Отцовский крест. Острая Лука. 1908–1926

В таком бедном селе, как Острая Лука, приобретение священнического облачения представляло целую проблему; за двадцать лет служения отца Сергия было куплено всего три ризы. Решив попытать счастья в богатых городских приходах, он обратился к знакомому настоятелю одной из самарских церквей и попросил отдать что-нибудь из старых, ненужных для церкви облачений. Он предполагал, что это, ненужное в городе, в селе если не заменит праздничное голубое облачение, надевавшееся только в особо торжественные праздники, то, во всяком случае, будет вполне прилично для обычной воскресной службы. Но в полученном им большом узле только одна риза оказалась пригодной для исправления треб в будни, остальные не годились даже для этого. Прихожане понатужились и приобрели для воскресений недорогую красную ризу. С полученным же старьем матушка долго возилась – кроила, подметывала, вырезала особенно потертые куски, заменяя их более свежими из другого места, и, наконец, смастерила два небольшие стихарика для мальчиков, да и то с оплечьями другой расцветки.

Чести носить стихарики и прислуживать за богослужением удостоились Максим Дуров и Санька Капишин. Активные, прилежные ребята, они давно мечтали чем-нибудь участвовать в церковной службе; единственный в то время способ – пение на клиросе – был для них недоступен, так как один не имел голоса, а другой и слуха. Зато сейчас они были в восторге. А какое впечатление производила на прихожан, особенно в первое время, «торжественная» служба, во время которой перед священником, несущим Евангелие или Святые Дары, шли два одетых в стихари мальчика с подсвечниками! Во время первой службы даже степенные мужики наклонялись и заглядывали в алтарь, чтобы подольше насладиться невиданным зрелищем.

Глава 14

По ту сторону иконостаса

Сторож Евдоким Лукьяныч волновался как никогда. Шла обыкновенная воскресная обедня, при каких он столько раз прислуживал. И все шло как обычно. Когда он отзвонил и сошел с колокольни вниз, батюшка совершал проскомидию. Около него, недалеко от жертвенника, стоял псаломщик и читал поминания. Их было немного. Псаломщик скоро кончил, вышел из алтаря, сошел с амвона; осенившись крестом, прошел внизу мимо Царских Врат и опять поднялся по ступенькам, уже на правый клирос. Так всегда делается. Никто, кроме священника, не дерзал проходить мимо Царских Врат по амвону; даже когда сторожа мыли пол, они издали, вытянутой рукой, доставали эти доски, не ступая на них.

Постепенно собирались певчие, храм наполнялся молящимися. Высокий, красивый старик, Трофим Поликарпович Гусев, певчий и попечитель, наклонившись с клироса, принял переданные из народа две свечи и, взглянув на Евдокима Лукьяныча, показал ему их; это означало, что одна из свечей предназначалась для иконы с левой стороны иконостаса. Евдоким сделал несколько шагов к средине амвона, не ступая на заветную полосу перекрестился и протянул руку. Трофим Поликарпович таким же образом передал ему свечу. Все это так привычно, но сегодня ощущается как новое, в первый раз увиденное, в первый раз понятое.

– Даже здесь, снаружи, все так благоговейно и по порядку делается, – взволнованно думает Евдоким, – а как же должно быть в алтаре!

Запели Херувимскую. Все опустились на колени. В этом случае батюшка строг, не позволит нарушать торжественные минуты небрежным стоянием, а тем более ходьбой. Он даже много раз предупреждал, чтобы те, у которых начинает кружиться голова, незадолго до важнейших моментов богослужения – Евангелия, Херувимской, Милость мира, – лучше выходили заранее; а уж кто остался, пусть терпит, пока люди не встанут с колен.

– Не бойтесь, не упадете! – говорил он. – Тут часто бывает не настоящее нездоровье, а искушение.

А ведь правда, не было случая, чтобы кто-то в это время упал.

А кликуши! Мало ли их по селам! Случается, и в Острой Луке закричит какая-нибудь «под перенос Даров». Батюшка только строго взглянет на нее и скажет: «Прекрати!» – и все у нее как рукой снимет.

Труднее всего мужиков перебороть. Евдоким Лукьяныч вырос в селе и то никак не может понять, откуда такая мода появилась: вбили себе в голову некоторые, что мужикам «бесчестно» в землю кланяться, что это женское дело. И стоят как пни осиновые, прости Господи!

Уж батюшка и в школе внушает, и в проповедях говорит, что когда поют «Иже херувимы», все должны на колени встать. А тем более в конце службы, когда Святые Дары выносятся из алтаря. В Чаше в это время Сам Спаситель невидимо присутствует, а перед Ним какая уж гордость! Все Ему должны поклониться. Так нет, все равно стоят. Не все, конечно, а стоят.

