Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 2

В отсутствие Сони Лавкрафт начал следить за своим питанием. Он сообщил Моу, что отказывается снова становиться на весы после того, как увидел на них цифру 87 килограммов, однако в январе всерьез взялся за похудение и всего за несколько месяцев похудел с 90 до 66 килограммов, а обхват шеи уменьшился с 16-го размера до 14-го с половиной (примерно с 41 до 37 см). Все костюмы пришлось ушивать, и каждую неделю он покупал воротнички все меньшего и меньшего размера. Как писал сам Лавкрафт:

«Килограммы уходили один за другим! Я также делал упражнения и гулял на свежем воздухе, а друзья, увидев меня, либо радовались моей поразительной худобе, либо, наоборот, пугались. К счастью, толстым я был не настолько долго, чтобы кожа растянулась. Напротив, она стала подтянутой и восстановилась в точности по очертаниям моего тела образца 1915 года и ранее… Возрождение затерянной на десятилетие статуи из покрывавшей ее мерзкой грязи было потрясающим и крайне эмоциональным опытом».

Как же отреагировали друзья, родные и жена на подобные изменения?

«Супруга, естественно, возражала и была в ужасе от моего болезненного, на ее взгляд, вида. Получил я нагоняй и от тетушек, которые слали мне длинные письма, и от миссис Лонг, когда я заходил проведать малыша Белнэпа. Однако я знал, чего хочу, и отчаянно стремился к цели… Теперь я публично могу заявить о действенности своей личной диеты и не позволяю жене кормить меня сверх установленного»

.

В письмах к тетушкам Лавкрафт подробно рассказывал о своем рационе. Как уже говорилось ранее, ни одно письмо от Лиллиан, к сожалению, не сохранилось (есть лишь несколько непримечательных посланий от Энни), хотя, судя по ответам Говарда, писала она довольно часто. В конце весны и начале лета 1925 года в переписке всплывает тема еды. Лавкрафт сообщает:

«Самое главное сейчас – диета и прогулки. Кстати, сегодня я начал питаться по собственной программе и потратил всего тридцать центов на еду, которой должно хватить на три порции:

1 буханка хлеба 0,06 ц.

1 средняя банка фасоли 0,14 ц.

100 г сыра 0,10 ц.

___________

Всего 0,30 ц.»

Лавкрафт, вероятно, пытался доказать, что способен экономить деньги в трудные времена, и, несомненно, ожидал похвалы за свою бережливость, однако, судя по его следующему ответному письму, реакция тети оказалась совсем иной:

«Касательно моей диеты – что за ерунда! Я питаюсь нормально. Возьми буханку хлеба среднего размера, разрежь на четыре части и добавь к каждой из них по четверти банки (среднего размера) фасоли „Хайнц“ и по большому куску сыра. Если в результате не получится полноценный дневной рацион для старого джентльмена, то я откажусь от своего места в комитете по питанию в Лиге Наций! Одна порция обходится примерно в восемь центов, но не стоит из-за этого переживать! Это полезная еда, а многие энергичные китайцы едят и того меньше. Конечно, время от времени я меняю компоненты – например, вместо фасоли покупаю консервы со спагетти, тушеной говядиной или солониной, а иногда добавляю и десерт в виде печенья или еще чего-нибудь. Фрукты тоже ем»

.

Это один из самых примечательных отрывков из всей корреспонденции Лавкрафта. Отсюда мы узнаем многое: что жил он в то время в нищете (и хотя ситуация немного наладится, до конца жизни, даже вернувшись в Провиденс, он все равно будет жить бедно), а из соображений экономии практически перестал питаться в ресторанах и кафе-автоматах. Тон всего письма довольно ребяческий, как будто подросток оправдывается перед родителями за свое поведение. Тема диеты вновь затрагивается в том же письме, как только Лавкрафт получает очередной ответ от Лиллиан:

«Господи боже! Если б ты только видела, сколько всего лишнего в меня без конца запихивала СХ, пока была здесь! Дважды в день: мясные консервы, нарезка ветчины, хлеб, американский и швейцарский сыр, торт, лимонад, булочки, пудинги в чашке (собственного приготовления) и так далее, и тому подобное, пока я не лопну. Вот теперь думаю, как, во имя Пеганы, я влезу в свои новые воротнички пятнадцатого размера!»

