Фигуры света

– Нет, – отвечает Мэй. – Мой кит на самом дне моря, и там много китов, с которыми можно играть.

– С ковра-самолета самого дна не видно.

На лестнице раздаются шаги. Несут чай? Стук в дверь. Никто не стучится в детскую.

– Добрый день, – говорит Обри. – Можно войти?

Мэй подбегает к нему, обнимает за ноги.

– Поиграй с нами.

– Останься к чаю, – говорит Алли.

– Это ковер-самолет. – Мэй берет его за руку и тянет за собой. – Мы летим в Америку, посмотреть на бизонов и первопроходцев.

Обри садится.

– Бизоны мне нравятся. И где вы сейчас?

Вслед за ним они пролетают побережье Лабрадора и Гудзонов залив, где трапперы сплавляются на каноэ по ледяным рекам и ровные струйки дыма из стоящих кругами вигвамов растворяются в морозном воздухе. Когда они снижаются над Новой Англией, время поворачивает вспять и склоны холмов усеяны яркими листьями, медными, как у буков в саду, красными, как у кленов в дендрарии, и коричневыми, которыми уже через пару недель покроются каштаны. Листья в саду скользкие и влажные, уже гниют, превращаясь в компост, которым мама в следующем году будет удобрять растения, а в голубом небе Новой Англии ярким белым светом сияет солнце, дети в школьных дворах играют в американские игры, и на крышах полощутся американские флаги. Если хотите, можем приземлиться, говорит Обри, и купить по миске чаудера и по порции тыквенного пирога. Чаудер – это такой суп, Мэй, а тыквенный пирог, по-моему, сладкий, и его готовят с чем-то вроде пряного соуса. Мама однажды сказала, что Обри слишком много думает о еде.

– Соус несладкий? – спрашивает Алли.

– Может, и сладкий. Ладно, летим дальше.

Сверившись с глобусом, они взмывают над подножиями Аллеганских гор, над фермами и садами, где сверкают красные яблоки. Чем выше они поднимаются, тем холоднее становится, и они жмутся к Обри, пристраивая ледяные ноги под его твидовым пиджаком. На горных вершинах лежит снег, а вот следы семейства медведей, которые, Алли, просто ищут место, чтобы впасть в спячку, и тут Дженни в столовой звонит в колокольчик. Наконец-то чай. Всего лишь хлеб с маслом и чайник слабого чая, потому что мама не ждала гостей, а Дженни не считает Обри за гостя, и они пьют чай из ложечек, как будто бы это чаудер, Обри складывает хлеб горкой, посыпает его сахаром и нарезает на порции, как тыквенный пирог, а затем вытаскивает блокнот, берет стоящую в столовой чернильницу и рисует пером бизона для Мэй, которая, как выясняется, представляла его себе больше похожим на крокодила, чем на быка. После того как Дженни убрала чайную посуду, Обри, вытащив из кармана спички, разводит огонь в камине; мама, говорит он, не захочет, чтобы они замерзли. За окнами темнеет, вспыхивают уличные фонари, высвечивая почерневшие после дождя, но еще цепляющиеся за ветки листья. Обри садится у огня в огромное папино кресло, Алли и Мэй залезают к нему на колени, и он рассказывает им историю про двух маленьких венецианок, которые каждое утро плывут в школу на гондоле, пробираясь сквозь туман, поднимающийся с зимнего Гранд-канала.

* * *

Мэй размазывает простоквашу по всей миске. Все, что тебе положили, надо доесть, зато выскребать еду с тарелки запрещается. Папа отодвигает свою порцию. Он не доел простоквашу, а к сливам даже не притронулся. Алли глотает. Одно хорошо, когда ешь простоквашу с фруктами, – она не застревает в горле.

– Девочки, у нас есть для вас новости, – говорит он.

Ложка Алли падает в простоквашу со звонким щелчком – будто шлепок по голой ноге. По папиному лицу не скажешь, что новости плохие. Может, они поедут с ним в Лондон на следующей неделе?

– Вы знаете, – говорит мама, – что вам обеим нужно научиться зарабатывать себе на жизнь. И еще вы знаете, что когда вы станете взрослыми, у женщин будет гораздо больше возможностей себя обеспечить.

– Да, мама.

– Мисс Джонсон и мисс Ли открывают новую школу для девочек, чтобы приучить хоть какое-то их число к самостоятельному труду. Школу, где девочки смогут изучать не только музыку и французский, но и латынь с математикой. И эта школа в Дидсбери. Вы сможете добираться туда пешком.

– Там вы сможете играть с другими девочками, – говорит папа. – А еще мисс Джонсон уговорила мистера Стотта продать ей свое поле, так что девочкам будет где побегать, поиграть, разбить садики. Вы ведь знаете, что у мамы много дел, и не только в приюте, и она больше не сможет учить вас дома.

– Я могу учиться сама. – Вытащить ложку из простокваши не так-то просто, и она выскакивает с неприличным звуком. – Я еще даже не начинала читать твои книжки, папа. Обри сможет учить нас.

– Вам уже пора ходить в школу, – говорит мама. – Там вас научат всему, что поможет вам стать полезными для общества, независимыми женщинами. И все, хватит об этом.

Мэй взглядывает на Алли. У нее слезы в глазах. Алли тычет ложкой в простоквашу.

– А разве Мэй не слишком мала для школы?

– Нет, – отвечает мама. – Иначе я бы ее туда не отправила. Так, Алетейя, хватит играть с едой. Вспомни детей, которых ты видела на прошлой неделе, и скажи спасибо, что эта еда у тебя есть.

* * *

В первый день в школу их отводит Дженни. Мама в приюте, папа у клиента. Идет дождь, новая юбка Алли забрызгана грязью.

– Как разведаем дорогу, будем ходить переулками, – говорит Дженни. – Там почище и потише. Но в первый день не хочется заблудиться и опоздать.

– Мы ведь можем просто пойти в парк. – Мэй прыгает через лужу, но совсем перепрыгнуть у нее не получается.

– Мэй, негодница, ты всю юбку себе грязью заляпала. Тебе повезло, что ты можешь ходить в школу и учиться. Подружишься там с другими девочками.

– А мне нравится играть с Алли. И еще мы дружим с Обри.