Смерть длиною в двадцать лет

Они под руки поволокли писателя к дому, при этом таксист все время понукал:

– Ну давай же ты, урод!.. Ну давай же!..

На крыльце Пеллетер принялся обшаривать карманы писателя в поисках ключей, но таксист, тронув ручку, обнаружил, что дверь открыта. Возможно, Розенкранц боялся, что жена, вернувшись, не сможет войти в дом. А возможно, просто от перевозбуждения последних дней забыл запереть дверь. В конце концов, они с женой потому и переехали жить в Вераржан, что здесь можно было позволить себе не запирать дверей.

Пеллетер с таксистом кое-как протолкнули Розенкранца в дверной проем, Пеллетер только обернулся на пороге, стрельнув взглядом туда, где видел тень. Ему опять показалось, что там кто-то есть. Но сначала нужно было разобраться с пьяным писателем, поэтому он тоже протиснулся в прохожую, при этом мысленно спрашивая себя: неужели его недавние открытия стали поводом для преследования?

Когда они вошли, дверь сама медленно захлопнулась за ними. Стукаясь локтями о стены, они потащили пьяного хозяина дома через тесную прихожую.

– Давайте-ка сюда, – предложил таксист, кивнув на первую попавшуюся дверь.

Свет, проникавший в окно с улицы, позволял разглядеть очертания кресла. Они усадили бесчувственного Розенкранца в кресло, и Пеллетер потянулся, растягивая мышцы рук и поясницы. Сердце бешено стучало от физического напряжения.

– Прибавить бы полагается за такое сверх положенной платы, – сказал таксист. Голос его прозвучал в тишине пустынного дома как-то особенно громко.

Пеллетер достал из кармана деньги и протянул их таксисту, не разбираясь в купюрах.

– Да вы-то чего? Он должен платить!

Пеллетер поискал лампу и нашел возле двери газовый светильник, который зажег при помощи своих спичек. Комната оказалась вполне обычной, стандартной гостиной.

– Вы можете ехать. Я тут дальше сам справлюсь.

Таксист только пожал плечами. Он возил инспектора сегодня целый день, но, похоже, не страдал любопытством, и к тому же близилось время ужина. Попрощавшись, он вышел.

Пеллетер подошел к окну. Он знал, что хорошо виден из уличной темноты на фоне освещенной комнаты, но его это вполне устраивало. Это могло дать тому, кто за ним следил, обманчивое ощущение успокоения. Впрочем, единственным, что он мог видеть сейчас за окном, было отъезжающее такси. В свете его фар ни у ограды, ни на улице Пеллетер не увидел ничего. Возможно, тот, кто прятался в тени, уже ушел.

Отойдя от окна, Пеллетер некоторое время задумчиво смотрел на обмякшего в кресле Розенкранца. Сегодня ему стало ясно, что писатель действительно сильно любил Клотильду. А это кое-что значило. Это многое значило.

Пеллетер огляделся. Комнатой, скорее всего, почти не пользовались – это было видно по абсолютно новой мебели и по незатоптанному ковру на полу. Единственным признаком обитания здесь были два встроенных в стены книжных шкафа по обе стороны камина, набитые книгами на французском, английском и испанском. На столике-тележке для напитков в углу не было ни одной бутылки – только покрытые густым слоем пыли бокалы.

Вернувшись в прихожую, Пеллетер обнаружил там сегодняшнюю почту, валявшуюся прямо на полу. Он собрал ее и просмотрел. Оказалось, что почта была не только за сегодня, а за несколько последних дней – счета, письма из Америки, большой конверт с напечатанным на машинке адресом известного журнала. Все это Пеллетер сложил аккуратной стопкой на столике в прихожей.

Напротив по коридору располагалась столовая, ее Пеллетер мог разглядеть прямо из гостиной. Это была крохотная комнатка, и почти все пространство занимал обеденный стол. Через нее он прошел дальше, в кухню, где было так темно, что ему пришлось снова зажечь спичку в поисках лампы. Светильник здесь был всего один – свисал с потолка прямо над кухонным столом. Клотильда содержала свою кухню в чистоте. Нигде – ни на стенах, ни на полу – ни пятнышка. Ящички на всех шкафчиках начищены до блеска, как и кастрюли со сковородками, аккуратно составленные одна в другую. Над керамической раковиной – водопроводный кран. То есть писатель-американец явно старался обеспечить молодую жену роскошью, которую она непременно должна была оценить.

Из кухни еще одна дверь вела в главный коридор. Из него одна дверь выходила на задний двор, а другая в кабинет Розенкранца. Писатель оставил там зажженную настольную лампу, озарявшую тусклым светом бумаги и книги, беспорядочно разбросанные повсюду, даже на полу. На письменном столе в рамочках стояли фотографии Клотильды и какой-то пожилой супружеской четы – должно быть, это были родители писателя.

Судя по всему, Розенкранц и Клотильда жили в согласии и были счастливой парой, каковой они и представлялись окружающим. Во время встречи с Пеллетером Клотильда была озабочена и расстроена смертью отца, даже сбита с толку и растеряна, но она не выглядела тогда испуганной. То есть вроде бы никакой причины для бегства.

Пеллетер подошел к маленькому окошку между двумя книжными шкафами и сквозь щелочки жалюзи глянул во двор. Там он не увидел никого и ничего. Значит, его предполагаемый «хвост», если таковой был, действовал в одиночку, что, в свою очередь, означало, что он не опасен, так как для эффективной слежки всегда требуются два человека. А думать можно было на кого угодно – перед глазами Пеллетера за эти дни проплыло уже достаточно действующих персонажей. Он погасил лампу на письменном столе Розенкранца и вышел из комнаты.