Один раз до чего дошло! После причастия вышел батюшка со Святыми Дарами, чтобы их на жертвенник перенести, сделал возглас: «Всегда, ныне и присно!» а мужики стоят. Батюшка вернулся, поставил Чашу на престол, вышел и давай все снова объяснять, почему полагается кланяться. Потом взял опять Чашу и снова осенил народ:

«Всегда, ныне и присно!»

И ведь есть же такие бестолковые! Все поклонились, а трое парней в первом ряду опять стоят. Батюшку, бедного, видно, горе взяло. Обернулся к ним и прикрикнул:

– Что вы стоите, как столбы! Кланяйтесь! Тогда только поклонились[9 - Этот случай произошел позднее, уже на моей памяти, так что Евдоким Лукъяныч не мог вспомнить о нем, но борьбу за благоговейное отношение к Св. Дарам о. Сергий вел всю жизнь. Характерный случай произошел еще позже, великим постом. Наташа, стоявшая вместе с другими детьми в первом ряду причастников, заторопилась и опустилась на одно колено. Отец Сергий, чтобы не нарушать торжественное настроения, в это время ничего не сказал, а после, дома, заметил:– Что-то у нас причастница сегодня только на одно колено встала.].

А служба продолжается, и Евдоким Лукьяныч усердно молится, несмотря на лезущие в голову посторонние мысли. Волнуется он так, что во рту пересыхает. Только в детстве перед причастием так было.

Дело в том, что вчера он решился поделиться с батюшкой своей заветной мечтой, и отец Сергий разрешил ему остаться в алтаре во время Евхаристийного Канона.

Обыкновенно перед пением «Верую» один из сторожей уходит звонить «к Достойной», а другой, приготовив все, что от него требуется, тоже выходит из алтаря, плотно прикрыв за собой боковую дверь и оставив священника одного в единственный по значению момент освящения Святых Даров. Обратно входит он только тогда, когда в алтаре раздаются знакомые слова, сказанные вполголоса, но громче предыдущих. А сегодня Евдоким остается на своем месте между боковой дверью и печкой, и напряжение его достигает последней крайности. Еще бы: сейчас он увидит то, чего не видел никто в селе, ни их отцы и деды – увидит, как «совершаются Святые Тайны».

Нельзя сказать, что сторожу и другим молящимся совсем незнакомо то, что происходит в это время в алтаре. На Пасху Царские Врата открыты и стоящие против них видят все. Видят, но почти ничего не слышат, мешают друг другу. Бывает иногда, отец Сергий так увлекается, что читает тайные молитвы почти полным голосом и отдельные фразы долетают до молящихся[10 - Чем дальше, такие моменты повторялись все чаще, а под конец служения отца Сергия чтения чтения тайных молитв «разговорным» голосом, слышным в передних рядах молящихся, стало обычным.].

Но все это не то. Трудно совместить увиденное раз-два в год с услышанным в другое время, да и хор мешает слушать. Здесь же, в алтаре, видны не только мельчайшие движения, а даже выражение лица священника, и слышно все до слова. Таким счастьем нельзя не дорожить.

«Верую во Единого Бога Отца…» поет хор.

Отец Сергий, только что приложившийся к Чаше и дискосу, расправляет на руках покрывавший то и другое вместе плат – «воздух», и мерными, неторопливыми движениями повевает им над сосудами, символически изображая веяние Святого Духа. И сам вполголоса читает «Верую». Кончив, свертывает и откладывает воздух туда, где уже лежат малые покровцы. Теперь Чаша совсем открыта, а на дискосе, поверх Агнца и других частиц, остается только звездица – две тонкие серебряные полосы, сантиметра 2 3 шириной, спаянные в центре в виде креста. Каждый из четырех ее лучей согнут почти посредине под прямым углом так, чтобы ее можно было поставить на ребра узких концов. Звездица служит для поддержания воздуха, не давая ему касаться лежащих на дискосе частиц, и является символом Вифлеемской звезды.

«…И жизни будущего века. Аминь», – допевает хор. И отец Сергий возглашает полным звонким голосом «вслух народу»:

«СТАНЕМ ДОБРЕ, СТАНЕМ СО СТРАХОМ, ВОНМЕМ, СВЯТОЕ ВОЗНОШЕНИЕ В МИРЕ ПРИНОСИТИ!»

А хор – народ, как указывается в других местах богослужения, – подтверждает свое согласие принять посильное участие в предстоящем. Что он может принести?

«Милость мира, жертву хваления».

Народ подтверждает, а священник, хоть и отделенный от него закрытыми Царскими Вратами, оборачивается к нему лицом и благословляет людей, призывая на них помощь Божию.

«Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы (любовь) Бога и Отца, и причастие (участие, единение) Святаго Духа буди со всеми вами!»

