Не перебивай мёртвых (сборник)

– Она опять мчится на меня, у неё есть лицо, оно рассечено три раза, а ещё я слышу страшный крик птиц.

Лотфулла Хасани открыл глаза и увидел перед собой старика, который держал в руках ягнёнка. Затем он вновь закрыл глаза и увидел мчащуюся на него луну. А когда открыл, перед ним стоял ягнёнок. И Лотфулла Хасани опять закрыл глаза. Луна уже не двигалась, рубленые раны на ней исчезали, а вскоре и сама луна стала бледнеть.

– Иди с миром, – услышал он голос старика. – Она будет твоим другом. Более того, она станет родиной твоих детей и потомков.

Лотфулла Хасани не понял последних слов, но поблагодарил старика и ушёл. Говорят, после этого он успокоился, и луна перестала его мучить. Он повёл людей дальше, и согласно легенде, через три луны они нашли то место, которое искали. С той-то поры и ведёт начало наша деревня.

Толковать эту легенду можно по-разному. Но вот что я хотел бы отметить. Ягнёнок здесь появляется не случайно. Это животное, которое приносят в жертву во время праздника Курбан-байрам. Нам намекают на то, что ради высокой цели необходимо жертвовать. Лотфулла Хасани, который испытывает страшную вину, получает прощение. Он убил, но он оправдан.

Вполне возможен следующий вопрос – почему Лотфулла Хасани так долго выбирал место для проживания? Я вижу здесь несколько причин.

Во-первых, не всякое место годилось для того, чтобы начать на нём новую жизнь. В то время, например, действовал указ, изданный ещё царём Иваном Грозным, согласно которому татарам не разрешалось проживать в окрестностях Казани, а точнее – в радиусе сорока вёрст от города. Но вряд ли описываемый случай произошёл неподалёку от Казани, поскольку у Лотфуллы Хасани, как вы поняли, было множество причин скрываться от царских властей. В то время действовал и другой указ того же Ивана Грозного. Татары не имели права селиться вблизи Волги, и опять же было оговорено роковое расстояние, – оно составляло тридцать вёрст (добавлю, что это же касалось реки Камы – тридцать вёрст и реки Мёшы – десять вёрст). В легенде мы явственно слышим крик птиц. Голос этих птиц высок и пронзителен, и мы можем предположить, что это чайки. Следовательно, поединок происходил вблизи большой реки. И потому наши странники должны были отправиться дальше.

Во-вторых, я не сомневаюсь, что Лотфулла Хасани сознательно затягивал путешествие. В его поведении есть нечто, что сближает его с ветхозаветным Моисеем, который сорок лет вёл свой народ к земле обетованной. И в нашем сознании тотчас возникает лейтмотив этого странствия – пусть умрёт последний, кто был рождён в рабстве. Однако история о Лотфулле Хасани имеет свои особенности.

Вряд ли он считал своих соплеменников рабами. Но, наверняка, подозревал, что рабское начало в них уже забрезжило. И это рабское начало он связывал с оседлостью. Поскольку именно оседлость делала людей зависимыми. В ту пору народ поднимался на отчаянные восстания, которые карались самым жестоким образом. Туда, где зрела смута, посылались войска, зачинщиков искать долго не надо, вот они где – в деревнях, а куда деревня денется, она не убежит вместе со своими избами, дымами, колодцами, мечетью, детворой, несущейся в облаках тополиного пуха, и стариками, дремлющими на лавочках. И вот печальный итог – деревня потоплена в крови, смутьяны казнены, а крестьянин поднимает взор к небу, и в глазах его вечное страдание и безысходность. И этот его беспомощный взор мы ещё поймаем через несколько веков: «Белые приходят – грабят, красные приходят – опять грабят. Куда крестьянину деваться?»

Чего желал Лотфулла Хасани? Чтобы люди вдохнули горизонта и ветра. Чтобы в них вновь взыграла кровь кочевых, недосягаемых предков, когда вся надежда – на коня и саблю. «А ну, дети, попробуйте догнать татарина!.. И не пробуйте – вовеки не поймаете: у него конь быстрее моего Чёрта», – как вы помните, так говорил отчаянный смутьян Тарас Бульба. И потому те, кто шёл за Лотфуллой Хасани, слышали дикую музыку ветра, наблюдали чудовищно красивый горизонт, рассекаемый надвое хлыстом, их души заполнял топот копыт, и всё это умещалось в одном чувстве, в потрясающем, обескураживающем, сводящем с ума чувстве свободы.