Разнообразие в диету Лавкрафта вносили эксперименты с кухнями других стран, блюда которых он пробовал либо в ресторанах с Соней, либо во время одиночных поездок. В начале июля Соня водила его в китайский ресторан (вероятно, уже не в первый раз), где они заказывали вполне стандартное рагу чоу-мейн

. В конце августа Лавкрафт впервые отведал итальянский суп минестроне, который ему так сильно понравился, что впоследствии он часто заглядывал в «Милан» на Манхэттене, чтобы заказать огромную порцию этого супа за пятнадцать центов

. Примерно в то время Лавкрафт заявил, что его питание стало «чересчур итальянским», однако поспешил заверить Лиллиан, что с точки зрения здоровья это только к лучшему: «…я не заказываю ничего, кроме спагетти и минестроне, а в них содержится практически идеальное соотношение питательных элементов: пшеничная основа в спагетти, множество витаминов в томатном соусе, целый ассортимент овощей в супе, а также большое количество тертого сыра в обоих блюдах»

.

Впрочем, во всем этом было и нечто удручающее. В октябре Лавкрафту пришлось купить масляный обогреватель, так как обогрева, предоставляемого хозяйкой дома, миссис Бернс, не хватало (тем более что забастовка угольщиков, организованная Союзом шахтеров Америки, длилась с сентября 1925 по февраль 1926 года). К обогревателю прилагалась насадка с плиткой, так что Лавкрафт обзавелся роскошью «приготовления горячих блюд. Больше никакой холодной фасоли со спагетти…»

Получается, все девять с половиной месяцев до этого он питался только консервированной едой, даже не разогретой? Похоже, ситуация была действительно плачевной (хотя прежде Говард рассказывал, что грел фасоль на «стерно»

– воскообразном горючем веществе в консервной банке), иначе стал бы он хвалиться возможностью готовить горячие обеды?

Комната в доме номер 169 на Клинтон-стрит и правда была довольно мрачной: здание располагалось в захудалом районе и кишело грызунами, жильцы имели сомнительный вид. Чтобы справиться с грызунами, Лавкрафт по рекомендации Кирка купил несколько пятицентовых мышеловок, «чтобы не жалко было выбрасывать их вместе с вещественными доказательствами»

. (Позже он нашел еще более дешевый вариант: две мышеловки за пять центов.) Брезгливость Лавкрафта вызывала насмешки, хотя, как мне кажется, довольно несправедливые. Кому захочется брать в руки трупы мышей или других вредителей? В дневнике он называет мышей «захватчиками» и иногда сокращает до «зах-ков». В сентябре в нише для купания сломался светильник, но миссис Бернс отказалась его чинить. Лавкрафт ужасно злился: «Я не могу ни искупаться, ни помыть посуду, ни почистить обувь, когда в нишу проникает лишь тусклое наружное освещение»

. Проблема затянулась до самого начала 1926 года: в середине января во время приезда Сони они наконец-то вызвали электрика из магазина бытовой техники неподалеку, и тот все починил. Возможно, таким образом проявлялась неспособность Лавкрафта решать проблемы практического толка, однако миссис Бернс уверяла его, что специалист из компании «Эдисон» возьмет огромные деньги только за осмотр светильника, поэтому, наверное, он и откладывал это дело до возвращения жены.

В воскресенье двадцать четвертого мая, пока Лавкрафт спал на диване (всю ночь до этого он сочинял), кто-то проник в его нишу для переодевания из соседней квартиры и украл все его костюмы, а также некоторые другие вещи. Воры, снимавшие смежную комнату, обнаружили, что на двери, ведущей в нишу, нет засова, и стащили три костюма (купленные в 1914, 1921 и 1923 годах), пальто (то самое модное пальто, которое в 1924 году ему купила Соня), Сонин плетеный чемодан (его содержимое затем обнаружили в квартире – естественно, воришки сбежали, не оплатив аренду) и дорогой радиоприемник стоимостью в сто долларов, тоже хранившийся в нише. У Лавкрафта остался только тонкий синий костюм 1918 года, висевший на стуле в комнате. Пропажу он обнаружил только во вторник двадцать шестого мая в половине второго ночи, поскольку до этого даже не заходил в нишу. Его реакция была вполне ожидаемой:

«Никак не свыкнусь с этим потрясением, с беспощадной истиной того, что у меня не осталось ни одного костюма, кроме синего летнего. Не представляю, что буду делать, если их не вернут!

…Бранюсь так, что мало не покажется! Только я начал держать вещи в порядке, чтобы выглядеть респектабельнее, как это чертово происшествие лишило меня четырех костюмов и единственного приличного пальто – минимального набора одежды для того, чтобы казаться опрятным! К Аиду это все!»

