Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648

Никто из них не обладал качествами, необходимыми для разрешения европейского кризиса; герцог Бульонский (Буйонский) был типичным неукротимым дворянином прежнего века, храбрым, благородным, честолюбивым, но не способным видеть что-либо дальше собственного носа. Капеллан Шульц не отличался от большинства своих коллег: фанатичный педант, опьяненный властью над своим чрезмерно совестливым повелителем.

Христиан Анхальтский, самая важная фигура из троих, сам родился князем, но предоставил управление своим крошечным государством Анхальт-Бернбург помощникам, чтобы найти лучшее применение своим талантам в Пфальце. Это был безгранично самоуверенный, энергичный человечек с копной необычайно рыжих волос. Он выказал некоторый талант в военных делах, управлении и дипломатии. Как блестяще, например, он устроил брак с английской принцессой! Однако он и не задумывался о том, что однажды для него настанет день расплаты, когда король Англии поймет, что его втянули в германскую войну. Дипломатические игры Анхальтского с Англией, с Соединенными провинциями, с немецкими князьями, а затем с герцогом Савойским основывалась на простом принципе: он обещал всегда и все. Он рассчитывал, что, когда разразится германский кризис, его союзники выполнят свою часть сделки, прежде чем заставят его выполнить обещанное. Но он просчитался: когда пришла пора, ни один из союзов, которых он так упорно добивался, не выдержал напряжения.

Его величайшим достижением за пределами Германии был английский брак, а в самой Германии – Евангелическая уния. Воспользовавшись паникой, вызванной решением по Донауверту, он создал этот альянс и с тех самых пор поддерживал в нем жизнь. Однако Христиан Анхальтский не относился к тем, кто внушал доверие, и князья, равно как и города унии, уже начали подозревать, что он использует дело протестантов и германских свобод для усиления позиций курфюрста Пфальцского. Сам же курфюрст настолько явно был марионеткой в руках своего министра, что никоим образом не мог развеять этих растущих сомнений. К несчастью, Фридрих оказался совершенно безобидным, но категорически неспособным решать поставленные задачи, так что его союзники плыли вместе с ним по течению к неминуемой пропасти, не имея достаточной уверенности ни для того, чтобы поддержать его, ни для того, чтобы найти повод с ним порвать.

Единственная причина столь явной нечестности Христиана Анхальтского заключалась в том, что он каждый раз обманывал и самого себя; мало кто мог быть так же безапелляционно уверен в том, что является хозяином положения. Вдобавок к самонадеянности он обладал и другими качествами, которыми рассчитывал вызвать рабское поклонение своего господина. Он казался примером всех человеческих добродетелей, преданнейшим мужем и любимейшим отцом, а его дом бы мог послужить образцом для всех германских князей. Легко понять, почему курфюрст по-прежнему в нарушение всех условностей своего времени звал министра mon pere[10 - Отец мой (фр.).], а подписывался словами «ваш смиренный и покорный сын и слуга».

Среди домочадцев курфюрста Пфальцского был и еще один человек, обладавший влиянием, с которым нельзя было не считаться, – это его жена Елизавета. В принцессе крепкое здоровье и жизнерадостность сочетались с твердым характером, умом и красотой. Ее очарование заключалось в яркой внешности и оживленности, и ее почерневшие и выцветшие от времени портреты доносят до нас лишь следы ее былого великолепия. Блеск золотисто-каштановых волос, нежность румянца на щеках и быстрота жестов, меняющееся выражение умных, проницательных глаз и лукавых губ, зеркало того «буйного нрава», который шокировал и очаровывал ее современников, – все это утеряно для нас навсегда. Ее письма дают представление об отдельных вспышках ее храброй и своевольной души, но и о более твердой сердцевине, о смелости и решимости, не лишенной упрямства и гордости.

Брачный союз, заключенный в самых прозаических целях, быстро перерос в брак по любви. Елизавета презирала родной язык мужа и так и не выучилась на нем говорить, ссорилась с его родственниками и устроила беспорядок в его домашних делах, но с курфюрстом она жила в непрерывном медовом месяце, называя его именем героя из модного тогда любовного романа[11 - Он подписывал письма «Селадон» по имени томящегося от любви пастуха из романа «Астрея» Оноре д’Юрфэ. (Примеч. авт.)], посылая маленькие подарки и предаваясь прелестным перепалкам и примирениям. Однако это было неподходящее для идиллии время, да и курфюрст Пфальцский для нее не годился.

Протестантская партия в Европе и сторонники германских свобод возлагали надежды на Фридриха и его элегантный двор в Гейдельберге (Хайдельберге). Те же, кто верил в политическое и религиозное предназначение династии Габсбургов, обращали взоры в сторону Граца в Штирии, где находился скучный двор эрцгерцога Фердинанда, кузена правящего императора. После смерти в 1598 году Филиппа II семейство испытывало нехватку способных людей. Его преемник в качестве главы династии – Филипп III Испанский (правил в 1598–1621) – был человеком бездарным и непримечательным. Его дочь, талантливая инфанта Изабелла, которая в то время правила в Нидерландах вместе со своим супругом эрцгерцогом Альбрехтом, по причине своего пола и бездетности была лишена возможности играть ведущую роль в династической политике. Ее кузен, старый император Матиас (Матвей), думал только об одном: как оттянуть наступление кризиса до тех пор, пока он сам благополучно не сойдет в могилу. Матвей тоже не имел детей, и семья избрала преемником его кузена Фердинанда Штирийского. Поддержку Филиппа III купили значительной уступкой: после избрания на имперский трон Фердинанд обещал передать феоды Габсбургов в Эльзасе своим испанским кузенам. Это было все равно что пообещать испанскому королю всемерную помощь в транспортировке войск для голландской войны. Задолго до фактического подписания договора по соответствующим условиям были проведены консультации со Спинолой. И опять внутренние проблемы Германии переплелись с европейскими.

Крестник Филиппа II Фердинанд задумал довести до конца труд, начатый крестным отцом. Ему еще в детстве внушили чувство долга перед церковью, ведь он обучался в иезуитском коллеже в Инголынтадте. Впоследствии он совершил паломничество в Рим и Лорето, где, как многие ошибочно полагали, якобы дал клятву искоренить ересь в Германии. Фердинанду ни к чему было клясться. Его не мучили никакие сомнения, и миссия, для которой его воспитали, была для него такой же естественной, как способность дышать.

Сразу же по достижении совершеннолетия Фердинанд ввел в Штирии католичество, проявив при этом непоколебимую убежденность, а не осторожность. Протестанты составляли столь значительное меньшинство, что его отец так и не осмелился выступить против них; Фердинанд же рискнул – позднее рискованные действия стали визитной карточкой его политики. Как-то раз он заявил, что лучше потеряет все, но не потерпит ереси, однако ему хватило проницательности понять, что его собственная власть во многом зависит от усиления католичества. В его семье не без оснований полагали, что всякое сопротивление светскому правительству исходит от протестантов.