Оценить:
 Рейтинг: 0

От Орла до Новороссийска

Год написания книги
2024
Теги
<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 >>
На страницу:
8 из 9
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Я немедленно отдал приказ войскам моей армии:

«ПРИКАЗ

Кавказской армии

№ 557

6-го ноября 1919 г., г. Кисловодск

Прикрываясь именем кубанцев, горсть предателей, засев в тылу, отреклась от Матери-России. Преступными действиями своими они грозили свести на нет все то, что сделано сынами Кубани для возрождения Великой России, все то, за что десятки тысяч кубанцев пролили свою кровь. Некоторые из них дошли до того, что заключили преступный договор с враждебными нам горскими народами, договор предания в руки врага младшего брата Кубани – Терека. Пытаясь развалить фронт, сея рознь в тылу и затрудняя работу атамана и правительства в деле снабжений и пополнения армии, преступники оказывали содействие врагам России, той красной нечисти, которая год тому назад залила Кубань кровью. Как командующий Кавказской армией, я обязан спасти армию и не допустить смуты в ее тылу.

Во исполнение отданного мною приказания, командующим войсками тыла армии генералом Покровским взяты под стражу и преданы военно-полевому суду в первую голову двенадцать изменников. Их имена: Калабухов, Бескровный, Макаренко, Манжула, Омельченко, Балабас, Воропинов, Феськов, Роговец, Жук, Подтопельный и Гончаров. Пусть запомнят эти имена те, кто пытался бы идти по их стопам.

Генерал Врангель».

В тот же вечер я выехал в Екатеринодар. На вокзале я встречен был войсковым атаманом, чинами войскового штаба, походным атаманом, генералом Покровским, и многочисленными депутациями. Почетный караул был выставлен от Гвардейского казачьего дивизиона. Верхом, в сопровождении генерала Покровского и чинов моего штаба, я проехал на квартиру генерала Покровского по улицам, где шпалерами выставлены были войска – полки бригады полковника Буряка, юнкерское училище, части местного гарнизона. Отданный мною вчера приказ уже был отпечатан и расклеен на стенах домов в большом количестве экземпляров. Я рассчитывал, что торжественная встреча должна произвести на членов Рады, особенно на серую часть их, должное впечатление.

Военно-полевой суд над Калабуховым уже состоялся, был утвержден генералом Покровским и на рассвете смертный приговор приведен в исполнение. Над остальными арестованными суда еще не было, о смягчении их участи Рада возбудила ходатайство, послав депутацию к главнокомандующему. Я телеграфировал генералу Деникину: «Приказание Ваше Нр 016722 исполнено – член Парижской конференции Калабухов арестован и по приговору военно-полевого суда сего числа повешен. Екатеринодар, 7 ноября 1919 года. Нр 181. Врангель».

От генерала Покровского я проехал и Раду, где к приезду моему собрались все ее члены. Я решил в обращении своем к Раде возможно менее касаться политической стороны вопроса, не считая возможным стать в этом всецело на сторону главного командования, политике которого в отношении Кубани я во многом сочувствовать не мог. Я имел в виду настаивать исключительно на том тяжелом положении, в котором, благодаря борьбе Кубанской краевой рады с главнокомандующим, оказалась моя армия; указать, что, борясь с генералом Деникиным, законодательная Рада не остановилась перед предательством тех сынов Кубани, которые кровью своею обеспечили существование края. Я мог вернуться к армии, лишь обеспечив ей в дальнейшем всемерную поддержку Кубанского войска. Последнее будет возможно, лишь если глава войска – атаман – получит полную мощь.

Встреченный в вестибюле атаманом и председателем правительства, я прошел в зал. При входе моем вся Рада встала и члены ее и многочисленная публика, заполнившая трибуны, встретили меня аплодисментами. Атаман, поднявшись на трибуну, приветствовал меня речью. По окончании речи атамана я взошел на трибуну. После слов члена Рады сотника Д. Филимонова, обратившегося ко мне также с просьбой о передаче арестованных в распоряжение кубанской краевой власти, был объявлен перерыв, и я с генералом Покровским вернулся к себе в поезд. Туда прибыла ко мне депутация краевой Рады с новым ходатайством за арестованных. Я принял их возможно любезнее. Вновь указав на то тягостное положение, в котором оказались мои войска, вследствие той политической борьбы, которая велась в тылу армии, на то, что в дальнейшем борьба эта должна отразиться на духе войск, я заявил, что кровавый урок необходим, что он один может заставить опамятовать тех, кто, принося в жертву политике родную армию, губит саму Кубань, а с нею и Россию, что мне не нужны чьи-либо жизни, но необходима гарантия в том, что былое не повторится и армия не окажется вновь в отчаянном положении. В заключение я как бы вскользь заметил, что, конечно, и этот кровавый урок был бы лишним, если бы самой краевой Радой была бы предоставлена главе войска – атаману – полная мощь и в действиях своих он был бы ответствен лишь перед верховным хозяином края – Краевой Радой.

