соч. С. 91.].

Главную специфику русского иммунитета Юшков усмотрел в наличии грамот с «положительной» формулировкой иммунитетных норм. Если Покровский подразумевал под «положительным» признаком иммунитета существование вотчинной власти независимо от грамот, то Юшков называл «положительным иммунитетом» или «иммунитетом в широком смысле» такое пожалование, при котором иммунитетные права передавались в форме их утверждения за землевладельцем, а не в форме отрицания прав местных агентов князя. Пожалования последнего типа Юшков определял в качестве «отрицательного иммунитета» или «иммунитета в тесном смысле слова». При этом в обоих случаях имелись в виду словесные формулировки грамот. Поскольку «положительный иммунитет» встречается в древнейших грамотах, Юшков говорит, что «иммунитет положительный как бы предшествовал иммунитету отрицательному», отрицательный иммунитет возник из положительного[401 - Там же. С. 87–88.]. Автор усиленно подчеркивал этот момент, но он ему мало что давал при его концепции государственного происхождения иммунитета в целом.

Сравнение с западными источниками навело Юшкова на мысль об особой архаичности «положительного иммунитета»: «Даже ранние меровингские дипломы всегда формулировались отрицательно… Возникает вопрос, не носит ли эта форма иммунитета (положительная. – С. К.) глубоко архаические черты, уже изжитые в раннем западноевропейском средневековье и сохранившиеся только у нас?»[402 - Там же. С. 91.]. Ответа на этот вопрос наша историография пока не дала, хотя решение его может оказаться совсем не таким, каким оно рисовалось Юшкову.

Юшков игнорировал специфику феодальной собственности на землю и особенности ее функционирования на Руси в разные периоды развития феодализма. Это позволило ему возродить в правах гражданства «жалованную» теорию происхождения иммунитета. Но это возрождение старой теории проходило на иной основе, чем в трудах Сергеевича, Милюкова или Любавского. Автор признавал наличие феодализма на Руси, иммунитет он считал одним из важнейших устоев феодализма и солидаризировался с тезисом об однородности русского и западного иммунитетов. Другими словами, теперь опровержение Павлова-Сильванского сочеталось с глубоким усвоением кардинальных положений его концепции.

Через год после появления работы Юшкова, в 1926 г., вышла книга С. Б. Веселовского, где тоже проводилась мысль, что источник иммунитета – княжеское пожалование. Веселовский изложил здесь свои взгляды на происхождение и развитие иммунитета светских лиц, оставив вне сферы изучения монастырский иммунитет, но коснувшись некоторых вопросов истории иммунитета церковных учреждений. Под иммунитетом Веселовский подразумевал предоставление тому или иному лицу податных и судебных привилегий. Вслед за Сергеевичем он говорил о пожаловании иммунитета тяглым людям – рыболовам, сокольникам, кирпичникам[403 - Веселовский С. Б. К вопросу о происхождении вотчинного режима. М., 1926. С. 78–83.], бортникам[404 - Там же. С. 86–87.], ставя знак равенства между иммунитетом феодалов-землевладельцев и корпоративными привилегиями некоторых групп тяглецов[405 - Там же. С. 73.], не имевших права феодальной собственности на землю и не владевших крестьянами.

Согласно мнению Веселовского, «судебные и другие иммунитетные права землевладельцев в XIV–XVI веках могли…основываться только на княжеских пожалованиях»[406 - Там же. С. 31.], поэтому они «имели личный характер и вовсе не были связаны с землевладеньем частных лиц по обычному праву»[407 - Там же С. 27; ср. с. 26, 71.]. Выясняя происхождение иммунитета светских вотчинников, Веселовский видел корни его в рабстве, когда господин являлся единственным судьей раба: «Самые глубокие корни иммунитета имели не земельный, а личный характер, вытекали из личных отношений сильных к слабым»[408 - Там же. С. 23; ср. с. 8, 20.].

По Веселовскому получалось, что в основе иммунитета лежали две линии личных отношений: во-первых, личная зависимость раба или полусвободного человека от своего господина, зависимость должника от кредитора (долговое рабство), во-вторых, личные отношения между вассалом и сюзереном.

По мнению Веселовского, первая линия отношений превращалась в иммунитет путем ограничения полной неподсудности рабов государственным судьям. Происходило это не на базе установления феодальной формы земельной собственности, а в результате якобы «развившегося сознания, что известные преступления являются общественным злом, а не только убытком для потерпевших»[409 - Там же. С. ю.]. Веселовский не отрицал совершенно роли земельной собственности, но в его схеме она играла второстепенную роль в оформлении феодального иммунитета: «Чтобы связать эти предпосылки (личную зависимость «сильного» от «слабого» – С. К.) с землей, дополнить их другими необходимыми элементами и придать всему определенность института землевладельческого иммунитета, нужно было пожалование князя»[410 - Там же. С. 23; ср. С. 13, 26.].

Прослеживая дальнейшую судьбу иммунитета, Веселовский указывал, что прекращение выдачи жалованных грамот светским землевладельцам не означало ликвидации их феодального иммунитета. Свой вывод автор обосновывал данными о всеобщем распространении иммунитетных привилегий в среде феодалов в XVI в. и закончившимся, наконец, разграничением финансовых полномочий государства и феодалов в отношении вотчин и поместий[411 - Там же. С. 98–113.]. По мнению Веселовского, установление четкого круга платежей и повинностей, которые должны были нести крестьяне светских землевладельцев в пользу государства, т. е. принуждение крестьян иммунитетных владений к уплате главных поземельных налогов, способствовало ухудшению положения крестьян. Автор объяснял это увеличением ответственности феодалов за уплату крестьянами податей в казну[412 - Там же. С. 104–105.], не отмечая, однако, что рост финансового гнета государства, отмена некоторых податных привилегий феодалов вызывали, в свою очередь, усиление эксплуатации непосредственных производителей самими земледельцами с целью получения ренты.