Убить Короля

– Я не думал, что так его напугаю. Раньше он даже в лицо мне не смотрел.

– Наверное, это от неожиданности. Не знаю. Спросите у врача, – сухо сказала Коломба и ускорила шаг.

– Если он скажет, что с парнем все хорошо, можем попробовать еще раз. Опять же неофициально.

– Нет.

– Почему нет?

– Потому что я больше ничем не могу вам помочь, фельдфебель. Если вам нужно признание, то он его не сделает. Не только потому, что он, как мне кажется, не способен объясниться, но и потому, что, на мой взгляд, он не убийца.

Она попыталась обойти Лупо, но тот преградил ей дорогу.

– Госпожа Каселли, вы сами видели их дом. Одежда, отпечатки…

– Дайте пройти.

– Я еще понимаю, что он испугался, но вы…

– Я не испугалась. Меня просто раздражает, что вы даром потратили мое время.

– Вы не умеете врать, госпожа Каселли. Что вам сказал парень?

Коломба обогнала его и села в машину, готовая к тому, что Лупо прыгнет на капот, чтобы ее остановить, но этого не случилось. На муниципальной дороге в Медзанотте она вдавила педаль газа в пол, и цепи застучали по асфальту. Пару раз она теряла управление и едва избежала лобового столкновения с каким-то фургоном, но так или иначе успевала выйти из заноса. Она не осознавала, что находится за рулем, и вела машину будто на автопилоте. За дорогой следила лишь крохотная искорка ее сознания, но все ее мысли вернулись на три года в прошлое.

В тот день в сельской местности под Римом Коломба стояла перед десятью ржавыми грузовыми контейнерами, расставленными на заросшем травой гумне старой фермы. Местность оцепили спецподразделения, и саперы обезвредили заминированные люки. Когда их открыли, солнечный свет упал на запертых внутри людей, старшему из которых было двадцать, а младшему – всего шесть лет. Почти все они были в ужасном состоянии. Некоторые, пошатываясь на ватных ногах, бросились бежать, но большинство так и остались стоять, каждый в собственной темнице. Дети были покорны воле человека, возомнившего себя Господом Богом, который без помех орудовал в течение тридцати лет, похищая детей, убивая их или выращивая, как бройлерных цыплят, и внушая им верховный порядок – порядок, карающий за ослушание смертью.

«Никогда не смотреть наружу».

Когда люк открывался, им следовало развернуться лицом к ближайшей стене, сведя руки за спиной.

Так же, как сделал это Томми.

Коломба не знала, как и когда, но Томми, как и Данте, побывал узником Отца.

Глава вторая

1

Отец в ящике вместе с Данте. Данте слышит его дыхание, его слабый насмешливый голос, чувствует его прикосновение. Данте не может сбежать, не может даже изменить позу. Он не может достать лбом до крышки ящика, иначе разбил бы ее ударами головы. Если бы не кляп, он умолял бы о пощаде, зубами разорвал бы себе вены.

Почему он не умирает? Данте молит Господа, в которого не верит, чтобы тот умертвил его, испепелил на месте. Отдающиеся в голове крики становятся оглушительными, он дрожит и пускает слюни.

Придя в себя, он не знает, сколько времени провел без сознания; он столько выстрадал, что теперь почти спокоен. Отца больше нет рядом. Коломба убила его, чтобы спасти им с ней жизнь.

Данте старается как можно меньше думать о силосной башне под Кремоной, где Отец запер его на тринадцать лет, однако сейчас предпочел бы находиться в башне. Там, по крайней мере, было отхожее ведро, а не подгузник для взрослых, который, как он понял на ощупь, надет на нем сейчас.

Относительное спокойствие исчезает, Данте ощущает, как внутри его снова просыпается пускающий слюни идиот. Он сосредоточивается на примитивном виде медитации, которому научился самостоятельно и который он до сих пор использовал только в борьбе с абстинентным синдромом, когда долго не принимал лекарства. Он визуализирует образ, который ассоциируется у него с покоем и благополучием, – Гудетаму[2 - Гудетама – ленивый желток, персонаж японской мультипликации, воплощение грусти, депрессии и лени.]. Это персонаж японских мультфильмов – яичный желток с ручками и ножками, который все время спит и ноет. Мастер дзен такого бы не посоветовал, но Данте верит в свободу выбора. Гудетама оказывает на Данте требуемый эффект, его дыхание выравнивается. Данте представляет, как вялый, ленивый Гудетама выползает из отверстия в ящике и ложится на крышку, чтобы подышать свежим воздухом. Если Данте постарается, он тоже сможет выбраться, ведь свобода всего в паре сантиметров.

