О королях. Диалог мэтров современной антропологии о природе монархической власти

Монархическая власть в целом

Монархическая власть является одной из самых устойчивых форм правления. Хотя мы не можем точно определить ее исторические истоки во времени и пространстве, свидетельства существования монархической власти присутствуют практически во все времена и повсеместно, причем на протяжении большей части человеческой истории она становилась более распространенной, а не наоборот.

Более того, когда монархическая власть уже установлена, избавиться от нее на удивление трудно. Чтобы казнить Карла I и Людовика XVI, потребовались невероятно сложные юридические уловки; если просто убить монарха со всей семьей, как это бывало с русскими царями, их место постоянно будет пытаться занять кто-то другой, и этот процесс, по-видимому, потенциально бесконечен. Кажется, неслучайно единственными режимами, которые почти не были затронуты восстаниями «арабской весны» 2011 года, стали именно давние, устоявшиеся монархии. Даже когда королей свергают, правовая и политическая рамка монархии, как правило, сохраняется. Подтверждением этого служит тот факт, что в основе всех государств модерна лежит курьезный и противоречивый принцип «народного суверенитета»: власть, некогда принадлежавшая монархам, продолжает существовать, только теперь переходит к субъекту под названием «народ».

Как непредвиденный побочный эффект от распада европейских колониальных империй, эта концепция суверенитета легла в основу конституционных порядков по всему миру. Немногочисленными частичными исключениями стали страны, уже обладавшие собственными монархиями,– например, Непал или Саудовская Аравия.

Из сказанного следует, что любую теорию политической жизни, которая не учитывает эти факты или рассматривает монархическую власть как некий маргинальный, исключительный или вторичный феномен, нельзя считать особенно удачной.

Итак, в этой книге мы предлагаем пролегомены к теории монархической власти. Отправной точкой для наших рассуждений является уже знакомая обоим авторам область: в одном случае это классические легенды о короле-чужеземце, во втором – анализ божественной природы монархической власти у народа шиллуков[1]. А в этом сборнике, в частности, мы особо сосредоточимся на феномене, который получил название «божественной» и «сакральной» природы монархической власти. Мы приступаем к этой задаче, полагая, что внимательное изучение разновидностей данной формы власти поможет выявить глубинные структуры, которые лежат в основании любой монархии и политической жизни в целом.

Ниже мы расскажем о выводах, к которым пришли, написав эту книгу. Некоторые из этих тезисов, вероятно, ближе к точке зрения какого-то одного из двух авторов, но мы считаем, что такая дискуссия плодотворна, а итоговые гипотезы способны указать важные новые направления для исследований.

Космическая полития

Человеческие общества иерархически встроены в космическую политию, в рамках которой их окружают – как правило, над землей, а также под землей и на земле – существа, наделенные человеческими качествами и сверхчеловеческими способностями, которые управляют судьбой людей. Вне зависимости от того, какую форму принимают эти сверхлюди – богов, предков, духов, демонов, тотемических существ (species-masters) или антропоморфных созданий, воплощенных в существах и функциях окружающей среды,– жизнь и смерть человека в их власти, как и происходящее в космосе. Таким образом, человеческое благополучие и неблагополучие всецело зависит от них. В силу этого обстоятельства даже слабо структурированные общества охотников и собирателей подчинены богоподобным существам, властвующим над обширными территориями и над всеми людьми. Даже в тех случаях, когда правителя нет на земле, он присутствует на небесах.

Следовательно, естественное состояние является состоянием государственным. Учитывая то, что человеческим обществом правят сверхлюди, которым принадлежит последнее слово в вопросах жизни и смерти, нечто предельно напоминающее государство является универсальным человеческим состоянием.

Из сказанного также следует, что монархи суть копии богов, а не наоборот – несмотря на конвенциональное допущение, что божественное является отражением общества. В ходе человеческой истории монархическая власть была производной от божественной и зависела от нее. Действительно, в безгосударственных племенах ничуть не меньше, чем в больших королевствах, человеческие правители имитируют силы, правящие космосом, пусть и в редуцированной форме. У шаманов есть чудесная сила духов, с которыми они даже могут общаться. Посвященные, прошедшие инициацию старейшины или предводители кланов играют роль богов (возможно, в несколько завуалированной форме), отвечая за плодородие людей и природы. Вождей встречают и привечают как богов. Монархам подвластна сама природа. Процесс, который обычно считают обожествлением человеческих правителей, с исторической точки зрения лучше описывать как очеловечивание бога.

