Вооруженные силы на Юге России

9 июня. Корниловский ударный полк с приданной ему артиллерией с рассветом продолжает движение через ст. Гатище, село Нижняя Таволжанка, село Екатериновка, село Маслова Пристань, подходит к селу Нижний Олыпанец и, отбросив противника, располагается на ночлег.

Согласно диспозиции Корниловскому ударному полку и 1-му офицерскому генерала Маркова полку 10 июня приказано взять город Белгород.

10 июня. 1-й офицерский генерала Маркова полк с 1-й генерала Маркова батареей, взводом 2-й Марковской батареи и 4-й батареей должен был выдвинуться на линию Белгорода в селе Игуменове и с востока атаковать старый город. Корниловский ударный полк с 3-й батареей, взводом 2-й батареи и взводом 7-й гаубичной батареи наносит удар по линии железной дороги.

Имея бой с бронепоездами, Корниловский ударный полк успешно продвигался к Белгороду и, выждав подхода 1-го офицерского генерала Маркова полка, одновременно атаковал город. После короткого боя Белгород был взят.

Мои воспоминания о взятии города Белгорода. Версты за две до Белгорода 1-й батальон Корниловского ударного полка стал разворачиваться. Офицерская рота оказалась правофланговой, и картина предстоящего боя мне представилась так: перед городом, параллельно движению батальона, протекала довольно широкая река, через которую виднелся мост, как раз против правого фланга цепи. Перед центром батальона и его левым флангом – между рекой и цепью – была небольшая роща. Местность для атаки моста была ровная, и перед мостом были видны окопы. По ту сторону реки проходила линия железной дороги, и против моста стоял бронепоезд. Перед рощей цепи остановились в ожидании, как нам тогда говорили, «волчьей сотни» генерала Шкуро, которая должна была одновременно с нами броситься в атаку на мост. Вышеописанная картина обещала, в лучшем случае, большие потери. Наша артиллерия почему-то не била по бронепоезду, и «волчья сотня» не показывалась. Подождав с полчаса, командир роты отдает приказание для атаки моста. Цепи встают и полуоборотом направо, по совершенно ровной местности быстро идут к мосту. Красные открыли ружейный огонь, а бронепоезд – пулеметный. Все благоприятствовало красным в их обороне своей позиции, но тем, что они не хотели уходить из своего предмостного укрепления, они все погубили. Корниловцы с криком «Ура!» уже ворвались в окопы, и через них лихо понеслась в атаку подоспевшая сотня генерала Шкуро. Общая свалка на мосту лишила, по-видимому, красный бронепоезд возможности стрелять, и он тихо двинулся влево по нашему фронту и скрылся. Корниловцы воспользовались нерешительностью бронепоезда и быстро проскочили на другой берег.

Когда на площади в городе собрался весь полк, то среди выстроенных пленных оказался и начальник обороны красных, бывший унтер-офицер Императорской армии. Командир полка приказал тут же расстрелять его, что и исполнил один из стоявших близко ударников, уложив незадачливого «главкома» обороны Белгорода на месте первым же выстрелом. Эта публичная казнь была вызвана тем, что красные угнали 60 видных граждан города в качестве заложников и расстреляли их в 10 верстах от города, по пути своего отступления. На следующий день их тела были доставлены в город и преданы земле в обстановке действительно общего озлобления против диктатуры большевистского интернационала.

2-й Корниловский ударный полк

Как только был сформирован один батальон Запасного Корниловского полка, полковник Скоблин

решил развернуть его во 2-й Корниловский ударный полк

. Первоначальный кадр для этого был выделен Скоблиным из действующего полка, равно как и вся материальная часть и обоз. Много труднее был вопрос с назначением командира полка. Надо было выбрать офицера не только достойного, но и такого, который перенес бы в новый полк традиции и дух старого Корниловского полка, все то неуловимое, чем отличался этот полк от прежних дореволюционных частей и что вместе с тем давало ему теперь в момент общего развала такую стойкость и жизненность.

Выбор Скоблина остановился на капитане Пашкевиче

, кадровом офицере, начальнике учебной команды в Корниловском полку. Этот человек был верный корниловец и прирожденный «отец-командир»: вне своего полка, его спайки и славы он мало чем интересовался. Пашкевич входил во все мелочи полковой жизни и вносил в эту жизнь всю крепость крестьянского хозяйственного быта, унаследованного им от рождения. Как рачительный хозяин, Пашкевич терпеть не мог «разгильдяйства», и не было для него большей обиды, чем увидеть своего корниловца пьяным или хотя бы навеселе. Пашкевич с презрением оглядывал провинившегося и только бросал сквозь зубы одно короткое выразительное русское словечко…..! Особо требователен был Пашкевич в боевой обстановке. Он, памятуя, что малые причины часто рождают великие последствия, не успокаивался до тех пор, пока не убеждался, что его приказание усвоено полностью. Мало того, через некоторое время непременно сам пойдет и проверит, все ли сделано, что нужно.

