У меня заболело в груди.
– Тренер Джо, – повторил Берт, – классный был чувак.
Уэс подошел к водительской двери, постоял, огляделся вокруг и забрался в автомобиль. Должна признаться, этот разговор меня удивил. Я так долго была «девочкой, у которой умер отец», что порой забывала о своей прежней жизни.
Машина завелась и медленно двинулась по аллее, потом красные огоньки замелькали уже на дороге. Сбоку на фургоне была нарисована черной краской куриная вилочковая кость, издалека похожая на китайский иероглиф, сулящий удачу. Я не отводила взгляда от рисунка, пока машина не скрылась за холмом.
Глава 3
Мне не спалось. Перед первым днем работы в библиотеке я чувствовала себя, как перед началом школьных занятий – вся на нервах. Я вообще мало сплю. До сих пор не могу понять, что случилось со мной в то роковое утро, когда папа пришел меня будить. Я тогда просто вырубилась.
С тех пор я боялась засыпать: казалось, что стоит хоть на секунду впасть в бессознательное состояние, как случится что-то ужасное. Я разрешала себе только дремать. А когда засыпала настолько крепко, чтобы видеть сны, мне снилось, что я бегу.
Папа любил бегать. Он приучал нас с Кэролайн к пробежкам чуть ли не с пеленок и даже брал с собой на ежегодный городской пятикилометровый марафон, в детскую группу. Помню свою первую гонку, лет в шесть. Слишком мелкая для своего возраста, я стояла позади других детей на линии старта, видя только чужие плечи и затылки, а Кэролайн, конечно же, пробилась в первые ряды. В свои десять, «почти одиннадцать», она считала ниже своего достоинства стоять с малышами.
Раздался выстрел стартового пистолета, и все ринулись вперед. Сотни пяток оглушительно затопали по асфальту. Меня словно несла какая-то мощная волна, ноги едва касались земли. Мимо, как в тумане, проплывали лица людей, стоящих вдоль дорожки, и я могла сосредоточить внимание только на хвостике бегущей передо мной девочки, схваченном голубой репсовой лентой. Какой-то здоровый мальчишка, пробегая мимо, больно толкнул меня в спину, а на втором круге закололо в боку, но вдруг я услышала папин голос:
– Держись, Мейси, ты умница!
К восьми годам я уже знала, что бегаю лучше всех. Быстро заметила, что на первом же круге обгоняю старших детей, чуть позже выиграла свои первые соревнования, а потом и все гонки, в которых участвовала. Когда я бежала по-настоящему, так что ветер свистел в ушах, то казалось, что стоит мне захотеть – и я наберу побольше воздуха, как следует оттолкнусь от земли и полечу.
К тому времени я бегала уже одна. Сестра потеряла интерес к этому виду спорта где-то в седьмом классе, когда ее стала больше интересовать не гонка на сто метров, а флирт с командой мальчиков после соревнований. Кэролайн по-прежнему любила бегать, но не видела в этом занятии никакого смысла, если никто не бежал вслед за ней. Так что мы с папой остались вдвоем. Ходили на тренировки, вставали чуть свет на пятикилометровые утренние пробежки и делились историями о растяжениях связок и ушибах колена, поглощая энергетические батончики. Нам было интересно друг с другом, бег объединял нас, и поэтому я думала, что не должна была бросать папу в то злосчастное утро.
То утро изменило все, в том числе и мое отношение к бегу. Стало неважно, за какое время я прохожу дистанцию, какие рекорды мечтала побить еще за день до случившегося. Я не могла простить себе, что в то утро бежала слишком медленно, и поэтому бросила занятия.
Можно было просто немного изменить свой привычный маршрут, пробегая один лишний квартал, чтобы не видеть злосчастного перекрестка Уиллоу и Маккинли, где все случилось, – точно так же, как я делала, когда садилась за руль. Другое дело – друзья по команде. Они старались поддерживать меня – на похоронах и позже, после трагедии, – и очень расстроились, когда тренер сказал, что я бросила занятия, но совсем уж обиделись, заметив, что я стараюсь не встречаться с ними даже в коридорах школы. Они не понимали, что их жалость, их сочувственные взгляды невольно напоминают мне о смерти папы.