– Как со стороны атамана, так и со стороны правительства я неизменно встречал полную поддержку и не сомневаюсь, что, не будь атаман и правительство связаны по рукам законодательной Радой, все происшедшее не имело бы место.

Слова мои произвели должное впечатление, за поданную мною мысль мои собеседники охотно ухватились. Тут же был набросан проект изменения положения об управлении краем, который на следующий день и предложено было внести на обсуждение Рады группой ее членов.

8 ноября Кубанская краевая рада приняла закон об изменении временного положения об управлении Кубанским краем. Кубанская чрезвычайная рада постановила:

Ввести в временное положение об управлении Кубанским краем изменения, на основании следующих положений:

1. Функции законодательной Рады передаются Кубанской Краевой Раде, избираемой на основании особого закона.

2. Для избрания войскового атамана учреждается атаманская Рада, избираемая на основании особого закона.

3. Временно, до избрания атаманской и краевой Рады, полномочия той и другой сохраняются за Кубанской краевой радой настоящего ее состава.

4. Краевое правительство ответственно перед Кубанской краевой радой.

5. Войсковому атаману в случае его несогласия с вотумом недоверия правительству принадлежит право роспуска краевой Рады, с указанием в самом указе о роспуске, времени созыва краевой Рады нового состава. Краевая Рада нового состава должна быть созвана не позднее двух месяцев со дня роспуска, причем недоверие правительству, выраженное вновь созванной Радой, влечет за собой его отставку.

6. Положение об управлении Кубанским краем не может быть изменяемо советом правительства в порядке 57 статьи означенного положения.

Я немедленно телеграфировал главнокомандующему: «Идя навстречу высказанным мною пожеланиям, Краевая Рада приняла закон об изменении временного положения об управлении Кубанским краем, пойдя в этом направлении даже далее моих предположений. С своей стороны, удовлетворяя ходатайство Рады, обещал сохранение жизни преданным суду лицам. Екатеринодар 8 ноября 1919 года. Нр 168. Врангель».

Генерал Филимонов, доказавший, что при настоящих условиях он не в силах крепко держать атаманскую булаву, должен был уступить место свое другому. Это ясно сознавалось всеми. Однако сам атаман этого не хотел понять. Попытки генералов Науменко и Покровского убедить его в этом успеха не имели. 9 ноября днем атаман заехал ко мне. Зная, что я уезжаю вечером в Таганрог, он просил меня вновь ходатайствовать перед генералом Деникиным о смягчении участи арестованных членов Рады. В заключение он обратился ко мне с просьбой повлиять на генерала Деникина в смысле смягчения враждебного отношения последнего к Кубани и, в частности, к нему, генералу Филимонову. Я с полной откровенностью ответил, что сделать этого не могу, что после всего происшедшего трудно требовать от главнокомандующего благожелательного отношения к нему, генералу Филимонову, что дальнейшее пребывание его во главе края, несомненно, отразится неблагоприятно на отношении главнокомандующего к кубанской краевой власти и что при настоящих условиях единственным выходом для генерала Филимонова представляется, по моему мнению, отказ от атаманской булавы. Генерал Филимонов возражений не делал, однако определенного ответа не дал. Вечером я выехал в Таганрог.

Со времени последнего приезда моего в Ставку наше стратегическое положение значительно ухудшилось. Конница противника на стыке Добровольческой и Донской армий, оттеснив наши части, глубоко врезалась в наш фронт, угрожая тылу Добровольческой армии. 1-й корпус поспешно отходил. Орел, Курск были оставлены, и наш фронт быстро приближался к Харькову. В тылу, в Екатеринославской губернии, кипели восстания. В связи с неудачами на фронте росло неудовольствие в тылу. Предпринятое генералом Юденичем наступление на Петроград закончилось неудачей, остатки его армии отошли в Эстонию. Разбитые армии адмирала Колчака поспешно отходили на восток. Гроза надвигалась…

Я прибыл в Таганрог 10-го утром и прямо с вокзала отправился к главнокомандующему, где застал генерала Романовского. Доложив обстановку, я упомянул о вчерашнем разговоре моем с атаманом.

