Ангел

– Подойдите, пожалуйста. – Те поднялись, пересекли кабинет и встали возле стола, побледнев от волнения. – На вас, друзья мои, теперь лежит вся ответственность. Если удастся, то способности вашего сына я выдам за некий феномен. Создадим комиссию, составим протоколы, оформим все в рамках диалектического материализма. Если же кто-нибудь, когда-нибудь, где-нибудь от него услышит про какие-то там голоса, про ангелов и все в том же духе, поверьте, ему поставят диагноз на всю оставшуюся жизнь. Даже я его не спасу: на работу брать не будут, с семьей начнутся проблемы… В общем, официально нам нужно подчеркнуть его одаренность. И не больше, слышите? – не больше! Мы начинаем работать с вашим ребенком.

Воцарилась тишина. Отец мальчика прокашлялся и позволил себе задать вопрос:

– Скажите, а на самом деле это с ним… что?

Профессор, все еще сидя в кресле, полуобернулся к подростку и, подавая ему руку, попрощался:

– Ты, герой, подожди своих родителей в коридоре. Спасибо за откровенность: молодец!

Паренек зарделся, пожал протянутую руку и поднялся. Выходя, он одернул рукав у пиджака и буркнул:

– Книгу вашу, которая сейчас в типографии, на два месяца задержат, но она все равно выйдет. Так что можете не волноваться.

– Это ты на своем экране увидел?

– Ну да, прислали сообщение, – как о чем-то само собой разумеющемся откликнулся Семен. – До свидания.

– До свидания, – не высказав внешне ни малейшего удивления, попрощался профессор, и продолжил говорить, встав и повернувшись к родителям после того, как дверь за мальчишкой закрылась. В силу высокого роста, он нависал над ними. – Теперь давайте о главном. Ваш сын умеет получать любую… повторяю: любую информацию, пока не до конца разбираясь, как она к нему приходит. Это значит, что в перспективе он либо будет работать на наши службы безопасности, либо… Не хочу кривить душой: его могут попросту ликвидировать. В лучшем случае, он окажется в таком вот заведении, как наше. Существует единственный выход, если вы хотите избежать и первого, и второго вариантов и сделать из своего мальчика нормального человека с нормальной судьбой.

Родители ждали, почти не дыша. Лучи солнца, падавшие наискось за их спинами в кабинет, стали за этот час совсем пологими. В свете этих лучей и отец, и мать казались темными силуэтами на светлом фоне окна.

– Выход – в том, чтобы нам с вами постараться заблокировать у вашего сына все эти способности. То есть – запретить ему общаться с ангелом, но при этом оставить одну-единственную возможность: пусть работает с цифрами и графиками через свой внутренний экран. Понимаете? Это все равно что выпускать пар из кипящего котла. Мальчика нельзя лишить его дара целиком, потому что в таком случае возникает искушение запретным плодом. Он рано или поздно вновь захочет проявить свой талант… Вот и пускай учится химии, физике, биологии, математике, пусть моделирует у себя в телевизоре, как он его называет, молекулы, новые вещества… Да что угодно! Любую информацию он сможет в этом разрезе получать благодаря своим особым возможностям – вот пусть этим и поиграется. Об остальном – забыть! Вы представляете, что получится, если ваш сын начнет без труда получать «сообщения» о состоянии нашего военного флота, например, или о количестве ракет, стоящих на боевом дежурстве? Да за одно это его пришпилят к стенке, друзья мои. Понятно?!

Мать судорожно вздохнула, отец кивнул.

– Поэтому, – жестко сказал профессор, по-прежнему нависая над родителями, – я уберу у него способность к этому трансу, когда он слышит всякие голоса. Мы от вашего сына отсечем ангела, я вам это обещаю. Заодно я изучу все особенности вашего ребенка. Потом постараюсь на уровне подсознания наложить запрет на использование его внутреннего экрана – в любом ином плане, кроме молекулярного моделирования, математических формул и так далее. А вы – именно вы, слышите, родители? – убедите его молчать. Всю жизнь молчать! Иначе не миновать беды… Ясно?

Все было ясно.

– Идите, – слегка насупив кустистые брови, чтобы подчеркнуть серьезность момента, напутствовал их профессор. – Пожелаем друг другу успеха.

– Спасибо, спасибо, – сдавленными голосами откликнулись те оба, и вышли, подавленные всем, что здесь произошло.

Профессор остался один.

– Черт его побери, – произнес он громко и отчетливо. – Уже третий такой!

Профессор подошел к стеллажу и достал две толстые папки с номерами, перевязанные тесемочками. Он открыл одну из них и откинул в сторону картонную половинку. На титульном бланке была наклеена фотография девушки с чистым, улыбчивым взглядом. Ниже шли ее данные: фамилия, имя, отчество, адрес и прочее в том же духе.

Профессор поглядел в самый конец формуляра, где значилось: «Убита при невыясненных обстоятельствах», – и стояла дата. Дата была недавней.

Профессор хорошо помнил эту девушку. Звали ее Тамара, училась она на четвертом курсе, готовилась стать врачом. Вначале никто не замечал, как легко ей удавалось поставить диагноз, почти не исследуя пациента. Потом она со смехом начала делиться с подругами по общежитию, будто глазами видит каждый орган так, словно просвечивает его рентгеном, поэтому легко может определить даже то, чем человек позавтракал. Она без труда отличала доброкачественные уплотнения от злокачественных – можно было потом не брать из опухоли биопсию. Все удивлялись таким способностям и сулили ей блестящее будущее.

