Анжелика и принц

Пацаны охренели от того, что Лика-Анжелика, типа первая ученица и все дела, ушла из дому, потому что там пьяный скандал, и ревёт за гаражами. Она же всегда приличная, и мать у неё строгая, у каких не бывает дома пьяных скандалов и беременностей от алкашей в возрасте под сорок. И поняли её, и пожалели, да так душевно, как дома никто не жалел никогда. Пива опять же дали, курить тоже предложили, но Лика не хотела – дома курил отчим, и её с того запаха выворачивало. С парнями она тогда просидела за гаражами до поздней ночи.

С тех пор понеслось. Музыкалка пошла по бороде первая – потому что да ну её на хер, за гаражами интереснее. Опять же музыкой надо заниматься, и Лике даже выделяли время, чтоб играть на пианино, пока брат не спит, но сидеть в их комнате и слушать комментарии отчима о том, что играет она херово, потому что и сама херовая, и мать у неё такая же – было капец как неохота. Мать ругалась, тыкала Лику носом в то самое пианино и в то, что его в кредит покупали и что там ещё, но Лика только дернулась – тебе надо, ты и играй. А не хочешь – продавай.

Правда, у пацанов за гаражами была гитара, и Лика довольно быстро разобралась, какие пальцы куда ставить – со слухом у неё было всё в порядке, и с основами музыкальной теории – тоже, уж на трех-то аккордах она могла почти что угодно сыграть, а потом и более навороченное – тоже. Намекнула матери про продать пианино и купить гитару, но была обругана и заткнулась.

В школе она тоже съехала на тройки довольно быстро. О нет, мать пыталась её контролировать и заставлять. Но Лика навострилась сбегать из дома, и ищи её там. С младенцем и алкашом не очень-то побегаешь по улице, и это прекрасно.

У Лёхи был старший брат, а у того – гараж. Брат уехал из города, а ключи от гаража оставил Лёхе, там в итоге компания и собиралась. Пели, пили, кто-то и травку покуривал, а кто-то – и более специфичные вещи делал, Лика этого не касалась. Пить – пила, трахаться – трахалась, а наркотики пробовать побоялась.

Они мечтали о лучшей жизни, но не очень-то понимали, что вот прямо сейчас могут сделать для этой лучшей жизни. Наверное, надо было дотянуть до восемнадцати и уезжать туда, где больше людей и работы, но так могли не все. Подружка Оксанка поступила в универ, одноклассник Мишка – в политех. Трое парней ушли в армию. А остальные так и тусили в городе, перебиваясь случайными заработками и какой-никакой учёбой.

Лика фигово сдала ЕГЭ, с такими баллами поступить в приличное место можно было и не мечтать. Поэтому когда мать сказала – иди хоть в педколледж, лентяйка, Лика и пошла. А чего делать-то?

Поступила на учителя начальных классов. Скука смертная – педагогика, психология и вот это всё. Интересно было на мировой культуре и философии – вела классная молодая преподша, она много знала и могла не только докапываться, но и посмеяться с ними, и работу интересную придумать. А остальное Лике не заходило вот никак.

Она уже думала понемногу – может, первый курс дотянуть, а потом перевестись в областной центр? Ну, попробовать. Конечно, для этого надо учиться, а вот учиться-то и не получалось.

Лика почти каждый день возвращалась домой с желанием уж сегодня-то выучить всё на завтра, и прочитать, и написать, и что там надо. Но дома орал сначала младенец, а потом детсадовец, и не только орал, а ещё лез в её вещи, портил ей тетради и учебники, и пытался добраться до её телефона. Дома была вечно замотанная мать, которой не сильно-то облегчало жизнь, если Лика жарила на ужин картошку, или макароны с фаршем, или что там ещё. Нет, Лика не была безрукой, но когда она заходила домой, эти самые руки у неё опускались. И чем дальше, тем проще было послать всех домашних по разным адресам и уйти на улицу или в гараж. Объяснить – нереально, потому что в ответ она слышала только одно – у тебя отдельная комната, что тебе ещё надо? Ну да, если бы не было той отдельной комнаты, она бы давно уже сбежала жить к Лёхе, или к кому там ещё! А так только изредка ночевала там, не чаще раза в месяц, когда дома становилось совсем херово. Мать требовала сознаться, где она была и что делала, но Лика стояла на своём жёстко – была у подружки, как зовут – не скажу, ты её всё равно не знаешь. Ушла – и ушла, не насовсем же, вернулась ведь. И в школе учусь, как могу, так и учусь. И в комнате своей неделю назад убиралась. Ах, не видно? А вот не надо Ваню туда пускать, он там всё и расхерачил. И ужин готовила только вот позавчера, хоть бы кто спасибо сказал. И будет надо – ещё уйду, из этого ада только уходить, иначе никак.