Всякое дело Пашкевич начинал перекрестясь. Его вера была наивная и трогательная. Однажды он остался заместителем начальника дивизии как раз в то время, когда Корниловские полки должны были на Перекопе устроить прорыв. Общее руководство операцией требовало присутствия Пашкевича в штабе. Когда все распоряжения были уже отданы и наступили томительные часы ожидания сообщений о ходе наступления, Пашкевич заперся у себя в комнате. Наконец пришло известие об успехе прорыва. Пашкевич выскочил из штаба и верхом помчался на фронт. Офицеры вошли в комнату Пашкевича: она была вся усыпана маленькими клочками бумаги, а на каждом из них было написано два слова: «Господи, помоги».

Пашкевич со всей энергией, которую трудно было себе представить в его щупленьком и сухоньком теле, принялся за развертывание полка. Небольшой кадр старых корниловцев, выделенных из действующего полка, Пашкевич, с разрешения Скоблина, дополнил корниловцами, возвращавшимися на фронт после ранения. В Ростове на вокзале был вывешен соответствующий приказ. Этим приказом корниловцы были неприятно поражены: они считали своим неотъемлемым правом служить только в 1-м полку. В полной уверенности, что досадное недоразумение сейчас выяснится, они гурьбой пошли к Пашкевичу. Каждого офицера Пашкевич принял в отдельности. Все выходили от него с вытянутыми лицами. Принимал не прежний боевой приятель по полку, а командир с непререкаемым авторитетом. Никаких разговоров и объяснений не допустил: приказ есть приказ. Назначаетесь в такую-то роту; жить будете здесь в казармах в отведенном для господ офицеров бараке; на занятия ходить аккуратно каждый день утром и вечером, а получать отпуск в город можно только с его, капитана Пашкевича, разрешения.

– Вот тебе и наша «эмблема»! – переговаривались между собой офицеры. – Строгий какой стал, даже на разу не улыбнулся.

«Эмблемой» прозвали Пашкевича за то, что его бледное лицо при улыбке становилось очень похожим на череп, нашитый на рукавах корниловцев.

Офицерскую роту Пашкевич сформировал из офицеров, частью взятых в плен, а частью мобилизованных преимущественно в Мариупольском уезде. Некоторое недоверие, которое первое время питали к ним старые корниловцы, скоро исчезло – офицерская рота стала оплотом полка.

Большую тревогу у командного состава вызывало солдатское пополнение – оно было исключительно из пленных махновцев.

«Батько Махно» был атаман разбойничьей шайки, то разраставшейся в целое войско, то разбегавшейся по домам. Этот воскресший в XX веке, в дни русской смуты, Стенька Разин обосновал свою резиденцию в селе Гуляй-Поле Екатеринославской губернии, откуда был родом и куда вернулся с бессрочной каторги, амнистированный Временным правительством как «политический». В дни своей юности Махно убил урядника. Этот каторжанин, расправившись прежде всего с теми односельчанами, которые свидетельствовали против него на суде, собрал затем вокруг себя буйных и бесшабашных удальцов и стал с ними делать набеги, главным образом на города и богатые села. В этих набегах «расписными челнами» служили тачанки, вооруженные пулеметами и запряженные парой или тройкой лихих коней. После набегов Махно возвращался с огромной добычей, щедро одаривал ею подвластные деревни и устраивал гульбу. Число его последователей росло не по дням, а по часам. Большевистский лозунг – «грабь награбленное» – Махно расширил и углубил; он провозгласил «смерть панам, попам, жидам и коммунистам».

Все их имущество, подразумевалось, должно переходить убийцам.

Вот этих махновцев и предстояло переделать в доблестных корниловцев.

Одной солдатской выправки для этого было мало, ибо внешняя оболочка нисколько не обеспечивала от возможного предательства на фронте: не было ничего легче, как из сторожевого охранения переметнуться ночью к красным, прихватив с собою офицера, в бою сдаться, а на походе отстать и дезертировать. В этой вольнице необходимо было прежде всего пробудить национальное чувство и зажечь пафос борьбы за Россию.

Офицеры жили в казармах и постоянно общались со своими солдатами. Махновцы скоро убедились, что эти «золотопогонники» не страшны – они были молодыми веселыми людьми безо всякого барства и снисходительного отношения высшего к низшему. Большинство корниловских офицеров сами были из крестьянских семейств.

Пашкевич и старые корниловцы неустанно вели с махновцами беседы о России, о ее былом величии и теперешнем унижении, о целях и смысле борьбы, начатой Корниловым. Рассказывали офицеры и про самих себя, почему они пошли против советской власти: в борьбе с большевиками ищут не возврата утраченных поместий и капиталов, которых у них и не было, а борются за свою родину, за счастье России. Говорили просто, горячо и безо всякой внутренней фальши, на что очень чуток русский человек. Что больше всего западало в души махновцев, трудно сказать – одна привитая почка таинственными путями облагораживает весь дичок.