Вещи ему так и не вернули, хотя полицейский обещал сделать все возможное. Лавкрафт все-таки сумел посмотреть на случившееся с юмором и уже спустя два дня в письме к Лиллиан иронизировал по поводу этой ситуации:

«Увы, не видать мне больше нарядов моего детства, вечно прекрасных, а теперь украденных в самом расцвете первых десятилетий их жизни! Они познали стройные молодые годы, потом вмещали тучного человека средних лет, а затем в них облачался исхудалый и умудренный старик! И вот они исчезли… исчезли, а поседевший и сгорбленный носитель их по-прежнему живет, оплакивая собственную наготу, прикрывая тощие бока длинной белой бородой вместо былых одеяний!»

К этой притворной жалобе прилагался смешной рисунок Лавкрафта, который, одетый лишь в свои волосы длиной до колен и бороду, схваченные ремнем, стоит перед магазином одежды, где костюмы стоят по тридцать пять и сорок пять долларов, а в витрине написано: «Верните мои костюмы!» Упоминая «наряды детства», Лавкрафт обыгрывает свою привычку хранить костюмы и пальто по много лет и даже десятилетий – к примеру, воры не позарились на два легких пальто 1909 и 1917 годов и на зимнее пальто 1915 года, как и на различные шляпы, перчатки, туфли и т. д. (дата приобретения не указана).

Далее его ждала пятимесячная охота за костюмами – как можно более дешевыми, но при этом элегантными. За это время Лавкрафт обошел множество магазинов с уцененными товарами и даже немного научился торговаться. Без четырех костюмов (двух светлых и двух темных, по одному каждого тона для лета и зимы) ему было не по себе. Судя по разговорам с Лонгом, Лидсом и другими, он считал, что невозможно найти хороший костюм дешевле тридцати пяти долларов, однако сдаваться не собирался. В начале июля, во время визита Сони, Лавкрафт увидел заинтересовавшую его вывеску в витрине магазина «Монро» и купил серый костюм довольно традиционного покроя за двадцать пять долларов. «В целом он обладает приятным сходством с моим самым первым костюмом с длинными брюками, купленным в „Браунинг энд Кинг“ в апреле 1904 года»

.

То был летний костюм, и Лавкрафт сразу начал его носить. В октябре, когда начало холодать, он решил приобрести еще один, более плотный, костюм на зиму, а это уже задача посложнее, ведь хорошие зимние костюмы редко продавали по низкой цене. К тому же у Лавкрафта имелось два обязательных требования: чтобы костюм или пальто были однотонными, без каких-либо узоров, и чтобы было три пуговицы, хотя верхняя при этом (обычно пришитая под лацканом) никогда не использовалась. После утомительных хождений по магазинам он, к своему разочарованию, обнаружил: «В наш век, когда дома хорошо обогреваются, мужчины перестали носить плотную одежду… так что несчастной жертве домохозяйства под управлением миссис Бернс

буквально оказали холодный прием!»

Зимние костюмы в «Монро» и других магазинах оказались не сильно теплее летнего, который Лавкрафт уже имел, а найти пальто с тремя пуговицами без узора было и вовсе невозможно. Говард научился тщательно осматривать ткань и покрой перед покупкой: «Все вещи стоимостью ниже тридцати пяти долларов оказывались либо тонкими и непрочными, либо спортивного фасона, либо с неподходящим узором, либо отвратительной текстуры и пошива… Такое чувство, что ткань рубили затупившимся топором или доверили резать слепцу с тупыми ножницами!»

Наконец-то Лавкрафт нашел кое-что подходящее, только вот у пиджака было всего две пуговицы. Увидел он его в «Боро клозьерс» на Фултон-стрит в Бруклине. Говард поступил хитро: сразу сообщил продавцу, что ищет временную одежду, пока не купит что-нибудь получше, как бы намекая, что, возможно, совершит у них еще одну покупку (правда, он не упомянул, что случится это лишь спустя год или даже больше). Продавец посоветовался с управляющим и предложил Лавкрафту костюм поприличнее, причем всего за двадцать пять долларов. Примерив его, Говард «пришел в полный восторг», хотя и засомневался из-за отсутствия третьей пуговицы. Лавкрафт решил заглянуть в несколько других магазинов и попросил пока придержать костюм, но, как и сказал продавец в «Боро клозьерс», более выгодного варианта нигде не нашлось. Говард вернулся и купил костюм за двадцать пять долларов.

