Пурпур и бриллиант

– Может быть. Если вы достанете то, что мне необходимо. Кору вороньего глаза – только с молодых веточек, гибких и не ороговевших. Один литр чистого спирта, аптечные весы. Еще мне понадобится котелок и сильный огонь. Если вы хотите, чтобы я помог Тимуру, не теряйте времени. – Стерн больше не раздумывал – он был сама решимость.

Каждое его слово вызывало надежду и веру в Каролине. Между ними существовало теперь некое созвучие, как между двумя одинаково настроенными инструментами. В первый раз Каролине пришло в голову, что они очень похожи. Он тоже не мог оставаться рассудительным и осторожным, когда поступки диктовало сердце. Это открытие глубоко тронуло Каролину.

Аба эль Маан отдал приказания. Он уже больше не казался невозмутимым, всезнающим мудрецом. Теперь это был глава клана – властный, неуступчивый, деспотичный – не только с окружающими, но и с самим собой, со своими сомнениями, которые опять возродились в нем. После того как мужчины покинули комнату, он повернулся к Стерну:

– Они приготовят все, что вы велели. Но что вы собираетесь делать? – Его глаза подозрительно сузились. – Из коры вороньего глаза суданские негры делают яд, которым отравляют свои стрелы, отправляясь на охоту.

– У Тимура столбняк. Его тело парализовано. Он умрет в невыносимых мучениях. Если еще что-то и может его спасти, то только этот яд. Я вколю ему под кожу мизерную дозу.

– Но этот яд сам вызывает паралич. – Абу эль Маана нисколько не успокоили его объяснения. – Слоны, раненные такими стрелами, падают в судорогах.

– Истинная тайна любого яда – в его дозировке. И факт состоит в том, что как раз этот яд является лекарством при параличах.

– Яд и противоядие в одном, – пробормотал Аба эль Маан. – Я начинаю понимать.

– Тогда поторопите ваших людей!

– Вы знаете, что делаете? – голос араба смягчился. – Если Тимур умрет после того, как вы дадите ему яд, я больше не смогу защитить вас. – Он минуту помолчал, потом продолжил: – Я буду молиться за ваши жизни.

– Мы все нуждаемся в вашей молитве, – серьезно ответил Стерн.

Он посмотрел на Тимура. До кризиса могли еще пройти целые часы. Но он мог наступить и быстрее.

– Было бы неплохо, если бы Тимуру дали выпить черного кофе, крепкого черного кофе. – Рамон взял свой чемоданчик. – Мы будем ждать у себя, – сказал он. – Позовите меня, когда все будет готово.

В комнате было тихо. Стерн углубился в книгу, время от времени старательно делая какие-то заметки. Он снял бурнус, и под легкой, песочного цвета рубахой рельефно проступили его мускулы. Каролина не в силах была отвести от него взгляда. Она попросила принести чаю и теперь пила горячий и очень сладкий напиток, чтобы избавиться от горечи, оставшейся во рту после посещения комнаты больного. Деревянные ставни потрескивали от жары. Перо в руках Стерна быстро скользило по бумаге, его губы двигались, повторяя химические формулы. Каждая черта этого мужественного лица излучала энергию, и только рот был ртом мечтателя. Каким бывает этот рот, когда из него льются слова любви и страсти, когда эти губы касаются женских губ?

Каролина отвела глаза. Она попыталась думать о чем-нибудь ином, попыталась отделаться от этих нелепых мыслей. Стремление коснуться губ этого мужчины было лишь минутной прихотью, настроением, которое минует через мгновение. И ничего иного. Это женское, эгоистичное желание испробовать страсть любящего ее человека, чтобы еще раз ощутить, что это значит – быть любимой. Разве у нее нет права тосковать по любви? Именно теперь, когда ближайшие часы могли стать последними в их жизни? Быть мужественной, бесстрашной, переносить лишения – разве для этого она родилась женщиной? Она слишком молода, чтобы довольствоваться воспоминаниями или мечтами о будущем.

