Любимая

– Мой портрет все еще висит в этом доме? – спросила она, заинтригованная и обрадованная таким поворотом дела.

– Да, – Роуэн не счел нужным распространяться о том, что картина лишь недавно была возвращена в особняк, и объяснять, при каких обстоятельствах это произошло. Кроме того, он не стал рассказывать о призраке, обитающем в особняке Ламартин.

– Вы увидели его, и… – Энджелина не договорила, но они оба помнили, что Роуэн употребил слово одержимый.

– Да, – он по-прежнему не сводил с нее глаз.

Она первая посмотрела в сторону, словно не выдержав его взгляда.

– Мой портрет пережил все эти годы? – она все еще не могла прийти в себя от изумления.

– Да.

Пережил. Какое странное, хрупкое слово.

Энджелина и Роуэн поняли это. Роуэн понял, какое направление неожиданно приняли мысли этой женщины. Это было естественно, хотя они оба упорно старались не думать об этом. Роуэну вообще не хотелось задумываться об этом. Энджелине же предстояло в конце концов столкнуться вплотную с этой проблемой.

– Странно, что я умерла еще до того, как вы родились, – притворяясь беззаботной, Энджелина посмотрела на Роуэна.

Когда она заговорила о смерти, на душе у Роуэна стало тяжело. Он не мог спокойно сидеть и продолжать смотреть в самые прекрасные глаза на земле, задававшие ему вопрос, на который он не хотел отвечать. Роуэн встал и, засунув руки в задние карманы джинсов, направился к окну.

Он знал. Энджелина поняла это по его лицу, по выражению глаз. Этот человек знает, когда ей суждено умереть. Она увидела, что он не хочет говорить об этом. Ее пульс участился. Его нежелание разговаривать на эту тему могло означать только одно. Странно, но она всегда подозревала это…

– Когда? – шепотом спросила она, стараясь не показать своего страха.

Одно-единственное слово, но оно поразило Роуэна, словно направленный в сердце нож. Он готов был спорить на все свои деньги до последнего цента, что Энджелина знает о том, как скоро наступит этот день. Почувствовала ли она это сама, или его нежелание продолжать беседу натолкнуло ее на эту мысль? Возможно, и то, и другое сыграло свою роль.

– Роуэн?

Он не мог не обернуться, когда его так настойчиво и нежно звали по имени. Глаза Энджелины потемнели еще больше и казались бездонными. Но в их черной глубине Роуэн увидел страх и смирение. Он не знал, какое из этих чувств тронуло его больше.

– Я был послан, чтобы спасти вас. И клянусь, я сделаю это!

Звучавшая в его голосе убежденность заставила Энджелину доверить ему. Почти заставила.

– А что, если это вам не удастся? – спросила она.

– Удастся.

Роуэн подошел к ней, взял ее руку в свою и сжал так крепко, что обоим стало больно. Роуэн заставил себя ослабить хватку, но не мог выпустить руку Энджелины. Он не сделал бы этого даже под угрозой вечных адских мук.

– Я не позволю вам умереть, – прошептал он, переплетя ее пальцы своими. – Клянусь, я не дам вам умереть. – С этими словами Роуэн поднес руку Энджелины к губам и поцеловал ее. Закрыв глаза, он молился, чтобы ему удалось сдержать свою клятву.

– Роуэн…

Он открыл глаза и встретился взглядом с Энджелиной.

– Не надо, – попросила она. – Не говорите, сколько мне еще осталось. И обещайте, что не будете винить себя, если… если то, что случится, невозможно будет изменить. – Роуэн промолчал, и Энджелина продолжала настаивать, словно его эмоциональное состояние было для нее важнее, чем приближающаяся смерть: – Обещайте мне!

– Как я могу это обещать? – голос Роуэна внезапно сел.

– Потому, что я прошу об этом, – просто сказала она.

Роуэну ни разу не приходилось сталкиваться с подобной самоотверженностью. Его сердце переполняла любовь. Он безумно хотел выразить эту любовь, но не мог. Для него было страшнее ада находиться рядом с этой женщиной и не иметь возможности на деле доказать свою любовь. Необходимо было сохранять дистанцию. Он начал вставать с кровати, одновременно высвобождая свою руку из руки Энджелины.

Удерживая его руку, она прошептала:

– Не надо.

Он посмотрел на нее.

– Пожалуйста, – прошептала Энджелина, медленно поднося его руку к своему лицу. – Не уходите.