Итак, как гласит легенда, через три луны место для новой жизни было найдено. Что это было за место? Два холма, что издали напоминают женскую грудь, рядом Чёрный лес и небольшая речка, которую можно перейти вброд.

Это место было выбрано не случайно. Выше я делился с вами соображением о том, что в характере моего народа есть трагическая безысходность, и начало она ведёт от места проживания. Нет гор, где можно спрятаться. Нет тайги, куда можно уйти. Нет моря, где твой парус бесследно растаял бы в голубоватом мареве.

Думаю, что когда Лотфулла Хасани выбрал место для будущей деревни, в нём сидело вечное желание смельчака уйти от этой вездесущей, удручающей безысходности. Два холма были для него словно высокие горы, Чёрный лес был нескончаемой тайгой, а речка – безбрежным спасительным морем.

В тот день люди читали молитвы, ходили с одного холма на другой, глаза их были полны предчувствия, того ёмкого предчувствия, в котором умещалось не только собственное счастье, но счастье детей и потомков. Когда стемнело, зажгли костры, запели песни, эта ночь означала конец многолетних странствий, начало новой жизни, и люди долго не могли уснуть.

А затем кто-то спросил: «А как мы назовём нашу деревню?» Говорят, Лотфулла Хасани посмотрел на реку, где отражалась луна и, недолго думая, сказал: «Луна. Мы будем называть так и реку, и деревню». Почему он так сказал?

Он был застигнут великой правотой этого мгновения. Два холма, которые напоминают материнскую грудь, это наша земля. Странствия закончены, и они сделали нас сильными. Наша песня восходит от самой души прямо к небесам. А там, в небесах, – луна, которая когда-то меня мучила, а теперь – друг.

Лотфулла Хасани ещё раз посмотрел на луну, на холмы, на лица людей, ещё раз произнёс имя деревни, и вдруг сердце его забилось, готовое выпрыгнуть. Он вспомнил слова старика: «Она станет родиной для тебя и твоих потомков».

И тогда он понял, что путь его был верен.

Так гласит легенда. Но есть и другие мнения о происхождении названия нашей деревни. Некоторые, например, утверждают, что деревня была так названа для того, чтобы подчеркнуть неприятие политики насильственной христианизации, творимой в ту пору властями. Название «Луна» звучало вызывающе, поскольку по-татарски слово «луна» имеет ещё и значение «полумесяц». Деревня маячила на карте как полумесяц на минарете, в то время как большинство мечетей в крае было разрушено согласно царскому указу.

Однако у меня есть ещё одна версия о происхождении названия деревни. Подозреваю, что человек, который так её назвал, будь то Лотфулла Хасани или кто-то другой, обладал даром предвидения, а быть может, обычной человеческой мудростью. Он знал, что жителей её будет бросать по всему свету с той неизбежностью, с какой приходит страшная тёмная вода и уносит отсюда мужчин. Но где бы ты ни был – в Германии или Сербии, Австралии или Венесуэле – ты всегда можешь взглянуть в ночное небо и вспомнить. Твоя деревня – она не только в твоём сердце, но и в небе.