Мать обижалась на такие слова, но Лике было без разницы, кто там на что обижается. Конечно, многие друзья жили как-то так же, но не все. Встречались и нормальные семьи – где детей защищали от придирок учителей в школе, где ходили гулять не только с младенцами, где забота выражалась не только в тарелке еды со словами «Жри, скотина», и требованиях до минуты отчитаться, где была и что делала, а в каком-то понимании, что ли. Подружка Алинка из дому не сбегала, у неё и мать была спокойная, и отчим ей достался нормальный, непьющий. Ну, то есть, в праздники-то все пьющие, но выпил раз в месяц – и норм, а не каждый божий день, и без скандалов. У подружки Жанки тоже дома спокойно, и пересидеть скандал у неё можно, и даже иногда переночевать. Поэтому не надо говорить, что вообще жизнь такая, это люди такие.

Ладно, надо или спать, или хоть до толчка сходить, думала Лика. Открыла глаза, они открылись, села и увидела такое…

Что тотчас же зажмурилась обратно и завизжала.

04. Прелестная Анжелика

Анри пришёл в себя от визга, от дикого женского визга такой силы, что уши закладывало. Ох, Орельен же пытался оживить его Анжелику, и что там? Неужели это Анжелика, прелестная графиня Анжелика де Безье, так оглушительно визжит?

Он с трудом сел, открыл глаза, поморгал немного и оглянулся. Склеп, всё верно, они тут и были. Только через отверстие в куполе проникает свет, это что, значит, утро настало? Сколько времени они уже тут?

Друзья – Орельен де ла Мотт и Жан-Филипп де Саваж лежали рядом на полу. Точно, они стояли вокруг постамента, держались за руки и делились силой с Орельеном, который проводил обряд. А потом что случилось? И откуда такое ощущение, что он, Анри, или пил всю ночь напролёт, или дрался с десятком противников разом, почему сил-то нет?

И почему ж она визжит-то?

Анри поднялся, оперся на постамент и взглянул на девушку.

Но это была вовсе не Анжелика!

Нет, девушка была похожа, очень похожа, лицом – как две капли воды. Но его Анжелика была пышнее телом, у неё были длинные каштановые волосы, и одета она была в сорочку, просто в сорочку.

Девушка, сидящая на постаменте, оказалась одета в какой-то странный чёрный кожаный дублет с капюшоном и непонятной застёжкой, в длинные и узкие синие штаны, а на ногах у неё черные кожаные сапоги со шнуровкой. Зелёные глаза – точь-в-точь, а вот волосы короткие и торчат в разные стороны. Она в панике оглядывала склеп, шевелящихся Орельена и Жана-Филиппа, и стоящего Анри. А взгляд у неё был – невероятный. Исподлобья, тяжёлый, будто орудие наставила. И она всё ещё визжала.

Господи, кто же это такая, и что с ней теперь делать?

– Сударыня, перестаньте же, перестаньте, пожалуйста, – у Анри не было сил крикнуть, он подумал даже, что его еле слышный шепот она не услышит вовсе.

Но она услышала. Визг прекратился – кто-то за его спиной облегчённо вздохнул, а потом она подняла на него прекрасные зелёные глаза и прошептала:

– Господи, у меня глюки. А-а-а-а, у меня глюки. Мы что, наклюкались вчера с Дюшей? Что мы пили-то? Дюша, ау, хер ты собачий, что ты мне налил вчера? Или мы не пили, а нюхали? Или не дай бог кололись?

После этой абсолютно непонятной фразы (каждое слово в отдельности – ну, почти каждое – вроде понятно, но все вместе – вовсе нет) девушка принялась сдирать с себя свой дублет, под ним была какая-то очень странная цветная сорочка, закатывать рукава и осматривать свои руки.

– Как вас зовут, сударыня? – попытался спросить Анри. – Кто вы?

Она как будто вот только заметила его. Остановилась взглядом на его лице и прошептала:

– Чумка, – он не сообразил, причём тут собачья болезнь, и продолжал неотрывно на неё смотреть, тогда она продолжила: – Лика. Ну, Анжелика. Анжелика Алексеевна Чумакова.

Анри понял из всего только одно – её зовут Анжелика. Когда она не визжала, то походила на его покойную невесту ещё сильнее, прямо – одно лицо. Он оторвал правую руку от постамента – его всё ещё шатало, сил не было – взял её за кончики пальцев и хотел поцеловать.

Дева ойкнула и отдёрнула руку.

– Эй! Не трогай! Ты кто? Ты кто вообще? Ты сатанист, да? Или косплеер? Или рекон? Ты поэтому так нарядился? И вот эта вся херня вокруг – она же не настоящая? Это же этот, как его, ну, стафф?

Она говорила очень быстро, и он снова не понимал добрую половину слов. Раньше Анжелика – его Анжелика – говорила неспешно, взвешивая каждое слово, очень нежным тихим голосом. Что с ней сделал Орельен?

– Я Анри, я ваш наречённый Анри, вы не помните меня? Мы праздновали помолвку неделю назад, а потом вы заболели.