Боясь, что Отец снова его похитит, Данте всю жизнь учился высвобождаться из цепей, из-под замков. Он может взломать висячий замок, зажав зубами шпильку, выпростаться из смирительной рубашки, вывихнув плечи, и ударить по металлическим наручникам так, чтобы они открылись. С пластиковыми стяжками еще легче. Его изуродованная левая рука – сплошная рубцовая ткань. Пястные кости так и не срослись, и ладонь его стала гибкой и подвижной. Данте рывками дергает рукой в петле, пластик режет ему кожу. Гудетама ерзает, ноет. Данте снова укладывает его на крышку. Изуродованной рукой он высвобождает вторую и обе щиколотки и наконец вытаскивает изо рта кляп. Кляп был застегнут на затылке, и теперь, увидев его, Данте понимает, что это резиновый шарик из тех, что кладут себе в рот мазохисты, чтобы приглушить крик. Он гадает, как отреагировала бы Коломба, предстань он перед ней в таком виде. Ведь у нее такой… классический образ мыслей. Он скучает по Коломбе, но боится думать о ней, помня, как она держалась за свой вспоротый живот с широко распахнутыми от потрясения и боли глазами. Данте не знает, сколько времени прошло (часы? дни?), но у него все еще не укладывается в голове, что Коломба не защитила его от похитителя, не одолела плохих парней, как Чудо-женщина из комиксов. Общаясь с ней в качестве… консультанта, Данте приучился на нее полагаться. Рядом с ней он чувствовал себя в безопасности, под защитой.

Его к ней тянуло.

Однако воспоминания о прошлом его не спасут. Данте разминается, насколько это возможно в ограниченном пространстве, где между ним и решеткой всего тридцать сантиметров. Он пытается выбить крышку, но та не поддается и даже не скрипит.

Как могильный камень.

Ему не следовало думать о могиле, и Гудетама исчезает. Данте бьет по доскам руками и лбом, пока кровь не застилает ему глаза, теряет сознание и приходит в себя с привкусом рвоты во рту. Необходимо выбраться, пока он окончательно не обезумел.

Данте массирует онемевшую здоровую руку, ощупывает ею углы крышки над своей головой: ни петель, ни направляющих. Крышка заколочена снаружи.

Он обещает себе, что, если сейчас же не найдет способ ее открыть, перережет себе вены. Можно воспользоваться острым двухсантиметровым шпеньком от застежки кляпа. Как ни странно, в полубреду мысль о самоубийстве кажется Данте почти бодрящей: он не умрет, как трус, все произойдет быстро и почти безболезненно.

Но пока у него есть другие дела. Ощупывая дно ящика, он внезапно чувствует что-то странное – круглые метки величиной с ластик на карандаше. Он надавливает на один из них ногтем, и деревянная крышечка отлетает. А под ней…

Не может быть, это очередной сон. И все же его пальцы, натренированные тысячами одиноких экспериментов, не могут ошибаться.

В отверстии болт-самокрут из тех, с помощью которых фокусники показывают трюк «гайка и болт», скрывая двойное дно. Выглядит он обыкновенно и снаружи закручен гайкой, но гайка не затянута до конца резьбы, поэтому болт можно развинтить, не прикасаясь к нему. Данте чувствует, как он прокручивается под его ногтями. Доска поскрипывает, и щель между дном и стенками становится шире. Данте один за другим развинчивает все четыре болта в углах ящика. И дно отходит.

Поджав ноги к тощей груди, Данте толкает крышку ступнями. Тяжелый сундук приподнимается. Внутрь проникает порыв свежего воздуха, отдающего пылью и травой. Данте, превратившийся в комок нервов и ноющих мышц, выкатывается наружу, и сундук с глухим, отдающимся в пустоте звуком падает на место. На несколько мгновений потеряв рассудок, он с криком срывает с себя подгузник, извиваясь на ледяном бетонном полу.