Я поведал историю о происхождении нашей деревни, хотя сначала было повёл речь о Халиле и его необъяснимом даре. В моём рассказе, хочу я этого или нет, возникают новые имена, некоторые из них так или иначе остаются в поле нашего зрения, а некоторые, появившись раз, больше уже не появятся. Этих имён всё больше, одно имя тянет за собой несколько других. У нас принято хранить в домах родословные своих семей – шаджара. Это ветхий, бережно оберегаемый лист бумаги, где расписаны твои родственные связи до седьмого колена или выше. Там ты увидишь себя, затем, следуя по тонкой линии вверх, найдёшь своего отца, а дальше – деда, и, восходя, словно к вершине пирамиды, обнаружишь основателя рода или пращура, которого можно считать таковым, имя которого мерцает из недосягаемого прошлого. При этом ты переберёшь сотни побочных, знакомых и незнакомых тебе имён. Имена, обведённые кружочками, будут вставать перед тобой словно бесчисленные луны из темноты. Ткни в любую из них – и получишь страшную, кровоточащую и в то же время восхитительно красивую судьбу. Иди от неё влево, иди вправо, вверх, вниз, – тебе предстанут бесподобные жизни, влекущие одна другую из небытия бумаги. Ты можешь сказать – жил, понимаешь, когда-то некий Абдулкарим (после которого не осталось даже фотографии), ну что с того? А с того, отвечу я, что у него было, как минимум, два достойных нашего внимания события – это рождение и смерть. И ещё у него была любовь, соседствующая со свистом хлыста, запахом пота, пыли, лошадиного навоза, но в то же время бросающая душу в небеса, так легко бросающая, словно стрижа под облако. А чем нам интересна его жена Махфуза, спросишь ты? А тем, отвечу я, что, истекая кровью, она познала великую суть материнства. И познала её с лихвой, поскольку детей надо было рожать много, с учётом того, что мужчин из нашей деревни унесёт отсюда страшной тёмной водой. Тем более что двое сыновей попадут под рекрутский набор и уйдут воевать против Наполеона, о котором никогда и не слыхали.

Подозреваю, что мой рассказ может пойти по этому руслу, – я всё время рискую вовлечь сюда новые персонажи, число которых множится, как в фамильной родословной. И потому мне приходится ограничивать себя, иначе я буду говорить бесконечно, словно перемещаясь вдоль и поперёк ветхого листа бумаги.

Рассказчик остановился. Очевидно, ему надо было перевести дух.

– Давайте ещё раз заварим чай. Вы знаете, чтобы рассказ получил другое качество, надо сменить сорт чая. Всё, что мы рассказываем, зависит от чая, который мы пьём.

Он достал из чемодана полотняный мешочек, завязанный тонкой тесёмкой.

– Сейчас я заварю другой чай. В нём есть лёгкий привкус дыма, так как его сушат на кострах.

Он заварил чай, а затем, уже пробуя, произнёс:

– Ощути его вкус, и ты ощутишь вкус мгновения. Ты познаешь ёмкость мгновения, его скрытую тяжесть и красоту. Это, знаете ли, сродни вот чему. Наш поезд мчится в неизвестность, ты видишь за окном росчерк проносящихся перелесков. Но вот, представьте, поезд сделал неожиданную остановку, ты вышел из вагона в ночь – столь гулкую, столь непостижимую и огромную. Ты слышишь далёкие и близкие шорохи, чувствуешь запах сосновой смолы и земли, а из соседнего оврага пахнет сыростью, и ты догадываешься, что овраг этот столь глубок, аж дух захватывает.

Так вот. Я хочу сделать в моём рассказе остановку. Точнее, мне надо вернуться в ту самую точку, с которой начался этот рассказ, и там остановиться, чтобы вдохнуть того воздуха.

Итак, я стою на одном из холмов и называю имя своей любимой. Темнеет, Фатима отвечает мне с соседнего холма, мы спешим навстречу друг другу, я бегу вниз со своего холма, я падаю навстречу ей, а моё сердце в груди падает в сотню раз быстрей. А затем мы любим друг друга в высокой траве, меж двух холмов, там, где неподалёку журчит родник. Я зарываюсь в её грудь, что похожа на эти два холма, на которых расположена наша деревня, я хочу, чтобы она стала матерью моих детей. И вот – это то самое мгновение, которое имелось в виду, вот оно, я чувствую его вкус, оно пахнет кровью, женщиной и смертью.

Мы настолько близки к смерти, что слышим, как поют мёртвые в Чёрном лесу.

Волк-лунатик теперь приходит в деревню каждую лунную ночь.

Идёт какая-то война, никто в деревне не знает, как её назвать, но позже её назовут гражданской.

Та страшная тёмная вода, которая уносила из деревни мужчин, теперь остановилась, вскипела и закрутилась в бешеной воронке. И мужчины погибают здесь же, никуда не уходя. И это гораздо страшнее – когда убивают рядом. В этом нет ни капли печали, что ощутима в осеннем горьком ветре, в этом есть лишь голая правда небытия.

Нам с моей любимой нечего бояться огласки наших отношений. Её отец умер от тифа, мой – на принудительных работах.

И потому мы любим друг друга словно в последний раз. Но это и есть последний раз. Я этого ещё не знаю, но она знает.

