Лиловые орхидеи

– М?м?м, вкусняшки, – говорит она.

Бэйлор оглядывается по сторонам. Столы накрыты скатертями в красную и черную клетку. Свет приглушен, а из динамиков на потолке льется тихий софт-рок. Это место полно противоречий. В такого рода заведениях ожидаешь увидеть в меню стейки и дорогое вино. Эта бургерная как забытая жемчужина, и поскольку она не по карману большинству студентов, здесь не шумно и нет пьяных малолеток.

– Мне здесь очень нравится, – говорит она, снова глядя на меня. – Напоминает наш ресторанчик.

– Да, точно, – говорю я, вспоминая, что она рассказывала мне об их семейном ресторанчике в Мейпл-Крик.

По вечерам и в выходные она и ее младшие сестры Скайлар и Пайпер работали в ресторане «У Митчелла».

– Напомни, почему ты предпочла журналистику семейному бизнесу?

Мы вкратце обсуждали это раньше, но она так и не рассказала мне, почему не захотела пойти по стопам своих родителей.

– Когда я росла и особенно когда была маленькой, моим родителям было очень тяжело держать свой ресторан. Но поскольку это была их мечта, они делали для этого все возможное, например, брали кредиты под залог дома или использовали все деньги, отложенные на наше обучение.

Ее лицо озаряется, когда она продолжает:

– И вот однажды в ресторан заходит женщина и заказывает блюдо дня. Мы понятия не имели, кто она такая. Мы думали, что она, как и большинство наших посетителей, просто оказалась здесь по пути в Нью-Йорк. Но через две недели нам по почте пришел конверт с газетной вырезкой из «Нью-Йорк таймс», в которой рассказывалось о домашнем ресторанчике в Мейпл-Крик. О нашем ресторанчике! В статье превозносилась наша еда, обслуживание, атмосфера. После этого бизнес вырос раз в десять и моим родителям больше не приходилось беспокоиться о том, что мы потеряем дом, если не сможем выплатить залог.

Бэйлор задумчиво вертит в руках салфетку.

– Именно тогда я и осознала силу журналистики. Я пообещала себе, что стану человеком, который будет приносить людям радость при помощи слов.

Я снова поражен девушкой, которая сидит передо мной. Но прежде чем я успеваю как дурак снова сказать ей, какая она удивительная, официантка приносит нам еду. Я смотрю, как Бэйлор откусывает большой кусок от чизбургера, который едва помещается в ее маленьких ручках. Сок струится из уголка ее рта, и мне приходится сдерживаться, чтобы не вытереть ей подбородок и потом не слизнуть острый вкус с ее пальцев.

– Божемойкаквкусно, – бормочет она с полным ртом мяса, закатывая глаза от удовольствия.

В полнейшем восхищении, забыв про собственную еду, я смотрю, как Бэйлор наслаждается первым кусочком бургера, который – я уверен – станет и ее любимым бургером тоже.

Как здорово, что она заказала чизбургер! Карен и ее подруги заказали бы салат с какой-нибудь дурацкой уксусной заправкой. Почему они считают, что быть такими худыми сексуально? Они думают, что парням нравится чувствовать их скелет, когда мы к ним прикасаемся? Я вспоминаю те несколько раз, когда я обнимал Бэйлор и ощущал ее мягкие изгибы. И вдруг под складками скатерти в красно-черную клетку у меня появляется эрекция.

Я беру свой бургер и быстро его съедаю. Я думаю о новой расстановке на поле, которую мы отрабатывали на прошлой неделе. Что угодно, чтобы успокоить свои возбужденные… хм… нервы.

Я и не заметил, как моя тарелка опустела, поэтому тянусь к картошке фри на тарелке Бэйлор. Она шутливо шлепает меня по руке.

– Что?! – говорю я. – Разве девушки не делятся едой на свиданиях?

Я оцениваю количество еды на ее тарелке: она ни за что не сможет доесть гигантский бургер, от которого осталось еще больше половины, и гору картошки, лежащей рядом.

– Это лучше у тебя спросить, – говорит она, разрывая кусочек картошки пополам и отправляя половинку в рот. – Я не такая, как все девушки, Макбрайд.

– Да уж, это точно, Митчелл.

Она жестом указывает на свою тарелку.

– Я не против поделиться, – говорит она. – Но хочу получить что-нибудь взамен.

Я смотрю на свою пустую тарелку, потом снова вопросительно смотрю на нее.

– Речь не о еде, – говорит она. – Мне нужна информация.

Я вопросительно приподнимаю бровь.

– Я задам тебе вопрос. Когда ты на него ответишь, получишь немножко моей картошки, – говорит она.

Я смеюсь:

– Поиграем в «Двадцать вопросов»?

– Не совсем, – качает головой она, – просто хочу кое-что выяснить.

Я смотрю на кучу картошки у нее на тарелке.

– Задавай свои вопросы. Я все еще голоден.

Она прикусывает губу, ее глаза бегают из стороны в сторону – очевидно, она обдумывает, что хочет узнать обо мне в первую очередь.

– Ладно. Когда ты начал играть в футбол?

Никто раньше не задавал мне этот вопрос. Даже мой тренер. Я помню тот день с почти болезненной ясностью.

– Когда мне было пять лет, мой отец уехал в другой город на какую-то конференцию для судей, – начинаю рассказывать я. – Когда мой отец уезжал, у нас дома как будто наступало Рождество. Мы с мамой делали то, чего отец обычно не разрешал. Он всегда считал, что дети должны заслужить то, что получают. А его, скажем так, не впечатляли мои бунтарские замашки.

Я закатываю глаза, вспоминая, как мой отец пытался контролировать неугомонного пятилетку.

– Мама привела меня в магазин спортивных товаров и сказала, что я могу выбрать все, что пожелаю. Помню, как ходил по магазину и смотрел на разные бейсбольные биты и футбольные шлемы. И тут я увидел одного мальчика с отцом. Они чеканили большой черно-белый мяч, перекидывая его друг другу коленями, улыбались и смеялись. Они выглядели такими счастливыми. Я хотел вот это. Я хотел то, что было у них. И мой пятилетний мозг решил, что ключом к этому был футбольный мяч.

Я смотрю на Бэйлор и ловлю на себе ее грустный взгляд. Она уже знает, как хреново мой отец ко мне относится, так что вряд ли это ее сильно удивило.

– Никогда не забуду, какое грустное лицо было в тот день у мамы. Я тогда не догадался, что она все поняла. Она поняла, почему я выбрал мяч, и еще она знала, что у меня никогда не будет того, что было у того мальчика в магазине. На следующий день мама отвела меня на мою первую игру в футбол.

Я смеюсь.

– По иронии судьбы, она была в Бэйлорском университете, – с улыбкой говорю я. – Вот тогда-то я и начал играть. После того дня надо было очень постараться, чтобы застать меня без футбольного мяча.

Лицо Бэйлор выражает сочувствие, она придвигает всю тарелку с картошкой фри поближе ко мне. Я беру несколько штук и отодвигаю тарелку обратно.

– Не надо меня жалеть, Бэй. Мой отец всегда был для меня хорошим примером.

– Это как? – недоуменно спрашивает она.

– Он был хорошим примером того, каким отцом я не хочу быть, – поясняю я.

Бэйлор понимающе кивает.

– Значит, ты хочешь детей? – спрашивает она, глядя в свою тарелку.

– Да, конечно, – говорю я. – Ну не прямо сейчас, но когда-нибудь да.