– Конечно, – сказал генерал Деникин, – генерал Филимонов атаманом быть не может, он главный виновник всего происшедшего (10-го генерал Филимонов сложил свои полномочия).

Затем я спросил, кого главнокомандующий считал бы желательным видеть во главе края; генерал Покровский, весьма, видимо, желавший быть выбранным атаманом, имел на это мало шансов. Другим кандидатом был генерал Науменко. Со своей стороны я полагал, что наилучшим атаманом был бы последний. Главнокомандующий ответил, что в это дело не считает возможным вмешиваться. Присутствующий генерал Романовский заметил, что генерал Покровский, прекрасно выполнивший возложенное на него поручение, видимо, рассчитывает на поддержку его Ставкой в его домоганиях.

– Во всяком случае, если будете говорить с ним, скажите, что главнокомандующий о нем позаботится, – добавил, обращаясь ко мне, генерал Романовский.

Закончив доклад о событиях на Кубани, я просил главнокомандующего разрешения высказать несколько соображений по оперативным вопросам. Я вновь доложил, что выход из настоящего тяжелого положения я вижу лишь в принятии крупного решения – срочной переброске из состава Кавказской армии части конницы в район Купянска для усиления действовавшей там нашей конной группы.

Остававшиеся в этом случае части Кавказской армии я предлагал свести в отдельный корпус, поставив во главе его генерала Покровского. Об этом я доносил телеграфно еще 18 октября. Генерал Деникин молча выслушал меня.

– Хорошо, я подумаю, – сказал он, – когда вы думаете ехать?

Я ответил, что думаю ехать сегодня в Ростов, где мне надо было повидать генерала Лукомского и других лиц по ряду служебных вопросов. Генерал Деникин приказал мне ожидать его в Ростове, где он должен был быть во вторник.

В 5 часов я выехал в Ростов. О приезде моем уже знали, несколько человек, желавших меня видеть, ждали меня на вокзале. Весь вечер и весь следующий день приток посетителей не прекращался. Все задавали один вопрос: «Уволен ли Май-Маевский

?», «Состоялось ли ваше назначение?». Получив отрицательный ответ, негодовали, обвиняли генерала Деникина, ругали Май-Маевского.

Еще недавно глухое недовольство главнокомандующим прорвалось наружу. По мере приближения фронта неудовольствие в тылу росло. Безобразная пьяная жизнь командующего Добровольческой армией, распущенность войск, разврат и самоуправство в тылу не были уже секретом ни для кого. Все ясно сознавали, что так дальше продолжаться не может, что мы быстрыми шагами идем к гибели. Многие из ближайших помощников главнокомандующего и ряд общественных деятелей указывали генералу Деникину на необходимость замены генерала Май-Маевского другим лицом, с должным авторитетом в глазах армии и общества. Каждый хотел верить, что дело в твердых и умелых руках еще поправимо. В поисках преемника генерала Май-Маевского остановились на мне.

Меня всячески выдвигали. В эти тревожные дни это было злобой дня. Стоило мне приехать в какое-либо учреждение, как сбегались все служащие, толпа собиралась вокруг моего автомобиля. На почтово-телеграфной станции, куда я приехал для переговоров по аппарату с Царицыном, чиновники и телеграфисты сделали мне целую овацию – кричали «Ура!» и аплодировали. Всем этим охотно пользовались враждебные главнокомандующему круги, стремясь противопоставить имя мое генералу Деникину. События на Кубани встречены были обществом весьма сочувственно. В атмосфере безвластия и готовящегося развала всякое проявление твердости власти приветствовалось.

Утром 11-го я получил донесение генерала Шатилова о переходе противника в наступление против наших частей на левом берегу Волги. Донесение было спокойное, генерал Шатилов считал наше положение вполне прочным. Тем не менее я решил поспешить вернуться в армию и лишь дождаться в Ростове главнокомандующего.

Все слышанное здесь, замеченное мною некоторое колебание генерала Деникина, в связи с высказанными мною оперативными соображениями, приказание главнокомандующего ожидать его здесь в Ростове для получения окончательного решения его по этому вопросу, наконец, сказанная в присутствии главнокомандующего генералом Романовским фраза, что генерал Покровский может рассчитывать на какое-то новое назначение, – все это, вместе взятое, заставляло меня думать, что генерал Деникин склоняется к передаче мне командования Добровольческой армией. Еще месяц тому назад я с радостью бы принял это назначение. Тогда еще наше положение на этом главном участке фронта можно было исправить, а соответствующей работой в тылу его закрепить. Теперь могло быть уже поздно. Армия находилась в полном отступлении. Расстройство тыла увеличивалось с каждым днем. Трудно было рассчитывать, что мне, почти чуждому войскам Добровольческой армии человеку, едва знакомому с местными условиями, удастся успешно справиться с почти безнадежной задачей. Мучительные мысли лезли в голову. Однако долг подсказывал, что я не вправе отказываться.