Она внимала этому сладкозвучному внутреннему голосу, как внимают соблазнителю, – раздраженно и одновременно зачарованно. Это все еще была не больше чем фантазия, игра мысли, и все же она чувствовала, что уже дошла до грани. Она все еще была женщиной, которая принадлежала в этой жизни только одному мужчине. Но не хватало всего одного шага, чтобы эта женщина перестала существовать. Тогда известие о ее смерти, которое, вероятно, уже достигло герцога, в определенном смысле будет справедливым.

Внезапно ей показалось, что Стерн разглядывает ее. Кровь бросилась ей в лицо, будто ее застигли за чем-то недозволенным. Каролина подняла голову. Это был всего лишь самообман. Стерн не обращал на нее ни малейшего внимания, целиком углубившись в книгу. Словно черная волна накатила на Каролину, она вдруг почувствовала ненависть к самой себе, к Рамону, к той власти, которую всегда имеют мужчины над женщинами, – власти, превращающей их в рабынь.

– Вы не могли бы хоть на минуту оторваться от своей книги?!

Стерн почувствовал, что за ее словами скрывается не просто желание на минуту привлечь его внимание, но не мог понять, что именно. Инстинкт подсказывал ему, что дело в нем самом. Он почему-то почувствовал себя виноватым, но не мог найти слов, чтобы успокоить, утешить ее. Рамон подошел, обнял ее, прижал голову Каролины к своей груди, провел ладонью по волосам и мягко отвел ее руки, закрывавшие лицо. Потом заглянул ей в глаза. Он встретил ее взгляд – тот взгляд, который одновременно призывает и отталкивает. Его губы нежно коснулись ее лба. Оба на секунду замерли.

– Скажи мне это! – Нет, это были не слова, сорвавшиеся с губ Стерна, а стук его сердца. – Скажи это. Скажи, пожалуйста, что любишь меня.

Дрожь пробежала по телу Каролины. «Я добилась того, чтобы это случилось. Я желала этого. И теперь ненавижу себя за это», – подумала она.

– Пожалуйста, оставь меня, – тихо попросила Каролина.

Перед ней были его глаза, полные невысказанной нежности и страсти. Ей казалось, что она видит в них саму себя – женщину, ей отвратительную, вызывающую у нее страх. Женщину, которая была близка к тому, чтобы сжечь за собой всё мосты.

– Я люблю тебя!

– Нет! – Она оттолкнула Района от себя. – Уходите! – закричала она чужим, охрипшим от волнения голосом.

«Она погубит меня, – подумал Стерн. – Или станет любить меня так, как никакая женщина».

Но и то, и другое предположение делали его одинаково счастливым. И действительно: лучше умереть, чем жить без нее. Только одна мысль пугала его: мысль о том дне, когда они достигнут своей цели, когда он навсегда потеряет ее...

Рамон не слышал шагов за стеной, не услышал и стука в дверь. Он забыл о том, что существует остальной мир.

Каролина обрадовалась, когда Стерна позвали к Тимуру. Ей нужно было время, чтобы прийти в себя. Мысли унесли ее далеко отсюда. Париж! Юная беззаботная девушка. Почему вдруг она вспомнила об этом? Только потому, что хотела понять, чем же стала сейчас? С того времени не прошло даже года. Но каждый день этого года стоил целой жизни. Она стала другой. Она прошла через пустыню. Ее глаза привыкли к беспощадному свету дня и к железному блеску ночей, а ее сердце – к преследованиям, страданиям и смерти.

Все случайное, условное, привитое воспитанием слетело с нее, как шелуха. Прояснилась ее истинная суть, но ей самой эта суть была пока чужой. Догадываясь, что наконец осознала сердцевину своей натуры, она вместе с тем ужасалась той власти, которую возымели над ней эти черты. Теперь Каролина догадывалась, что мир, в котором, как ей казалось, она была счастлива и из которого ее насильно вырвали, не отвечал ее истинному предназначению. На самом деле все это было не жизнью, а лишь подготовкой к ней: пора цветения, весны и мечтаний миновала. Цветы опали – началось лето ее жизни. Что принесет оно ей?

Она закрыла глаза, пытаясь убежать от навязчивых страшных видений. По спине пробежала дрожь. Всей кожей ощущала она стальной зловещий холод. Это было предчувствие грозящей смерти.