– Анри? Помолвка? Что за херня? – нахмурилась девушка. – Ты прикалываешься, да? Это вы с Дюшей гараж разукрасили, пока я в отрубе была, да? А Дюша где? А сколько времени? Мы все, по ходу, проспали, и я в педуху, и он в фазанку, да?

Девушка надела свой дублет обратно, слезла с постамента, огляделась, принюхалась. Оказалось, что рядом с ней лежала сума вроде дорожной, с виду – удобная, с карманами и с чем-то ещё, довольно большая. Она схватила суму за одну из двух длинных лямок и уже было собралась выскочить наружу, но окончательно пришедший в себя Жан-Филипп схватил её за то, до чего дотянулся – то есть за ногу.

Однако она успела приотворить дверь и выглянуть наружу – на семейное кладбище. Изумлённо захлопала глазами, разинула рот и произнесла:

– Ой, мля… – повернулась к ним, не глядя, стряхнула с лодыжки руку Жана-Филиппа и грозно глянула на Анри. – А ну говори, мать твою во все дыры, где я, кто вы такие и что тут устроили!

05 Кто эти люди и где мои вещи

Чумка смотрела вокруг и, мягко говоря, охреневала. Да где же она, мать-мать-мать, куда ж её занесло!

По размерам на гараж похоже, да, но гараж металлический, из листов железа, а эта херь каменная. Ну и в гараже стол, полки и инструменты, и ещё крышка от люка, который в подвал, где картошка с морковкой и солёные огруцы. И их имущество – чайник там, посудка, чтоб пожрать, обогреватель – зимой без него никуда, гитара, диван, который прошлым летом на помойке нашли и притартали, хороший диван, между прочим, большой, и спальники. А тут какой-то стафф из ужастика, или из анимешки – черепа в углу, кости, ещё байда какая-то, а в середине типа стола, только он каменный. И трое пацанов, если и старше Чумки, то ненамного. Правда, одеты как-то странно, как косплееры, или реконы какие-нибудь, Чумка знала, что такие есть, но не больно-то в них разбиралась. Вроде одни делают себе костюмы из анимешек, и сами хлипкие, а вторые – типа за историю и к ним лучше не задираться, но это не точно, хер там их знает на самом-то деле.

Один из пацанов, который первый себя с полу отодрал – тоже, что ли, бухали, как не в себя – всё бормотал что-то, что она его невеста. Какая, к херам, невеста, она его видит первый раз в жизни! Он так-то ничего, волосы черные, глаза синие, высокий, ещё одеть бы по-людски, и даже красивый был бы.

Второй, который за ногу схватил, вообще никуда не годится – у него же в ухе здоровенная серьга! С каменюкой прозрачной, и та каменюка прямо болтается! Ладно, если ещё маленькое колечко, ну, бывают идиоты, но не вот прямо серьга же! И подстрижен не под ноль, но под ноль три, наверное, и глаза какие-то стрёмные, нечеловеческие, желтоватые. Такой в рожу даст и не поморщится.

А третий поднялся с полу и принялся её рассматривать. Чумка тоже в долгу не осталась, выпялилась на него, потому что там было, на что посмотреть! На всех троих, между прочим!

Одеты они были в какие-то куртки, типа из велюра, что ли, вышитые, и с пришитыми бусинками, и с тесёмками какими-то, или как там эта херня называется. Только почему-то куртки все порезанные на полосочки, а между полосочками типа рубаха торчит. У них так модно, что ли, это типа как джинсы с дырами носят? Везде пуговицы и завязки, ни одной молнии нет, неудобно же.

А штаны… ой, мля! У одного прямо шары вокруг жопы. Тоже с полосочками. У того, который сказал, что жених, мать его за ногу. У второго, с серьгой, и третьего, просто какие-то типа шорты, или бриджи, или как они там называются, когда до подколенок, короче. А ниже – ой, уржаться же можно. Колготки. Ну натуральные простые колготки. Как у бабы какой-нибудь. Ой, а это ещё что? Это чтобы с бабой не перепутали, да? Специальный мешочек, куда хер складывать? Умора.

Когда Чумка разглядела этот пикантный момент, то не смогла удержаться от смеха. Тьфу, блин, а ещё – кружавчики, бантики, ленточки какие-то. Зато на пальцах – кольца, на шее – цепи, и там, поди, золото, хотя может быть и китайская подделка, золото такой толщины и такого замысловатого плетения не бывает, даже у крутых авторитетов. Не то, чтобы Чумка видела в жизни много настоящих авторитетов, но двух – да, сильно издали подглядывала. Не было у них такого.

– Чему вы смеётесь, сударыня? – третий, который её рассматривал, наконец-то открыл рот.

А он ничего, не стрёмный и не смазливый, такой, нормальный, короче. Карие глаза смотрят весело, нос курносый и задорный, волнистые волосы и не длинные, и не короткие, а как у самой Чумки – серединка на половинку. И ростом с Чумку, а то и пониже будет. Короче, пацан пацаном. Только кружавчики с него ободрать, конечно.