Она услышала, как он с шумом втянул в себя воздух. Энджелина понимала, что играет с огнем, с огнем, который может поглотить их обоих, но ею двигало странное беспокойство, которому она не могла противостоять. Снова и снова, как будто яростно бил огромный барабан, в мозгу Энджелины звучало, что вскоре ей, возможно, придется умереть. А ведь она еще не жила! Согласна ли она умереть, не изведав той нежности, которая существует лишь в отношениях между мужчиной и женщиной? Отвечая на свой собственный вопрос, Энджелина закрыла глаза и прижалась щекой к ладони Роуэна.

– Энджелина, – прошептал Роуэн, чувствуя на запястье ее дыхание, нежное, словно прикосновение крылышек мотылька.

Они чувствовали, как жаркий ночной воздух вплывает в открытое окно, душный, словно песок пустыни. Кружевная сетка, призванная предохранять от москитов, была поднята, чтобы не мешать благословенному сквозняку. Мокрая от пота рубашка Роуэна липла к спине. Платье Энджелины, глухой ворот и длинные рукава которого отвечали всем требованиям благопристойности, невыносимо раздражало кожу. Но больше всего их мучила не летняя жара, а огонь страсти.

– Энджелина, – повторил Роуэн. Обеими руками он ласкал ее щеки, виски, лоб, прикрытый спутанными волосами. Он даже провел подушечками больших пальцев по ее прикрытым глазам, словно пытаясь на ощупь навсегда запомнить черты ее лица. Затем его пальцы скользнули по губам Энджелины, чуть приоткрыв их. – Мы не должны делать это, – произнес Роуэн, пожирая ее взглядом и ласково поглаживая пальцем ее нижнюю губу. Его ласка была приятнее всего, что только доводилось испытывать Энджелине. Она вздрогнула от удовольствия.

– Да, – прошептала в ответ она, – мы не должны.

– Нам нельзя так поступать, – заявил Роуэн, склонившись к ней и потеревшись носом о ее подбородок.

– Нельзя, – она чувствовала его дыхание на своей шее. Горячее дыхание Роуэна заставляло ее в полной мере ощущать себя живой и это было чудесное, божественное ощущение.

– Это неправильно, да? – спросил он.

– Да… нет… Я не знаю… Роуэн, – тихо смущенно произнесла она, подставляя для поцелуя губы.

На несколько секунд они застыли в неподвижности, не решаясь погрузиться в пылающий водоворот. Стоит перейти эту границу, и их уже ничто не спасет. Они сгорят заживо, охваченные пламенем страсти.

– Останови меня, – взмолился напоследок Роуэн. Его хриплое дыхание сливалось с дыханием Энджелины.

– Не могу, – шепнула она, слыша, как бешено грохочет ее сердце. – Спаси меня Бог, не могу.

И пламя поглотило их.

Ее губы оказались еще мягче и нежнее, чем ему казалось раньше. Прижавшись к ним он перестал воспринимать окружающий мир.

«Нет, не может быть, чтобы это было неправильно», – думала она, интуитивно, как биение собственного сердца, воспринимая эту истину. Сердце Энджелины уже не просто билось, оно трепыхалось в груди, словно птица, жаждущая вырваться из клетки. Она долго была пленницей Галена. Раньше ее мир ограничивался тесным пространством особняка Ламартин, но теперь Роуэн открыл ей путь на волю. В его объятиях Энджелина была свободна. Только в кольце его рук могла она почувствовать себя так, как должна себя чувствовать женщина.

Роуэн видел, что Энджелина, к сожалению, не имеет ни малейшего понятия о любви, и поэтому, несмотря на то, что это было невыразимо трудно, заставил себя не торопиться. Чистота и искренность ее чувств были притягательнее любой, самой изощренной, искушенности в любовных делах. Она не боялась и не стеснялась его. Она отвечала на его поцелуи – сперва робко, потом все смелее и смелее. Когда Роуэн начал расстегивать ее платье, она принялась расстегивать на нем рубашку. Когда он осторожно, стараясь не дотрагиваться до спины, снимал с нее платье, Энджелина подняла руки, помогая ему. Лишь однажды она дрогнула. Когда его губы коснулись ее груди, Энджелина ойкнула и отшатнулась, вспомнив, сколь болезненными бывают укусы.

Роуэн посмотрел ей в глаза.

– Я никогда не причиню тебе боли, – пообещал он с такой горячностью, что у нее слезы навернулись на глаза. – Никогда! Я не такой, как он.