В длинном письме, где Лавкрафт описывает поиски одежды тетушке Лиллиан, можно увидеть некоторые намеки на поведение, которое сейчас назвали бы обсессивно-компульсивным, к примеру, зацикленность на обязательном наличии трех пуговиц. Позже Лавкрафт отнес пиджак к портному, чтобы подогнать его по фигуре, и тот не сохранил обрезки ткани, которые Говард хотел отправить Лиллиан, дабы она могла оценить качество материала. В результате он собирался послать ей экспресс-почтой весь пиджак целиком. Тетушка его отговорила, а Лавкрафт затем жаловался в письме:

«…Черт подери, но как ты тогда узнаешь, что именно за костюм я купил? Мне хотелось, чтобы ты ощутила его текстуру – гладкую, но не очень твердую. Это качественная темная ткань без узоров, в которой светло-серые и темно-серые нити аристократично переплетаются в единое целое, и крапчатость материи можно заметить, только если внимательно приглядеться и попытаться понять, какого же она все-таки цвета: черного, темно-синего или очень темно-серого»

.

Лавкрафт начал называть свой новый костюм «триумфом», но вскоре пришел к выводу, что нужно купить зимний костюм подешевле, чтобы этот, приличный, не износился слишком быстро, поэтому в конце октября он снова отправился по магазинам в поисках повседневного костюма стоимостью не более пятнадцати долларов. Первым делом он посетил ряд магазинов на 14-й улице между Шестой и Седьмой авеню, которая тогда считалась – и до сих пор остается – главным районом Нью-Йорка для желающих найти одежду по сниженным ценам. Перемерив «с десяток пиджаков разной степени невыносимости», Лавкрафт нашел пиджак, который был «мятый, обвисший и запылившийся, но подходящего покроя, ткани и посадки». Продавали его со скидкой за девять долларов девяносто пять центов, однако к нему не имелось соответствующих брюк. Остались лишь три пары: одна была слишком коротка, а другие две – чересчур длинные. Продавец уговаривал Лавкрафта взять короткие брюки, а тот, напротив, хотел длинные. После долгих торгов Говард умудрился приобрести пиджак и две пары брюк, одни длинные и одни короткие, за одиннадцать долларов девяносто пять центов. Поступил он довольно умно, и уже на следующий день портной подшил пиджак и брюки по его фигуре. Этот случай Лавкрафт тоже в подробностях описал в длинном и эмоциональном послании к Лиллиан, включающем большую тираду на данную тему:

«…По-моему, в целом я научился различать одежду, подходящую для джентльмена, от той, которая ему не подходит. А отточил я это умение, глядя на мерзкие грязные толпы, наводняющие улицы Нью-Йорка: их одеяния настолько разительно отличаются от настоящих людей, прогуливающихся по Энджелл-стрит, Батлер-авеню или Элмгроув-авеню, что сразу ощущаешь страшную тоску по дому и готов с жадностью наброситься на любого джентльмена, одетого прилично и со вкусом по моде бульвара Блэкстоун, а не в стиле Боро-Холл или Адской кухни… Будь оно проклято, я либо оденусь в лучших традициях Провиденса, либо накину чертов халат! Определенный покрой лацканов, текстура и посадка говорят сами за себя. Забавно, что некоторые из этих вульгарных молодых болванов и иностранцев тратят целое состояние на дорогую одежду, считая это признаком достойного похвалы вкуса, когда в действительности они заслуживают лишь порицания как с социальной, так и с эстетической точки зрения. Им не хватает только табличек с кричащими надписями: „Я необразованный деревенщина“, „Я помойная крыса-полукровка“ или „Я неотесанный мужлан с дурным вкусом“».

И к этому он со всей непосредственностью добавлял: «А все-таки, быть может, эти существа и не стараются соответствовать высшим художественным стандартам аристократии»

. Далее в этом письме, в котором подтверждается неспособность Лавкрафта отрешиться от стандартов внешнего вида и поведения в обществе в целом, привитых ему с детства, можно встретить следующий трогательный отрывок:

«Во цвете лет я никогда особенно не задумывался об одежде, однако будучи человеком старым и находясь вдали от дома, я начал радоваться пустякам. С учетом моей страшной ненависти к неопрятным и плебейским одеяниям и возмутительной кражи, из-за которой я как раз был вынужден носить ненавистные мне вещи, одежда вполне оправданно стала для меня деликатной темой и останется таковой, пока я снова не приобрету четыре костюма, необходимые для лета и зимы».

И вот Лавкрафт наконец-то вновь обзавелся четырьмя костюмами и перестал об этом думать. Не во всех его письмах по данному поводу проскальзывает зацикленность на проблеме одежды: вопреки бедности и лишениям он все же сохранял чувство юмора. «Старые добрые „регалы“ уже на грани впечатляющего распада»

, – писал он в конце августа о своих туфлях, а затем с удовлетворением добавлял, что новые «регалы» модели 1921 года, приобретенные им в конце октября, «произвели сенсацию»

на встрече Клуба Калем.