Гелия

– Глупость какая, – проворчала Роб, – как можно рассчитать траекторию, если произошёл сбой. Тебя могло закинуть куда угодно.

– Спасибо, успокоила.

Снег перестал, и мне, наконец, повезло. Я увидела молодую ель. Нижние ветки её почти легли на снег, а те, что выше, частыми ступеньками убегали вверх, к макушке. Я радостно засмеялась и ухватилась за ближайшую ветку.

– Ой! – толстая иголка воткнулась в палец, показалась капелька крови.

– Осторожнее! Немедленно убери кровь. На запах могут прийти!

– Кто? – испуганно спросила я и прислушалась. В завывании ветра мне почудился отдалённый вой. – Волки? Ну, что ты! Их же подкармливают, тем более у нашей лаборатории. Они не должны нападать на людей, – успокаивала я саму себя, дрожащим голосом.

Откуда взялись силы: я плотнее натянула перчатки, и, быстро-быстро перебирая руками и ногами, забралась почти на самую верхушку ели. Дальше лезть было опасно, верхушка могла обломиться. Я осмотрелась. Во все стороны, куда я могла дотянуться взглядом, тянулась тайга. И больше ничего. Я посмотрела вниз. Ни тропинки, ни прогалины между деревьями. Хотя… что это? Совсем рядом, как я раньше не заметила! Всего за несколькими деревьями на небольшой полянке что-то чернело. Точно. Там лежал человек! Ирман! Я быстро спустилась и, проваливаясь почти по пояс в снег, кинулась к нему. Добралась. Он лежал, уткнувшись лицом в снег. Меня вдруг охватил такой страх, что я не смела к нему прикоснуться. Но надо что-то делать!

– Он живой. Живой. Живой, – как мантру бормотала я.

Осторожно взяла его за плечо, перевернула на спину и зажмурилась, боясь заглянуть в лицо.

– Ну да, живой, – сказала Роб.

Я открыла глаза. Лицо Ирмана было обычным, казалось, он просто спит. Я затормошила его:

– Эй! Эй! Просыпайся уже!

Я тёрла ему лицо, уши, растирала кисти рук.

– Ну, очнись же, очнись!

Он не отвечал и не шевелился.

– Посмотри карманы, может карта есть или передатчик.

Я стукнула себя ладонью по лбу, конечно же! Быстро осмотрела его карманы и достала небольшую чёрную коробочку и … спички. «Спички-то ему зачем, – мелькнула мысль. – Хотя если разжечь костёр, то по дыму могут обнаружить. Ведь нас, наверное, уже ищут. Или нет. Но завтра точно будут искать. До завтра надо продержаться. Костер надо. Согреться и от волков, если что. А чёрная коробочка зачем?».

Маленькая пластмассовая коробочка, квадратная, сантиметров пять на пять. С одной стороны углубление, закрытое пластмассовой сеткой, с обратной – большая белая кнопка; а по бокам две маленькие кнопки: справа и слева. Я понажимала на маленькие кнопки, покричала в сетку, приложила коробочку к уху. Безрезультатно. Почему-то большую кнопку я опасалась нажимать, хотя она была не красного, а белого цвета. «Ладно, надо где-то искать ночлег, и Ирмана положить хотя бы на ветки. Замёрзнет же на снегу».

И я пошла искать хворост. Никогда бы не подумала, что собирать хворост такая тяжёлая работа. Может быть, потому что зима? Пока разгребёшь, едва торчащие из-под снега ветки, пока их дотащишь. Наконец натаскала довольно большую кучу. Я попыталась сложить и разжечь костёр, но так и не сумела. Ветки в лучшем случае едко дымили, но огня я так и не смогла добыть. Единственное, что я смогла, перетащить лапник под огромную ель и соорудить что-то типа шалаша, под живыми толстыми ветками. Я уселась на большой ворох, прижалась спиной к дереву, посадила перед собой Ирмана и прижала к себе, обхватив руками. Быстро темнело. Мороз становился сильнее, и я уже не чувствовала пальцы на ногах. «Что же я сижу! Ведь надо идти! Так мы замёрзнем! – подумала я. – Куда идти? А Ирман? Оставить здесь? По сугробам я его не дотащу. Нет. Надо ждать тут. Завтра нас обязательно найдут. Завтра. До завтра замёрзнем, если не я, так Ирман точно замёрзнет. Он совсем не двигается!». Я принялась варежкой растирать ему лицо, руки, шею. Попыталась найти пульс. Он бился очень редко. Нос у Ирмана обострился и побелел, несмотря на все мои старания его растереть. Я уткнулась лицом в его шею, стараясь согреть дыханием. Мысли мои разбегались. Мне вдруг стало тепло и хорошо. «Всё хорошо, – мелькнула ленивая мысль, – вот уже и согрелись. Поспим, а утром нас найдут».

Острая боль обожгла запястье, я вскрикнула и проснулась.

– Через полчаса вы замёрзните, – голос Роб был глухим и чужим.

Я хотела пошевелить ногами и не смогла, колкие крохотные зверьки носились по венам, вгрызаясь в меня. «Отлежала». Хотела чуть сдвинуть Ирмана, но сил не хватило. Я снова откинулась на ствол ели. «Ну и пусть. Всё равно. Сил нет. Надо ещё немного полежать. Ещё немножко отдохну».