Я замкнулась в себе, сузила круг общения, отгородилась от всех, кто жалел меня и искренне хотел помочь. По-другому я не могла. Я упаковала свои награды и спрятала их подальше. Та часть моей жизни ушла навсегда. Я отреклась от прошлого, которое когда-то было такой важной частью моей жизни.
Теперь я бегала только во сне. В этих тяжелых снах постоянно должно было случиться ужасное, или мне казалось, что я забыла что-то важное, а ноги становились ватными и не хотели слушаться. Разные сны, но один и тот же конец – финишная линия, которую я не могу пересечь, сколько бы ни пробежала.
– Ах да, – Бетани взглянула на меня сквозь очки в тонкой металлической оправе, – ты же сегодня приступаешь к работе.
Я стояла, прижимая к себе сумку и переживая по поводу ногтя, ставшего жертвой неравной борьбы с защелкой от ремня безопасности. Этим утром я потратила так много времени на сборы – долго гладила блузку, выпрямляла и укладывала волосы, дважды перекрашивала губы. И теперь вот все испортила – сломала ноготь, который приходится прятать в кулаке.
Бетани отодвинула свой стул и встала.
– Можешь сесть там, с краю, – сказала она и открыла для меня низенькую дверцу стойки, – только не на красный, там сидит Аманда, а дальше.
– Спасибо, – я выдвинула стул и опустилась на него, поставив сумку на пол.
Скрипнула входная дверь, и в библиотеку вошла Аманда – лучшая подруга Бетани и секретарь ученического совета, высокая блондинка с длинными волосами, которые она всегда заплетала в аккуратную косу, свисавшую до талии. Эта коса выглядела такой идеальной, что на собраниях, отвлекаясь от скучной повестки дня, я иногда задавалась вопросом: расплетает ли она ее на ночь? Или снимает, как пристегивающийся галстук?
– Здравствуй, Мейси, – прохладно приветствовала меня Аманда, усаживаясь на красный стул.
У нее была идеальная осанка – плечи расправлены, подбородок поднят. «Наверное, коса голову оттягивает», – подумала я.
– Я и забыла, что ты сегодня начинаешь.
– Угу, – промычала я, и обе уставились на меня так, что я просто почувствовала, как это «угу» висит между нами в воздухе.
– Да, – сказала я как можно более четко.
Если я только стремилась к совершенству, постоянно работая над собой, то эти девочки, казалось, достигли его безо всяких усилий. Бетани, зубрила с короткими рыжими волосами, которые она всегда заправляла за уши, и ровно подстриженными ногтями на маленьких веснушчатых руках, сидела рядом со мной на английском. Меня завораживал ее почерк – каждая буковка выписана так ясно и четко, словно напечатана на машинке. Бетани была тихой и собранной, в отличие от более общительной Аманды. Последняя говорила академически правильно – в детстве она жила в Париже, пока ее отец писал диссертацию в Сорбонне. На их идеально выглаженных блузках никогда не было ни единого пятнышка. Они никогда не пользовались сленгом и говорили исключительно на литературном английском языке. Короче, два Джейсона в женском обличье.
– Ну что же, – обратилась ко мне Аманда, поправляя воображаемую складочку на юбке, из-под которой торчали худые, бледные ноги, – этим летом у нас здесь достаточно спокойно. Но я надеюсь, что тебе не будет скучно.
Не зная, что на это ответить, я безразлично улыбнулась и отвернулась к стене. Аманда и Бетани начали приглушенными голосами обсуждать какую-то художественную выставку. Я посмотрела на часы. Пять минут десятого. Осталось пять часов пятьдесят пять минут.
К обеду я ответила всего лишь на один вопрос: где находится туалет. Похоже, это моя карма. Ну что ж, опыта в этом деле мне не занимать. Нельзя сказать, что у нас не было совсем никакой работы – то забастовал ксерокс, то какой-то читатель не мог найти нужный ему журнал, потом кто-то спросил насчет онлайн-энциклопедии, которой Джейсон, натаскивая меня, уделял особое внимание. Но даже если Аманда с Бетани помогали кому-то другому и посетитель подходил ко мне, одна из них подскакивала и говорила: «Я подойду к вам через секунду», – таким тоном, что всем становилось ясно: спрашивать у меня – пустая трата времени. Сначала я думала, что они просто дают мне время войти в работу. Потом поняла – они считают, что я здесь лишняя.
