От ненависти до любви

– Но почему? Ведь я всего лишь выполняю свой служебный долг. Долг, состоящий в том, чтобы преследовать преступников и помогать поддерживать правопорядок. Ну почему вы с такой одержимостью кидаете камни в мой огород? Потому что я делаю то, чего ожидают от меня законопослушные граждане?

– Потому что мне не нравятся ваши методы. – Она отвернулась от него, но он, схватив Кари за руку выше локтя, в ту же секунду повернул ее снова к себе лицом.

– А мне не нравятся ваши! И еще мне не нравится, когда нарушают мои распоряжения. А я распорядился, чтобы к Гопкинсу никого не пускали. Кто вас провел к нему в палату?

– Никто! И отпустите меня. Мне больно!

Это не вполне соответствовало истине. Его пальцы вовсе не причиняли ей боли. Но Кари и Хантер стояли вплотную друг к другу, и близость его тела действительно доставляла ей беспокойство. Не говоря уже о странном чувстве беззащитности, которое она испытывала, ощущая его горячее дыхание на своем лице.

Он растерянно посмотрел на свои пальцы, сжимавшие ее руку, и медленно разжал их. Дав волю чувствам, он, судя по всему, был сконфужен своей несдержанностью. Она же, чтобы скрыть собственное смущение, потерла руку, где только что были его пальцы, делая вид, что боится теперь синяков.

Кари первой нарушила молчание. Она говорила с ним таким тоном, каким обычно разговаривают с собакой, которую только что отстегали за непослушание.

– У двери не было полицейского. Я вошла в палату беспрепятственно.

Однако Хантер вовсе не чувствовал себя побитым псом.

– Кто-то назвал вам номер палаты. Кто именно?

– Это тоже останется без последствий?

– А вот это уж черта с два! Я прямо отсюда поеду в госпиталь и оторву виновному голову.

– В таком случае, мистер Макки, весьма сожалею, но я никогда – слышите? – никогда! – не открою вам своих источников. Вам следовало бы знать, что это неписаный закон каждого уважающего себя репортера.

Хантер Макки едва не дымился от ярости, и Кари испытала сладкое ощущение триумфа. Она загнала его именно туда, куда хотела. Вот он, перед ней, униженный, разозленный. Такое же бессилие чувствовала и она, когда Макки выдвигал обвинения против Томаса.

Однако триумф оказался недолгим. Хантер Макки не замедлил показать, что его еще рано списывать со счетов. Не торопись, Кари. Он сделал шаг вперед, так что их одежда соприкоснулась. Стоило ему двинуться еще немного, и она оказалась бы прижатой к стене. Его загадочные глаза впились в ее рот и замерли. Остановились… Наконец он мягко вымолвил:

– Вы сами напрашиваетесь на неприятности, Кари.

Его глаза оставались прикованными к ее губам. Она же не двигалась с места, не желая подавать виду, что этот пристальный взгляд порождает в ее душе величайшее смятение. Наконец, не выдержав, Кари облизнула губы.

– Я не боюсь вас, – произнесла она низким голосом.

Уголок его рта дернулся. Очевидно, это должно было означать ухмылку. Затем, медленно подняв глаза, Хантер посмотрел ей прямо в лицо. Казалось, он заглянул ей в душу, и от этого у нее похолодело в груди.

– Думаю, все-таки боитесь.

Не сказав больше ни слова, он вышел.

– Трудновато тебе придется. Сунуть руку тигру в пасть и то легче.

Хантер Макки, сидевший, закинув ноги на край письменного стола, снял очки и устало потер глаза.

– Сам знаю. Да тут еще присяжных таких набрали – хуже некуда.

Они с Гаем Брейди уже несколько часов листали объемистые тома уголовного дела. Было уже поздно, и прокурор изрядно устал. Сбросив ноги вниз, он поднялся и с наслаждением потянулся, уперев кулаки в поясницу.

– Хорошо хоть судья постановление вынес в нашу пользу. Мы получили право судить этого парня как взрослого, – заметил Хантер.

Со времени ареста Гопкинса прошел ровно месяц, однако тот так и не предстал перед судом. Проведя дотошную психиатрическую экспертизу, несколько врачей огласили заключение: подсудимый невменяем, а потому неподсуден. И Гопкинса упекли в психушку с тем условием, что, как только он выйдет, его можно будет привлечь к уголовной ответственности за убийство жены.

Новое дело было не менее скользким. Перед Ханте-ром стоял неумолимый выбор: выпустить убийцу на волю или претерпеть немыслимые муки, но все-таки добиться обвинительного приговора.

Гай, хмурясь, с трудом разбирал собственные каракули.

– Представляю, какой хай поднимут правозащит-нички. И за что нас только бог карает? Ну почему ему всего шестнадцать?