Как следствие, не существует никакой светской власти (secular authorities): власть людей есть духовная власть, сколь бы прагматичным образом эта власть ни достигалась. Господство над другими может быть достигнуто с помощью превосходящей силы, унаследованной должности, материальной щедрости или иными средствами, но сами полномочия осуществлять власть или быть при власти считаются принадлежащими предкам, богам или другим внешним сверхлюдям, выступающим в роли источников жизни и смерти. В этой культурной рамке привилегированное отношение к сверхчеловеческим вершителям человеческой судьбы является raison d’être [смыслом существования – франц.] земной социальной власти. Более того, как свидетельствуют мирские достижения, такой доступ к сверхчеловеческим силам может привести к подчинению людей, напрямую не затронутых действиями лиц, облеченных властью. Это и есть «харизма» – в исходном, богоданном смысле [2].

В этом богоданном смысле шиллуки говорят, что монарх – это Джуок (бог), но Джуок – не монарх. Божественность монарха является формой интерсубъективного анимизма. Как модальность Единого, заключающего в себе Многое, само божество может быть понято как персонификация главного элемента некоего класса вещей, которые тем самым выступают в качестве множества воплощений божественной сущности (godhead). Иными словами, будучи делимым субъектом, бог или богиня также имманентно присутствует во всех существах и характерных особенностях своего царства. Гавайцы говорят об имеющих символический смысл растениях, животных и людях как о таком-то количестве «тел» (кино лау) бога: именно в этом смысле капитан Кук был, как известно, богом Лоно, однако Лоно не был капитаном Куком. Такой интерсубъективный анимизм вовсе не редкость: шаманы одержимы своими фамильярами, а жертвы – своими демонами. Идолопоклонничество и родство точно так же являются формами широко понимаемой метафизики интерсубъективного бытия.

По сравнению с той разновидностью космической политии, которая существует в обществах собирателей (как и во многих других), власть смертного монарха воплощает в себе предел государственной власти. Какими бы ни были его претензии, какой бы социальный аппарат ни находился в его распоряжении, ни один смертный человек никогда не сможет обладать божественной полнотой власти. И большинство монархов, несмотря на их притязания на абсолютную власть, никогда всерьез не пытаются ею овладеть.

Однако для [женской] половины человечества появление власти смертных монархов стало серьезным ударом, поскольку монархи практически во всех известных случаях являются архетипами мужественности. В наши дни ученые привыкли списывать со счетов палеолитические и неолитические изображения могущественных женских фигур как попросту «мифологические» представления, лишенные политического значения, однако в космических политиях, существовавших в то время, всё могло быть иначе. Поэтому закрепление божественной политической власти в фигуре мужчины – главы монаршего семейства и дворцового домохозяйства – означало наступление патриархата в двух аспектах: теперь маскулинной стала не только первичная человеческая манифестация божественной власти, но и основной целью идеального домохозяйства оказалось производство могущественных мужчин.

Точная историческая траектория, по которой божественная власть – собственно суверенитет – снизошла от сверхчеловеческих существ к реальным людям, если эту траекторию вообще можно реконструировать, вероятно, окажется полной неожиданных поворотов. Например, известны общества (коренное население Калифорнии или Огненной Земли), где произвольные приказания отдают лишь во время ритуалов, в которых люди олицетворяют богов, но при этом приказывают не боги, а скоморохи, по-видимому репрезентирующие саму суть божественной власти; в близких обществах (например, у квакиутлей) появляется целая шутовская «полиция», которой принадлежит власть на всем протяжении ритуального сезона; наконец, в других обществах она принимает более прямолинейную форму временных сил охраны порядка. В упомянутых случаях суверенитет был ограничен во времени: за пределами конкретного ритуального или сезонного контекста наступала децентрализация, и те, кто обладал суверенными полномочиями в течение ритуального сезона, переставали чем-либо отличаться от всех остальных и решающее слово уже не было за ними. Напротив, сакральная власть монарха представляет собой главным образом способ ограничения суверенной власти в пространстве. Почти всегда утверждается, что монарх обладает тотальной властью над жизнью и собственностью своих подданных, но только там, где он присутствует физически. В результате появляется бесконечное количество стратегий, направленных на ограничение свободы передвижения монарха. И всё же сдерживание монарха и его власть находятся во взаимоконституирующих отношениях: те же самые табу, которые ограничивают монарха, превращают его в трансцендентное метасущество.