Потом девушке пришло в голову проверить свои способности на расстоянии. Она ставила диагнозы по фотографиям и даже по описанию человека, которого представлял себе в данную минуту его знакомый. Несколько раз получилось так, что клинический анализ крови она смогла воспроизвести, вообще не зная ничего про пациента.

Вот тогда это все и произошло. Сделав из любопытства еще шаг, девушка научилась читать чужие мысли. Не все, конечно, а выборочно, словно бы настроившись на волну того или иного человека. Вначале она узнала, что подруга по комнате претендует на внимание ее молодого человека. Все это можно было бы списать на обычную ревность, но здесь, в этом самом кабинете, Тамара начала выкладывать такие детали, касающиеся жизни совсем уже других людей (которых поименно называл ей профессор, включив в их перечень и себя самого), что стало ясно: девушка получила доступ к информации, связанной с поведением и мыслями любого человека. Кого угодно.

Профессор знал, что девушкой заинтересовались специальные органы, но линию своего поведения к происходящему тогда еще не определил. В первую очередь ему хотелось разобраться с научным феноменом, и он уже выстраивал серию экспериментов, которые надлежало провести с Тамарой, – но как раз тогда девушка и пропала. А теперь в формуляре, который он держал в руках, значилась дата ее смерти.

Профессор закрыл папку и положил на край стола. Нужно было посмотреть там некоторые материалы, обобщить, построить гипотезу – но не сейчас, позже. Ему следовало свыкнуться с кое-какими мыслями.

Профессор постоял возле стола, наблюдая, как рассеянный отблеск затихающего дня бесшумно льется в его кабинет сквозь высокое окно с раздвинутыми шторами. В биографии у профессора была одна деталь, которую не знал никто, кроме него самого, а теперь об этой детали его заставил вспомнить мальчик.

Профессор родился в глухой сибирской деревне, и метрика о его рождении сгорела во время пожара. Времена стояли сложные, деревенские жители не имели паспортов, так что дату рождения ему вписали заново в какую-то справку – со слов, в общем-то, постороннего человека. Потом, перебравшись в город, он получил по этой справке паспорт, и ошибочная дата прочно закрепилась за ним на всю жизнь. По документам ему было пятьдесят два года.

Мальчишка назвал его возраст абсолютно правильно: пятьдесят четыре, потому что слышал своего ангела. Ангелы не ошибаются.

Профессор покачал лысой головой с выступающим тяжелым лбом, и еще раз посмотрел за окно.

Ему показалось, что ему оттуда кто-то незаметно улыбнулся. Он чуть помедлил и улыбнулся в ответ.

II

Стояло лето 1984 года.

Нева казалась ослепительно-синей на своем самом широком участке – возле Петропавловской крепости, которая горела вознесенным золотым шпилем посреди раскаленного воздуха.

Ленинград с его распластанной архитектурой, бесчисленными каналами и длинными гранитными набережными оказался во власти внезапно наступившей жары – спасти от которой мог только легкий ветерок с залива. Набежав вначале на Исаакиевский собор и покружив вокруг этого тяжелого символа красоты и гармонии, а затем скользнув вдоль Эрмитажа, ветерок этот баловал гуляющую по набережным публику едва ощутимой прохладой у распахнутого пространства реки.

Возле медицинского института, где шли последние экзамены, чуть не случилась драка. Двое студентов лет двадцати вышли на улицу, раздумывая, куда бы направиться. Один, повыше, в белой рубашке и цветастом галстуке, держа в руках папочку, что-то говорил другому – загорелому крепышу с портфелем, когда подвыпивший битюг, проходя мимо, громко выругался в сторону молоденьких первокурсниц. Студентки стояли неподалеку стайкой, болтали и мешали ему пройти. Битюг разразился трехэтажным матом, и девчонки шарахнулись в сторону.

– Ты потише там!.. – крикнул ему тот, что повыше.

Битюг обернулся.

– Кончай, говорю, ругань, – повторил парень, не понижая тона.

У битюга лицо сделалось красным от ярости:

– Ты, фраер, – сказал он и сделал шаг.

Второй из студентов, в клетчатой синей рубашке с коротким рукавом, пониже и поплотнее, поставил свой портфель на землю и спокойно шагнул навстречу. Он даже говорить ничего не стал, только посмотрел. Битюг остановился, сплюнул и пошел прочь, засунув руки в карманы.

Крепыш все так же спокойно поднял свой портфель:

– Такие везде сортир устроить норовят, – сказал он, не повышая голоса. Бицепсы его рельефно выделялись, и сила угадывалась серьезная.

Приятели уже шли по Петроградской стороне. Тот, что повыше, спросил с плохо скрываемым раздражением, обернувшись вслед полупьяному битюгу:

– Вот ты, будущий хирург, ответь: попадет такой тип к тебе на операцию, рука у тебя, так сказать, не дрогнет?

– Дурацкий вопрос, – пожал тот плечами. – Это же разные вещи.

– А я бы, – мечтательно откликнулся высокий, – занес над ним скальпель и спросил кое о чем… Глядишь, на всю оставшуюся жизнь и напугал бы скотину. Они ведь по-другому не понимают.

Сессия у этих двоих только что закончилась, и до осенних занятий оставалось сколько угодно времени, чтобы понять, как много возможностей дарит молодость. Продолжая разговор, приятели пешком пересекли Петроградку, вышли на проспект Добролюбова и оказались возле старого деревянного мостика, ведущего на городской пляж у знаменитой Петропавловки. Перейдя мостик и не доходя до загорающей публики, они присели на лавочку в тени.

Того, что был поплотнее и ниже ростом, звали исконным русским именем – Иван. Стального цвета серьезные глаза и темная короткая стрижечка: выглядел он в свои двадцать вполне уже солидно.