Махновцы вели себя примерно. Не было ни одного случая, чтобы кто-либо из них продал выданную ему пару белья или принадлежность обмундирования, всегда были трезвы, исполнительны и добросовестно несли солдатскую службу. По вечерам они собирались в кружок и распевали песни, из которых некоторые были сочинены Пашкевичем. Часто они пели «Кудеяра», должно быть применяя к себе слова этой песни.

В мае 1919 года 2-й Корниловский ударный полк был сформирован. Своим заместителем капитан Пашкевич обычно оставлял командира пулеметной роты поручика Лысаня

; начальник хозяйственной части был капитан Гавриленко

, уже зарекомендовавший себя в этой должности в 1-м Корниловском полку; командир 1-го батальона – поручик Левитов; командир 2-го батальона – капитан Щеглов

; командир 3-го батальона – поручик Кленовой-Песчанкин

.

Настало время полк «вывести в свет». Смотр произвел Май-Маевский. Командующий Добровольческой армией остался настолько доволен видом полка, что охотно согласился на свое зачисление в его списки. После обеда офицеры стали качать командующего. Ударники столпились около окон офицерского собрания и с восхищением смотрели, как грузное тело «Мая» подлетало к потолку. Через открытое окно офицеры перебросили «Мая» ударникам, те его подхватили, и вдруг у офицеров мелькнула мысль, а ну как махновцы «шмякнут» генерала о землю: красные иногда применяли такой способ расправы с пленными офицерами. Бледное лицо Пашкевича стало совсем белым, но махновцы на руках уже вносили в столовую улыбающегося «Мая».

«У всех нас, – вспоминал подполковник Трошин

, – так и отлегло от сердца».

15 июня после парада и напутственного молебна 2-й Корниловский полк уехал на фронт на соединение со своим старшим братом, 1-м Корниловским полком. Наталья Лавровна, дочь генерала Корнилова, благословила полк на ратный путь иконой Равноапостольного Князя Владимира, покровителя 2-го Корниловского полка.

За время формирования 2-го Корниловского полка добровольческий отряд, переименованный в 1-й армейский корпус, сломил в Донецком бассейне упорство красных. Преследуя их, корпус в течение 30 дней прошел более 300 верст и после пятидневных жестоких боев с отборными матросскими частями и красными курсантами на подступах Харькова овладел городом. В только что освобожденном от большевиков Харькове и должны были встретиться 1-й и 2-й Корниловские полки.

Встреча вышла торжественная. В центре города на площади выстроился развернутым фронтом 2-й Корниловский полк, тщательно выравнялся и застыл в ожидании. Издали донесся походный марш. Звуки нарастали. Показалась голова колонны. Полк вел командир 1-го батальона полковник Гордиенко.

– Слушай, на краул! – скомандовал Пашкевич.

Винтовки замерли в руках, трубы рванули встречный марш.

1-й Корниловский полк развернулся перед фронтом 2-го полка и тоже взял на караул. Полковник Гордиенко и капитан Пашкевич, держа шашки «подвысь», пошли друг другу навстречу. Обнялись и расцеловались.

Вернувшись на свои места, оба командира скомандовали:

– К ноге, вольно!

Между фронтами сразу началась перекличка: здоровались, справлялись о друзьях. Чаще всего доносилось – ранен, убит…

Та же команда «слушай, на краул!» прервала поток новостей. Явился старший корниловец полковник Скоблин, а вслед за ним и командир корпуса Кутепов. В тот же день после парада 2-й Корниловский полк выступил на позицию. Провожая его, полковник Скоблин сказал небольшую речь:

– Будьте достойны своих старших корниловцев. Храните их традиции и честь. У вас еще нет знамени, вы его, конечно, скоро заслужите, но до этого времени ваше знамя – ваш командир полка капитан Пашкевич…

Уже на другой день 23 июля 2-й полк получил боевую задачу. Всех офицеров тяготила одна и та же мысль: как поведут себя бывшие махновцы в боевой обстановке?

Батальоны рассыпались в цепь. Впереди 2-го батальона только что оправившийся после ранения капитан Щеглов, опиравшийся на палку. Все офицеры тоже впереди своих рот. Рядом с ними по одному или по два ударника для связи с ротами. Цепь двинулась. Сразу раздался знакомый свист пуль. Все чаще и чаще проносились над головой невидимые свистящие стайки. За три месяца жизни в тылу уже отвыкли от этого нежного посвистывания. Головы у некоторых офицеров невольно наклонялись.

– Ну вот, уже кланяться начали! – вдруг бросает на ходу своему офицеру долговязый худой махновец из связи.

«Ах, черт возьми, вот нарезал!» – мелькнуло у офицера, и он сразу выпрямился.

Офицеры шли в атаку без перебежек, не ложась. Махновцы за ними не отставали. Такая атака – молчаливая, без крика и без одного выстрела – была страшна. Казалось, двигается неумолимый беспощадный рок. Красные стали отходить, их выстрелы стихли.

Потери у корниловцев были небольшие. На вечерней перекличке отсталых и сбежавших не оказалось.