Однако помешательство быстро проходит. Данте с трудом поднимается на ноги, но его переполняет ярость. Он готов сразиться с любым, кто снова попытается его запереть. Всегда ненавидевший насилие, теперь он намерен драться зубами и когтями и даже к этому стремится. Он вспоминает лицо человека, называвшего себя Лео Бонаккорсо, и мечтает стереть улыбку с этого лица. Закрыть Лео в тесной каморке, чтобы тот почувствовал себя в его шкуре. Но прежде всего Данте спросит его, какого хрена тот запер его в гребаном сундуке иллюзиониста. Ничего получше не нашлось? Или это какая-то садистская шутка? Данте поднимает с пола кусок электрического кабеля диаметром с банан и длиной в два банана. Он готов затолкать его Лео в глотку и надеется причинить ему боль.

Но вокруг ни души. Данте находится в прямоугольном складском помещении длиной метров сто. Потолок подпирают бетонные колонны. В его ящик пробивался свет луны, проникающий в грязное слуховое окно. Луна уже почти зашла, небо проясняется. Склад выглядит старым и заброшенным. Ветка какого-то дерева разбила одно из окон и проросла внутрь, сквозь усыпанный гнилой листвой пол пробились ползучие растения. Снаружи доносится клекот какой-то хищной птицы и вой ветра. Больше не слышно ничего. Ни машин, ни голосов, ни электрогенераторов – ни единого звука, ассоциирующегося с цивилизацией. И запах, с запахом тоже что-то не так. Венеция пахла соленой водой, жареным, водорослями и табаком. Здесь же пахнет глушью, пластиком, давним пожаром. И совсем не пахнет человеком, не считая самого Данте.

Ему вспоминается «День триффидов»[3 - «День триффидов» (1951) – научно-фантастический роман Джона Уиндема. Согласно сюжету романа, на Земле разводят триффидов – подвижные хищные растения, из которых получают ценное масло, но однажды триффиды начинают охотиться на людей и захватывают весь мир.]. «Нация Z»[4 - «Нация Z» (2014–2018) – американский постапокалиптический сериал.]. Что, если, пока он был заперт в сундуке, наступил апокалипсис? Теперь, когда к нему почти полностью вернулся рассудок, он осознает: в том, что он не сошел с ума окончательно, есть не только его заслуга. Всю свою взрослую жизнь он регулировал свои настроения и симптомы с помощью лекарственных препаратов и сейчас чувствует следы химии в своей крови. Вероятно, какой-то нейролептик или успокоительное. Выйдя на свет, Данте осматривает свое тело. Вспухшие вены на руках, полопавшиеся капилляры, синяки. Следы от уколов. Его усыпили.

Как долго он проспал?

Он проводит рукой по своей редкой и мягкой щетине. Похоже, что он брился пару дней назад. Но откуда ему знать, не побрили ли его во сне. На него накатывает паника. Позабыв о странности своего положения, Данте сломя голову бросается к облупленной железной двери склада. Протягивая к ней здоровую руку, он успевает вообразить, как безуспешно дергает за ручку и умирает от голода взаперти.

Но дверь отворяется, таща за собой усики ползучих растений, и Данте попадает в центр просторного бетонного двора. Он на разрушенной военной базе. Некоторые из построек напоминают советскую архитектуру времен холодной войны. В глубине виднеется здание, которое он никогда раньше не видел, но немедленно узнает. Оно почти не отличается от строения, которое он воображал или видел во сне. Как только не называли это место, но для узников название существовало лишь одно.

Коробка.

2

Удача, сопутствовавшая Коломбе всю поездку, отвернулась от нее на последнем повороте грунтовки перед ее домом, и «панда» застряла носом в полном ледяной воды кювете. Коломба очнулась от раздумий, только ударившись лицом о руль и разбив губу. Она плохо помнила, как возвращалась из агротуристического комплекса, но еще ощущала, как позвоночник ноет от страха.

Но чего ей бояться?

Отец мертв. Выжило всего одиннадцать его узников, включая Данте, и Томми не был одним из них.

«Ты так в этом уверена?» – спросила она себя.

Они знали об Отце не все. Далеко не все. Он умер, не оставив чистосердечного признания в содеянном, а его единственный известный сообщник Немец отбывал пожизненный срок в упрямом молчании. Так, может, была и другая темница, которую они так и не нашли? И другие узники?

Вытерев губу тряпкой для протирки стекол, Коломба бросила машину на произвол судьбы. Сгибаясь под порывами холодного ветра, добралась до дому, продезинфицировала губу и заварила себе чая, настолько горячего, что он обжег ранку.