Поздно вечером генерал Покровский вызвал меня к аппарату и сообщил, что «сегодня были выборы атамана, объединились на нейтрализующем кандидате и 350 голосами провели Успенского

». На мой вопрос: «Чем объясняете Вы это?» – генерал Покровский ответил, что его «боятся и слишком еще свежа рана. Науменко неприемлем благодаря своей, с одной стороны, честной работе в качестве походного атамана, с другой же, что главное, по причине близости к Филимонову, других же кандидатов не было совершенно. Случайно кто-то указал, что на белом свете тихо-мирно живет Николай Митрофанович, находящийся в дружбе со Ставкой. Все решили, что это выход, и провели его подавляющим большинством».

Вернувшись в поезд, я нашел письмо главнокомандующего: «11 ноября 1919 года. Многоуважаемый Барон Петр Николаевич. После длительного обсуждения предложенного Вами организационного плана я пришел к твердому убеждению, что совершенно невозможно – при нашей бедности во всем и при ничтожном количестве войск в новых группах – расстраивать существующую организацию и создавать новый огромный штаб. Быть может, при полной перемене обстановки на Царицынском фронте вопрос будет пересмотрен. Что касается атаманского вопроса, то, ценя достоинства обоих кандидатов и не зная местной обстановки, я воздерживаюсь от вмешательства в это дело. Уважающий Вас А. Деникин».

Таким образом, от предложенной мною перегруппировки генерал Деникин отказывался, все оставалось по-прежнему и вопрос о моем перемещении отпадал. Тяжелая чаша, казалось, меня миновала.

12-го утром приехали генерал Покровский и, почти одновременно, главнокомандующий. Сведения от генерала Шатилова становились тревожны. Противник настойчиво теснил наши части на левом берегу Волги. К тому же по реке шло сало, сообщение с правым берегом было чрезвычайно затруднительно, и положение частей на левом берегу становилось серьезно.

Генерал Деникин беспокоился и приказал мне спешить возвращением в армию. В тот же день я с генералом Покровским выехал в Екатеринодар, куда и прибыл утром 13-го. Сведения от генерала Шатилова становились все более тревожными. Наши части, не выдержав натиска противника, начали отход. Генерал Шатилов приказал левобережному отряду начать переправу. Последняя происходила, благодаря ледоходу, в весьма тяжелых условиях.

С вокзала я проехал к вновь избранному атаману генералу Успенскому. Последний произвел на меня самое отрадное впечатление – спокойного, разумного и стойкого человека. Атаманская булава была, видимо, в верных руках. Дальнейшее зависело от генерала Деникина. Все происшедшее лишний раз подтвердило верность моего взгляда на казачий вопрос. Не сомневаюсь, что, не прими главнокомандующий неожиданно для меня решения о предании суду обвиняемых им в измене членов Рады, переворот произошел бы без человеческих жертв.

В тот же день я дал предписание генералу Покровскому: «Ввиду того что ныне положение в тылу армии, в связи с политическими событиями последних дней, надо признать вполне благополучным, что изменение конституции края и нахождение во главе края генерала Успенского гарантируют твердую власть, благожелательную великому делу воссоздания Единой России, и дают основание без уверенным в принятии срочных мер по обеспечению нужд армии, – я, согласно Вашего ходатайства, признаю возможным освободить Вас от возложенных обязанностей командующего войсками тыла армии. Генерал-лейтенант Барон Врангель».

Возвращаясь пешком от атамана, я встретил генерала Улагая. Он имел вид помолодевший, жизнерадостный. От прежней подавленности не осталось и следа. Мы расцеловались. Он стал расспрашивать меня, верны ли слухи о том, что я назначаюсь командующим Добровольческой армией. Я рассказал ему о моем предложении генералу Деникину и его ответе.

– Все равно, рано или поздно, это должно случиться, – сказал генерал Улагай.

– Едва ли, да если и так, то боюсь, что будет уже поздно; однако, ежели бы это случилось, согласились ли бы вы вновь работать со мной? Сейчас во главе конной группы стоит генерал Мамонтов. Моим первым шагом была бы замена его другим начальником, В настоящих условиях наша конница одна может решить дело…

<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 >>
На страницу:
8 из 9