Формации с правителями-чужеземцами

Монархии с правителями-чужеземцами являются доминирующей формой домодерного государства во всем мире, а возможно – его исходной формой. Монархи, правившие домодерновыми государствами,– это чужаки по происхождению и идентичности. Как правило, династии берут свое начало от героической фигуры государя из более крупной внешней державы: близкого или далекого, легендарного или реально существовавшего, небесного или земного. В других случаях бывает наоборот: не чужеземцы становятся монархами, а местные правители принимают идентичность и суверенитет благородных монархов из других мест и таким способом сами становятся чужаками – это происходило в царствах Юго-Восточной Азии, заимствовавших свои культурные формы из Индии [3]. В любом случае в результате образуется дуальная полития, разделенная между правителями – чужеземцами по своей природе, что является постоянным необходимым условием их власти,– и автохтонным населением, которое «владеет» страной. Эта дуальная основополагающая структура постоянно воспроизводится в легендах и ритуале, даже будучи последовательно воплощенной в различающихся функциях, талантах и полномочиях правящей аристократии и коренного населения.

Монархическая власть не является эндогенным феноменом и не развивается в изоляции: она есть функция отношений между разными обществами в рамках иерархически упорядоченного исторического поля. Превосходство правящей аристократии не было следствием процесса формирования государства; наоборот, само государство рождается из предшествующего ему господства аристократии, пришедшей извне и по своей природе обладающей определенной libido dominandi [влечением к господству, страсти господствовать – лат.] [4]. Правящий класс предшествует классу подданных и создает его.

На своем пути к обретению монархической власти основатель династии стяжает дурную славу, совершая инцест, братоубийство, отцеубийство или другие преступления против родства и общечеловеческой морали; он также может прославиться как победитель опасных врагов в природе или среди людей. Герой манифестирует природу, которая находится выше, выходит за пределы и превосходит природу людей, которыми ему суждено править,– отсюда и сама его способность это делать. Какой бы сдержанной и облагороженной она ни была в уже основанной монархии, чудовищная и жестокая природа монарха остается необходимым условием его суверенитета. Действительно, в качестве знака сверхчеловеческих источников монархической власти сила, особенно продемонстрированная в победе, может функционировать политически как позитивное средство привлечения сторонников, а также как физическое средство господства.

Однако, несмотря на всю трансгрессивную жестокость основателя, его монархия часто учреждается мирным путем. Завоевания как источник «формирования государства» переоценены. Обстоятельства жизни коренных народов, в том числе внутренние и внешние конфликты исторического поля, которое их окружает, часто дают им основания потребовать: «Пусть царь будет над нами, и мы будем как прочие народы: будет судить нас царь наш, и ходить пред нами, и вести войны наши» (Первая книга Царств 8:1–20). Даже в крупных монархиях, таких как Бенин или империя ацтеков, инициатива действительно может исходить от коренных народов, которые приглашают «варяга» из могущественной внешней державы. Некоторые из тех событий, которые преподносились как «завоевания» в традиционных источниках или научной литературе, заключались в узурпации власти предыдущего режима, а не в насилии против коренного населения.

Если традиция завоевания нередко отсутствует, то традиция контракта существует неизбежно, особенно в форме брака между принцем-чужеземцем и избранной женщиной из коренного народа – чаще всего дочерью местного предводителя. Суверенитет воплощается и передается через женщину из местного населения, которая формирует узы между теми, кто явился извне, и местными жителями. Отпрыск этого исходного союза – часто его прославляют как традиционного героя-основателя династии – в своем лице сочетает и охватывает туземные и чужеземные компоненты, из которых состоит монархия. С одной стороны, монарх выступает как отец страны, о чем свидетельствуют в том числе его многоженство и сексуальные подвиги, с другой – как ребенок-вождь коренного народа, из которого происходят его предки по материнской линии. Даже там, где завоевание имеет место, оно является взаимным в силу первоначального договора: происходит взаимоовладение властью – со стороны чужеземного монарха над автохтонным народом и, наоборот, со стороны народа над монархом. Ритуалы помазания на царство обычно воссоздают процесс приручения неуправляемого чужака: он умирает, чтобы затем возродиться, получить воспитание и достигнуть зрелости под присмотром местных лидеров. Его дикая или жестокая натура не столько устраняется, сколько приобретает возвышенный характер и в конечном счете используется для общего блага: внутри – как гарантия справедливости и порядка и снаружи – для защиты державы от природных и человеческих врагов. Но в процессе приручения монарха становится цивилизованным и народ. Монархическая власть – это цивилизаторская миссия. Часто утверждается, что пришествие монарха-чужеземца выводит коренное население из рудиментарного состояния, знакомя его с такими достижениями цивилизации, как сельское хозяйство, домашний скот, орудия труда и оружие, металлы и даже огонь и приготовление пищи,– то есть речь идет о трансформации природы в культуру (в смысле Клода Леви-Стросса). Как было сказано об африканских обществах, жить без монарха – нецивилизованно.