«И со духом твоим», – возвещает хор доброе и такое нужное пожелание. Тогда отец Сергий все более крепнувшим, звучным голосом призывает: «Горе имеим сердца!»

«Имамы ко Господу», – смиренно и в то же время твердо соглашается хор. И священник, охваченный радостью за этот идущий за ним ГОРЕ[11 - Ввысь] народ, бросает в их устремленные в небо сердца:

«Благодарим Господа!»

«Достойно и праведно Тя пети, Тя благословити, Тя хвалити, Тя благодарити, Тебе покланятися на всяком месте владычествия Твоего. Ты бо еси Бог неизреченен, недоведомь, невидимь, непостижимь, присно сый, такожде сый; Ты, и Единородный Твой Сын, и Дух Твой Святый. Ты из небытия в бытие нас привел еси, и отпадшыя восставил еси паки, и не отступил еси, вся творя, дондеже нас на Небо возвел еси, и Царство Твое даровал еси будущее. О сих всех благодарим Тя, и Единородного Твоего Сына, и Духа Твоего Святаго о всех, ихже вемы и ихже не вемы, явленных и не явленных благодеяниих, бывших на ны. Благодарим Тя и о службе сей, юже от рук наших прияти изволил еси, аще и предстоят Тебе тысячи Архангелов и тьмы Ангелов, Херувими и Серафими, шестокрилатии, многоочитии, возвышающийся пернатии».

Четырьмя пальцами он берет звездицу и произносит громко и торжественно, осеняя при этом крестообразно дискос звездицей, как бы объединяя каждое движение с произносимым словом. И не просто осеняя, а твердо ударяя каждый раз концом звездицы дискос, на что он отзывается мелодическим серебряным звоном, означающим пение ангелов.

«Победную песнь поюще… вопиюще… взывающе… и глаголюще…»

«Свят, Свят, Свят Господь Саваоф, исполнь Небо и земля славы Твоея. Осанна в вышних! Благословен Грядый во Имя Господне!» – «косно и со сладкопением» отвечает хор[12 - Осанна – спасение (приветственный возглас евреев). Косно – медленно.].

Весь напряженный, точно выросший отец Сергий продолжает горячо и быстро, как будто слова не успевают за стремительным взлетом его мысли:

– С сими и мы блаженными Силами, Владыко Человеколюбче, вопием и глаголем: Свят еси и Пресвят Ты, и Единородный Твой Сын, и Дух Твой Святый; Свят еси и Пресвят, и великолепна слава Твоя, Иже мир Твой тако возлюбил еси, якоже Сына Твоего Единородного дати, да всяк веруяй в Него не погибнет, но имать живот вечный; Иже пришед, и все еже о нас смотрение исполнив, в нощь, в нюже предаяшеся, паче же Сам Себе предаяше за мирский живот, приемь хлеб во Свытыя Своя и пречистыя и непорочныя руки, благодарив и благословив, освятив, преломив, даде святым Своим учеником и апостолом, рек:

«ПРИИМИТЕ, ЯДИТЕ, СИЕ ЕСТЬ ТЕЛО МОЕ, ЕЖЕ ЗА ВЫ ЛОМИМОЕ ВО ОСТАВЛЕНИЕ ГРЕХОВ!»

«Аминь!» – поет хор, а отец Сергий, произнеся в это время:

«Подобие и Чашу по вечери, глаголя», – провозглашает вслух:

«ПИИТЕ ОТ НЕЯ ВСИ, СИЯ ЕСТЬ КРОВЬ МОЯ ИОВАГО ЗАВЕТА, ЯЖЕ ЗА ВЫ И ЗА МНОГИЯ ИЗЛИВАЕМАЯ ВО ОСТАВЛЕНИЕ ГРЕХОВ!»

«Аминь. А-аминь», – вздыхает хор.

Отец Сергий не слышит его, не видит, что делается вокруг. Он весь в таинстве, которое вот-вот должно совершиться.

«Поминающе убо спасительную сию заповедь, и вся, яже о нас бывшая: Крест, гроб, тридневное Воскресение, на Небеса вознесение, одесную седение, второе и славное паки пришествие…»

«ТВОЯ ОТ ТВОИХ ТЕБЕ ПРИНОСЯЩЕ О ВСЕХ И ЗА ВСЯ…»

«Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Господи. И молим Ти ся, Боже наш, Боже наш; и молим Ти ся, Боже наш, Боже наш, Боже наш…» – звучит на клиросе.

Отец Сергий, со словами молитвы, делает несколько поясных поклонов.

Евдоким почти уже не слышит не только пения, но и этих слов; он только чувствует, о чем может молиться священник, приступая к самому страшному моменту, и сам молится о том же.