Фатима Сакаева. Я вспоминаю её в разном возрасте, поскольку в деревне дети растут бок о бок, – я помню её вплоть до самого последнего мгновения.

Фатима предстаёт передо мной ещё маленькой девочкой, когда мы спорили с ней, чей сон легче, а затем бросали сны на ветер. Сейчас, столько лет спустя, ветер приносит эти сны обратно. Они полны знакомых тропинок, тополиного пуха, и ещё чего-то родного и полузабытого. А некоторые из них я не узнаю, но догадываюсь, что это сны маленькой девочки.

Она является мне в возрасте более старшем, когда дети обучаются грамоте. Я вижу её пишущую мелом на стене сарая: «Корова – животное. Лгать – нельзя. Жизнь – чудо».

Затем моя память преподносит её уже в возрасте начинающейся женственности. Она появляется в самом начале нашей улицы, она ещё далеко от меня, но душа моя возносится и падает, я успеваю сотню раз умереть и воскреснуть.

Но думаю, что этого лёгкого улетающего образа недостаточно, чтобы получить представление об этой женщине. И потому я вынужден рассказать о ней нечто большее, хотя опять рискую затеряться в дебрях её родословной.

Она обладала странным чутьём, она слышала больше, чем слышат другие, видела невидимое, предчувствовала появление гостя и покойника. В одну из лунных ночей несколько человек из нашей деревни стали свидетелями того, как она гладит волка-лунатика, который спокойно лежал у её ног. Говорят, это особое чутьё досталось ей от её прадеда Бату Сакаева.

Фамилия Сакаевых была знаменита на всю округу, и в первую очередь тем, что это была богатая купеческая династия. Её основатель Бату Сакаев разбогател на торговле чаем. Говорят, ему очень везло с самых первых его шагов в коммерции. Но это везение распространялось не только на коммерцию.

С его именем в нашей деревне связано множество историй и легенд. Для начала я хочу вам рассказать три из них, все они произошли в годы его юности, кроме того, все они так или иначе связаны с его увлечением охотой – во всех трёх он или охотится, или идёт на охоту, или возвращается с неё. Итак, вот первая из них.

История номер один о Бату Сакаеве

Как-то раз Бату Сакаев возвращался с охоты. Он вышел из Чёрного леса и поднимался в деревню. Был знойный летний полдень, стояла сильная духота. И вдруг Бату краем глаза заметил некое движение справа. Взглянув туда, он увидел, что рядом с ним, словно наперегонки, движется копна сена. Человек, хоть раз встречавшийся с нечистой силой, знает, что настоящий ужас начинается не в кромешной темноте, а напротив, в ярком солнечном освещении. Итак, Бату увидел это странное явление. Вы, наверняка, думаете, он должен был зажмурить глаза и открыть вновь, не веря своим глазам. Или ущипнуть себя за ляжку, не доверяя сознанию, которое могло перепутать явь со сном. Но вы зря так думаете, поскольку наш герой был настоящий джигит и доверял своим зорким глазам и твёрдому уму. Он пошёл вправо наперерез странному объекту, рассекая свой страх, словно высокую траву. Но копна при его приближении тотчас исчезла. Бату прочитал молитву и направился в сторону деревни. Пройдя шагов двадцать, он заметил, что впереди его путь пересекает женщина. Вид её был странен: ростом была не выше полутора аршин, волосы её были черны, как воронье крыло, и распущены, платье на ней было до самой земли. Передвигалась она неестественно быстро для своего роста, платье скрадывало шаги, она словно плыла по раскалённому воздуху. Бату прибавил шагу, но женщина вдруг превратилась в облако пыли, которое, заклубившись осело на земле. Сзади послышался храп коня и скрип телеги. Юноша обернулся. В телеге ехал его сосед Яхья Атнагулов со своей сестрёнкой, сидевшей за его спиной.

– Вы её видели? – спросил Бату.

– Кого её? – не понял тот.

– Её.

Яхья Атнагулов удивлённо хмыкнул, хлестнул коня и поехал дальше. Бату посмотрел ему вслед. За телегой поднималась дорожная пыль. И тут Бату пришлось ещё раз помолиться. В телеге, за спиной Яхьи Атнагулова, сидела не его сестрёнка, а та самая женщина. Она смотрела юноше вслед сквозь дорожную пыль.