Аллегорическое выражение первоначального союза, синтез чужеземных и автохтонных сил – мужских и женских, небесных и земных, жестоких и мирных, кочевых и оседлых, пришлых и коренных и т. д.– учреждает социально жизнеспособную космическую систему. Часто имеет место конфигурация, в которой доступ автохтонного народа к духовным источникам плодородия земли многократно усиливается передаваемыми через монарха оплодотворяющими силами, такими как дождь и солнце, которые заставляют землю приносить плоды. Несовершенные по отдельности, вместе коренной народ и чужеземные правители образуют жизнеспособную целостность, и именно это помогает монархической власти выживать, несмотря на внутренние конфликты, связанные с их этно-классовыми различиями.

Хотя коренной народ передал бразды правления чужеземному монарху, он сохраняет определенный остаточный суверенитет. Благодаря своему уникальному отношению к силам земли потомки прежних местных правителей являются первосвященниками нового режима. Их контроль над процессом передачи монархической власти, включая ритуалы вступления монарха на престол, является гарантией легитимности правителя иноземного происхождения. Подобным же образом местные лидеры, как правило, обладают врéменными светскими полномочиями в качестве советников монарха-чужеземца, иногда выполняя функции его, так сказать, «премьер-министра». Принцип, согласно которому суверенитет монарха делегируется народом, которому он принадлежит по происхождению и по праву, уже в значительной степени заложен в структурах с монархом-чужеземцем и поэтому широко известен до и помимо своих воплощений в Европе раннего Нового времени.

Несмотря на превосходство аристократии, которая всегда остается этнически чуждой местному населению, зачастую она не доминирует в языковом или культурном плане – в этих отношениях и происходит ее ассимиляция коренным населением. Соответственно, титульная идентичность монархии обычно совпадает с идентичностью коренного населения.

Европейская колонизация в некоторых важных аспектах зачастую является лишь поздней исторической формой туземных традиций монархий с правителями-чужеземцами: в качестве примеров можно вспомнить капитана Джеймса Кука, раджу Джеймса Брука [5] и Эрнана Кортеса.

Общие характеристики

Политическая борьба за власть монарха в общем виде принимает форму столкновения двух принципов: божественного монархического правления и сакрального монархического правления. На практике божественное монархическое правление представляет собой сущность суверенитета: это способность действовать, как если бы монарх был богом, способность выйти за пределы человеческого и вернуться обратно, чтобы ниспослать на своих подданных благоволение или разрушения, причем произвольно и без последствий. Такая власть может сопровождаться умозрительным представлением о том, что монарх является актуальным воплощением какого-то реального сверхчеловеческого существа и демонстрирует это своими действиями. Однако это условие не является обязательным; вполне возможно, что, действуя таким образом, монарх сам становится сверхчеловеческим существом. Японские сёгуны (правда, лишь немногие), римские императоры или кабака угандийского народа ганда – все эти фигуры могли становиться полноправными божествами. Напротив, быть «сакральным» означает быть отделенным от других, защищенным традициями и табу; ограничения, окружающие сакрализованных монархов – «не касаться земли, не видеть солнца» [6], согласно знаменитой формулировке Джеймса Джорджа Фрэзера,– являются не просто способами признания присутствия неподотчетной божественной власти, но также – и это ключевой момент – способами ее сдерживания, контроля и ограничения. Можно рассматривать два этих принципа как отражения разных эпизодов истории о монархе-чужеземце: в момент своего прибытия монарх обладает чудовищной властью, но затем его окружают и подчиняют себе подданные, от которых он терпит поражение. В более общем смысле оба эти мотива всегда присутствуют одновременно.