В полдень Аманда поставила на стойку табличку «Обеденный перерыв с 12.00 до 13.00» и достала из сумки пончик в герметичной упаковке. Бетани вытащила из ящика стола яблоко и батончик «гинкго билоба», и они синхронно поднялись со своих стульев.
– Мы пригласили бы тебя составить нам компанию, – сказала Аманда, – но мы будем готовиться к экзаменам, так что приходи через час, хорошо?
– Если хотите, могу остаться, а обедать уйду в час, чтобы здесь всегда кто-то был.
Обе уставились на меня так, словно я вызвалась объяснить им задачу по квантовой физике, попутно жонглируя кеглями.
– Нет, не стоит, обеденный перерыв – в двенадцать, – ответила Аманда.
Они скрылись в служебном помещении, а я взяла сумку и вышла на улицу. Сев на скамейку у фонтана, достала захваченный из дома бутерброд с арахисовым маслом и джемом, положила на колени и сделала несколько глубоких вдохов. Почему-то хотелось плакать. Я просидела в одиночестве почти целый час, потом выбросила бутерброд и вернулась в библиотеку. До конца перерыва оставалось пять минут, однако Бетани и Аманда уже сидели за стойкой, и создавалось впечатление, что я опоздала. Проходя на свое место, я чувствовала их неодобрительные взгляды.
Время тянулось медленно. В библиотеке было пусто и оглушительно тихо: гудела флуоресцентная лампа, скрипел стул Бетани, когда она меняла положение, постукивали клавиши электронного каталога за углом. Я привыкла к тишине, но эта, библиотечная, казалась какой-то стерильной и безжизненной. Лучше бы я помогала маме с документами или даже перекладывала крабовые биточки с противня на блюдо. Кажется, я приняла неправильное решение, но теперь уже поздно что-то менять. Едва дождавшись трех часов, я отодвинула стул, встала и впервые за последние два часа открыла рот, чтобы сказать:
– До завтра, девочки.
Аманда повернула голову, коса соскользнула с ее плеча. Она читала толстую книгу по истории Италии, облизывая палец всякий раз, когда нужно было перевернуть страницу. Я слышала, как она это делает.
– До свидания, – отозвалась она.
– Увидимся завтра, – натянуто улыбнулась Бетани.
Пересекая читальный зал и направляясь к выходу, я чувствовала их тяжелые взгляды, направленные мне в спину между лопаток. Толкнув стеклянную дверь, я погрузилась в благословенный шум внешнего мира – чей-то смех в парке через дорогу, шорох колес по асфальту, гул самолета высоко в небе. «Минус один день, – подумала я. – А впереди – целое лето».
– Ну, если бы мы занимались только тем, что любим, это не называлось бы работой, правда же? – сказала мама, протягивая мне салатницу.
– Наверное.
– Все наладится, – пообещала она с уверенностью человека, который понятия не имеет, о чем говорит. – Между прочим, это замечательный и полезный опыт.
Я отработала в библиотеке уже три дня, но ничего не наладилось. Я понимала, что делаю это ради Джейсона, но Бетани с Амандой, казалось, решили использовать свои высокие IQ ради достижения одной-единственной цели: полностью сломить мой дух. Я старалась писать Джейсону бодрые и обнадеживающие письма, чтобы он не понял, как я расстроена, но уже на второй день не удержалась и упомянула о том, как обращаются со мной эти девицы. Это произошло еще до публичного унижения, на этот раз со стороны Бетани. Когда угрюмый студент летней школы обратился ко мне с просьбой найти книгу Альбера Камю, Бетани прицепилась к тому, как я произношу имя этого писателя.
– Камю-ю, – протянула она, вытягивая губы в трубочку на французский манер.
– Камю-ю, – повторила я, сама не понимая, почему позволяю ей себя исправлять.
– Нет-нет, – она вскинула подбородок и указала пальцем на свои губы. – Вот так. Камю-ю.