Затем поднялся наверх – так, для порядка, а не потому, что ожидал там что-то найти. Второй этаж представлял собой одну большую комнату с лестницей, ведущей вниз, посередине и перильцами с трех остальных сторон балюстрады. Сюда через окна попадало больше уличного света. Постель была не прибрана, створки платяного шкафа распахнуты, но это было только признаком отсутствия жены, а не поспешного бегства. Искать здесь было нечего.

Пеллетер снова спустился вниз, уже больше не изучая дом.

Розенкранц пребывал все в той же позе, даже не пошевелился за время отсутствия Пеллетера. Грудь его тяжело вздымалась и опускалась. Скорее всего, ему предстояло теперь провести в этом кресле весь остаток ночи.

Пеллетер вышел из дома, прихлопнув за собой дверь на замок. Вечер был чудесный, чистый и ясный, словно предназначенный для удовольствий. На улице Пеллетер прислушался, не раздадутся ли сзади шаги, но вокруг было тихо. У ближайшего закрытого магазина он остановился якобы разглядеть витрину, а сам украдкой глянул назад, но там не было никого. Если раньше кто-то и следил за ним, то сейчас слежку прекратили.

В вестибюле отеля Пеллетер попросил девушку за конторкой связать его с большим городом, с управлением. С этими пропавшими детьми он совсем забыл позвонить Ламберу. Оставалось только надеяться, что потерянное время не обойдется ему слишком дорого.

Девушка на минутку вышла и, вернувшись, сообщила, что его могут соединить с абонентом, когда он пожелает.

Пеллетер попросил у нее газету и сказал, что готов уже поужинать.

Она выдала ему свежий номер «Веритэ» и удалилась в обеденный зал сделать распоряжения.

Но Пеллетер даже не заметил ее ухода, так как взгляд его был прикован к кричащему заголовку:

«НАЙДЕНЫ!»

Конечно, Сервьер не смог преподать эту историю в ее простом виде. Он сделал особый акцент на том факте, что пропавшие дети были найдены не жандармами, а двумя горожанами, и вообще всячески поносил шефа Летро и местное отделение полиции за их малоэффективную работу в этот период неожиданного всплеска преступности. Видимо, он и впрямь нацелился прорваться на крупный газетный рынок и для этого выбрал самую верную тактику – поднять шум.

Пеллетер пролистал газету до конца и остановился на статье, посвященной убийству Меранже. «Веритэ» теперь уже не придерживалась идеи, что убийство Меранже как-то связано с пятью убитыми арестантами, найденными в поле. Прежде всего, потому, что Меранже и эти пятеро были найдены в разных местах и при совершенно разных обстоятельствах. Зато «Веритэ» с удовлетворением отмечала, что находящийся в настоящий момент в Вераржане старший инспектор Центрального управления Пеллетер оптимистично настроен в отношении этого дела и утверждает, что уже нашел многообещающую новую зацепку, проследить которую он намерен незамедлительно.

Об исчезновении мадам Розенкранц в газете не было упомянуто ни словом. Пеллетер надеялся, что месье Розенкранц оценит эти его старания. Порадовало Пеллетера и то, что Сервьер все-таки послушался его совета и пошел на эту маленькую хитрость. Он решил, что утром постарается подкрепить ее новой.

Закончив с газетой и направляясь в обеденный зал, он краем глаза заметил какого-то человека, сидевшего в кресле в углу. А уже через секунду тот окликнул его:

– Инспектор Пеллетер!

Пеллетер обернулся.

Человек сидел в раскованной позе, нога на ногу, и на коленях у него лежал развернутый свежий номер той же газеты. Костюм его, как всегда, имел безукоризненный вид.

– Я думаю, нам надо поговорить, – сказал Фурнье.

Глава 9

Заместитель начальника тюрьмы

Пеллетер догадался, что Фурнье, должно быть, пришел сюда раньше его и наблюдал за ним исподтишка, пока он изучал газету. Пеллетер не сделал ничего недозволенного, и все же у него осталось неприятное ощущение оттого, что его застигли врасплох. Но с этим уже ничего нельзя было поделать.

– Да, давайте поговорим, – сказал он, подчеркнуто учтивым жестом приглашая Фурнье пройти в обеденный зал.

Фурнье сложил газету, аккуратно разгладив ее на каждом сгибе, так что, когда он закончил, она выглядела как новенькая. Он оставил ее на кресле и вместе с Пеллетером направился в обеденный зал.

Пеллетер уселся лицом к входу и расстелил на коленях салфетку, как будто пришел сюда только ради ужина. Он старался ничем не выдать своей заинтересованности, хотя на самом деле внимательно наблюдал за каждым движением Фурнье.

Заместитель начальника тюрьмы сел напротив – на то самое место, где два дня назад сидела Клотильда-ма-Флёр Розенкранц. Лицо его выражало решимость человека, не намеренного больше откладывать важный разговор.

Он как раз собрался начать его, когда сзади подошла девушка, которая дежурила за конторкой. Не заметив ее, Фурнье начал:

– Вы не можете ходить по тюрьме, где вам заблагорассудится. Это просто неприемлемо!

– Господин инспектор!..

Фурнье вздрогнул от неожиданности и, обернувшись, увидел девушку, растерянно разведшую руками.