– Шестнадцать – всего лишь цифра в метрике, – отозвался Хантер, беря на себя роль адвоката дьявола. – Зато делишек за ним столько, что не всякий взрослый уголовник похвалиться может. Ты список арестов, которым он подвергался, видел? Вслух читать – язык отсохнет. Мелкое воровство, кража со взломом, ограбление, разбойное нападение, вандализм, хранение наркотиков, незаконное ношение оружия… Это тебе не какой-нибудь шестнадцатилетний молокосос-старшеклассник. Этот паренек с девяти лет чудит. От него все только одного ждали: когда же он замочит кого-нибудь? Ну вот и дождались.

– Он утверждает, что это была вынужденная самозащита. Оправдание вообще-то довольно хлипкое – попробуй докажи, что твоей жизни действительно угрожали.

– Об этом пусть у защиты голова болит. На мой взгляд, заключение медэксперта на руку скорее нам, чем адвокату. Мыслимое ли дело – пырнуть собственного отца сорок три раза, а потом говорить, что убивать его даже в мыслях не было. – Из россыпи съедобной дряни, купленной в автомате, Хантер выбрал печенье «Твинки», с сомнением посмотрел на него, а затем, освободив от обертки, сунул в рот. – Для меня это дело ясное как божий день. Мальчишку я допросил, все материалы изучил. Мнение однозначное: у парня ни стыда ни совести.

– Но не забудь про козыри защиты: низкий социально-экономический статус семьи, переполненная квартира, безответная мать, побои от отца-алкоголика…

– Ты, случаем, к Кари Стюарт в союзники не метишь? – сухо заметил Хантер. – Кажется, я только что слышал ее голос.

Гай хмыкнул:

– Ну и вцепилась же она тебе в холку! Хватка у нее почище бульдожьей.

– Не спорю, этот процесс для нее – просто дар судьбы. Очень скоро у нее на руках будет полный комплект фактов, чтобы в очередной раз сделать из меня кровожадного мерзавца. Надеюсь, господь не допустит, чтобы все поверили в то, что я получаю извращенное удовольствие, добиваясь обвинительных приговоров. Такова печальная необходимость. К тому же именно за это мне платят жалованье.

Засунув руки в карманы, он подошел к окну. Ночной дождь дочиста вымыл городские улицы. Машины мчались, оставляя на мокрой мостовой красные и белые полосы следов габаритных огней. На улице до сих пор моросило – к дождю прибавился еще и мелкий снег. Пробежав по силуэтам городских зданий, задумчивый взгляд Хантера остановился на телебашне Даблъю-би-ти-ви.

Интересно, она все еще на работе? Вряд ли. Поздно уже. Лучше бы ее сейчас там не было. Добираться домой в одиночку, да еще в столь поздний час…

О чем он, черт возьми, думает?!

Ведь она презирает его. Более того, целую кампанию развернула, чтобы выставить его перед всем честным народом шутом гороховым, и это в лучшем случае, а в худшем – грязным, беспринципным политиканом. А он, видите ли, стоит сейчас перед окошком и переживает, как она поедет домой по скользкой дороге.

«Признайся, приятель, не идет она у тебя из головы», – пропищал у него в мозгу тоненький голосок.

Чертовщина какая-то! Вечерами он, кипя от гнева, смотрит ее репортажи по телевизору, а потом ложится в постель, и она предстает перед ним снова – в эротических сновидениях. Для человека, свято верящего в логическую взаимосвязь любых событий, это было просто непостижимо.

От этих переживаний Хантер прямо-таки весь извелся. Дошло до того, что он засомневался даже, достаточно ли был беспристрастен в деле о скандале в городском совете. Что, если голова Уинна понадобилась ему лишь потому, что он воспылал страстью к вдовушке «слуги народа»? Ранее Хантер никогда не сомневался в правильности принятых решений. Углубленный самоанализ был для него явлением совершенно новым и неожиданным.

И все же, сколько бы он ни прокручивал в мозгу одни и те же вопросы, всякий раз выходило, что стыдиться ему нечего. Он все делал правильно. Каждое его действие вполне согласовывалось с законодательством и диктовалось только одним стремлением – до конца выполнить прокурорский долг. А то, что Кари Стюарт могла заставить его сомневаться в самом себе, только еще раз доказывало ее опасность.

– Ничего, на сей раз я заткну ей рот, – пробормотал он.

Гай закашлялся, поперхнувшись теплой кока-колой.

– Ого! Ты собираешься надеть на Кари Стюарт намордник? И каким же образом, если не секрет?

– Добьюсь от судьи запрета на видеокамеры в зале суда. А без камеры она бессильна. Процесс обещает стать подлинной сенсацией – о нем раструбили по всей стране. И нам надо как следует постараться, чтобы его окончательно не превратили в цирк для прессы.