Она схватила пиалу с чаем, глотнула, надеясь, что горячий напиток поможет унять озноб. И тут же вскочила, не в силах сдержаться, повинуясь внезапному желанию вырваться из этой комнаты, убежать от своих мыслей. Не имея никакой определенной цели, бежала она по переходам и лестницам.

Каролина сама поразилась, очутившись вдруг перед комнатой Тимура. Ни одного человека не встретила она на своем пути. Казалось, жизнь всего дома сосредоточилась вокруг этой комнаты.

Справившись со своим дыханием, она взялась за ручку, но дверь вдруг открылась, и из комнаты вышел Стерн. Каролина шагнула к нему, не решаясь, однако, взглянуть в его лицо. Он взял ее руку в свою.

– Что с Тимуром? – спросила она.

– Я дал ему лекарство, – ответил Стерн. – Будем ждать, когда оно подействует.

– Есть ли надежда?

– Надежда, может быть, и есть. Но главное – я сделал все, что мог.

Стерн был напряжен. Они молча пошли обратно – по переходам, галереям, лестницам. В одной из продуваемых ветром галерей Стерн остановился. С внутреннего двора, где к стволу огромного старого дерева была прикреплена голубятня, доносилось мирное воркование. Солнечные лучи пробивались сквозь ажурную крышу, их блики играли в темных волосах Рамона, делали еще более заметным бронзовый оттенок его кожи. Каролине вдруг захотелось коснуться его лица. Стерн медленно повернул к ней голову. Черты его лица смягчились. Он положил руку ей на плечо. Неужели он только что стоял у постели умирающего, боролся за жизнь мальчика? Все это казалось теперь таким далеким. Истинным, настоящим были только эти нежные плечи, которые он обнимал. Он словно вырвался из мрачного холодного подземелья на свободу. Свет и тепло возвратились к нему в момент стремительного объятия.

Не говоря ни слова, они продолжили свой путь, оба ясно осознавая, что это могут быть последние часы их жизни. Только когда они подошли к своим комнатам, Рамон убрал руку с ее плеча. У дверей комнаты сидели на корточках двое слуг. При виде чужестранцев они поспешно отложили в сторону какую-то игру, с помощью которой коротали время. Один из слуг вскочил. Это был Алманзор. На нем была праздничная одежда; волосы коротко подстрижены. Его лицо лучилось радостью:

– У меня хорошие новости! Шейх Томан ибн Моханна вернулся в город!

Каролина невольно повторила про себя эти слова. Напряжение и страх, не отступавшие от нее все эти дни, внезапно схлынули. Она почувствовала себя свободной, будто крылья выросли у нее за спиной.

– Шейх прислал своего слугу, – слышала она слова Алманзора. – Он ждет вас во дворце!

8

Это был тот самый путь, который они вдвоем проделали вчера вечером. Но сегодня у Каролины было впечатление, что они находятся в другом городе.

Ей казалось, что кто-то взмахнул над Тимбукту волшебной палочкой. Пустые улицы, немые дома, безлюдные площади – все теперь было полно движения, шума, красок. Площадь, на которой раскинулась ярмарка, казалась пестрым живым цветником – розовые, фиолетовые, оранжевые краски спорили друг с другом в яркости, – и над всем этим царствовал белый цвет бурнусов и тюрбанов.

Перед дворцом шейха шесть барабанщиков производили невероятный шум, от которого закладывало уши. Всадники проскакали во двор мимо застывшего строя часовых. Чернокожие слуги взяли их лошадей под уздцы.

Охрана была повсюду – в каждой нише, у каждой двери, на каждом повороте коридора. Зал, в который вошли Каролина и Стерн, был полон людей. Гудящие голоса замолкли при их появлении.

В глубине зала, между узкими колоннами, находилось возвышение, к которому вели плоские широкие ступени. На площадке стоял покрытый белой парчой диван, на котором возлежал шейх. Большие опахала из страусиных перьев, которыми двое слуг в праздничных одеждах овевали своего господина, создавали глубокую тень, в которой невозможно было рассмотреть его как следует. Шейх поднял руку. На его пальце блеснул перстень с камнем, пурпурным, как и плащ, укутавший его плечи.

Каролина уставилась на этого человека.