Грудь сдавила тоска. Как мало я прожила, ничего толком и сделать не успела. Я не боялась смерти. Я верила в бессмертие души. Знала, что мы приходим в мир, чтобы чему-то научиться, пройти свой урок и получить необходимый опыт. Но умереть вот так глупо и случайно.

«Я не хочу!!! Я ещё ничего не видела в этой жизни, ничего не сделала. Почему я должна уйти? Как же так получилось?».

Мне вспомнился маленький человечек – кабинетный.

«А ведь он верно сказал, чтоб не ходила. Как знал. Конечно, знал. – я в бессилии я закрыла глаза. – Но что я могла сделать? Рассказывать он запретил. Отказаться? Я даже представить не могла, как можно отказаться от работы! Значит, такая моя судьба».

«Жар-мысль не забудь, коли дура такая», – вдруг вспомнила я слова Афанасия.

Я сдвинула шапку со лба. Жар-мысль. Что за жар-мысль? Может это моя феникс? Феникс! Как я могла про неё забыть. Пусть это не жар-птица, но птица огненная. Может согреть. Но как её вызвать? После материализации она осталась вольной, не привязанной ко мне: когда хотела, появлялась, когда хотела, исчезала. Так, надо сосредоточиться. Я закрыла глаза и представила себя в тот самый момент, когда мы были с моим ведением один на один: его пылающее лицо, глаза – тёмные провалы бездны; я даже ощутила жар.

– Феникс! – позвала я тихо, вложив в это слово все остатки моего затухающего тепла.

Тихо. Так тихо, что слышно было, как поскрипывают толстые ветки деревьев. Я открыла глаза. Прямо передо мной парила Феникс, и такая радость наполнила мою грудь, что тепло её растеклось по всему телу, согревая. Слёзы покатились из глаз. Феникс взмахнула крыльями, и я почувствовала прилив сил.

– Феникс, милая, иди ко мне, – я протянула ладонь. Феникс села на неё. Птица была совсем небольшая, сантиметров пятнадцать, но такое тепло исходило от неё, не жар, а именно тепло, которое как большая радость или счастье, согревала, не только душу, но и тело. Мне стало жарко. Сердце сильными ударами разгоняло кровь, изгоняя злых мелких зверьков. Я села и расстегнула куртку Ирмана.

– Феникс, милая, иди, согрей его, пожалуйста. Ему очень плохо! – и сунула птицу за пазуху Ирмана.

Я услышала, как она ухнула, то ли возмущаясь, то ли соглашаясь. Так впервые я услышала голос своей птицы. Я не стала разбираться, согласна она или нет. Сейчас главное согреть Ирмана. Я сжала кулаки, чтобы Феникс не исчезла. А она, повозившись на его груди, затихла. Не задохнулась? Я осторожно оттянула от шеи воротник, хотела заглянуть, как там она, но не получилось.

– Ладно, я немного куртку расстегну, а то я боюсь, ты там задохнёшься. Только, пожалуйста, не улетай!

Я чуть-чуть расстегнула куртку: феникс свернулась клубочком, положила голову на грудь Ирмана и спала. Я дотронулась до неё, она была почти горячая. Птица открыла глаза, недовольно посмотрела на меня и снова закрыла.

– Ну, спите. Спите, – прошептала я.

Прошло несколько минут, и лицо Имрана чуть порозовело. Он спал и улыбался.

«Спят, – с облегчением подумала я. – Дрыхнут себе, а мне значит надо думать, как выбираться отсюда. Ну, Ирман, я тебе это припомню! Как выбраться? Как выбраться? Уже глубокая ночь. С фениксом можно попробовать дождаться спасателей. И, скорее всего, дождёмся. Но как мы посмотрим им в глаза? Так бездарно вляпались. Это должно быть от того, что не сделали полный тест параметров. Выгонят его после этого, вот точно, выгонят. И меня заодно. Я вообще одной ногой уже на улице, на испытательном сроке. Ориэри так и сказал, что ещё один прокол, и выгонит».

Мне стало так обидно, что я разозлилась.

«А и пусть. Посмотрела бы я на него на моём месте. Я все делаю по обстоятельствам. Как надо. А там…».

Рука коснулась пластмассовой коробочки. Я вытащила её из кармана. Повертела.

«У меня есть ещё это. Большая белая кнопка. Вряд ли я погибну, если нажму».

Я ещё ни разу не слышала, чтобы существовали приборы с самоликвидацией. Добровольно уйти из жизни считалось самым низким, трусливым поступком, это как добровольно отказаться от предназначенного тебе опыта, прервать самосовершенствование, цепь личного духовного восхождения, перечеркнуть себя, как человека, навсегда, и не только для этой жизни. А что потом? Страшно даже подумать. Нет. Коробочка нужна для чего-то другого. Для какого-то дела.

«Всё хватит гадать. Это последний шанс выбраться отсюда, и я им воспользуюсь», – я решительно нажала на белую кнопку.

В груди сжалось от страха. Тихо. Ничего даже не шевельнулось. Ни одного звука. «Бесполезно? Бесполезно! Бесполезная коробка! Не может быть». Я остервенело принялась жать и жать на белую кнопку.

– Работай! Работай! Работай! – шептала я ожесточённо.

– Ну, хватит уже лупить-то, – вдруг услышала я и вздрогнула. – Голова ща лопнет! Вот и лупит! И лупит! Ты что, больная?

– Кто здесь? – просипела я, от неожиданности у меня пропал голос.

– Хто, Хто, дед Пихто!

– Какой дед? – пролепетала я.