Год наших тайн

Он подвигал плечами, влезая в куртку.

– Днем я время от времени варю кофе в дорогом кафе, по вечерам вожу автопогрузчик, а по выходным приходится поработать нянькой.

– Серьезно? – спросила я. – Работаешь на трех работах, да еще проходишь одновременно бакалаврский и магистерский курс?

– Нет покоя нечестивым.

Он бесцеремонно подмигнул мне и вышел из библиотеки.

Только раз я видела Бриджера вне временных рамок вторника/четверга. Однажды в теплую субботу на стыке сентября и октября я отправилась на пробежку. Пробежав четыре мили, решила перестать издеваться над собой и чего-нибудь попить. Пытаясь отдышаться на задах маленького фермерского рынка на Чепел-стрит, я рассматривала витрину с прохладительными напитками и тут услышала знакомый голос.

– Не думаю, Люси, – говорил Бриджер своим мягким баритоном. – Крекеры с зайкой вдвое дороже тех, что мы обычно покупаем. Может быть, в другой раз.

Обернувшись, я успела увидеть, как они дошли до конца ряда и скрылись из виду.

Конечно, неудивительно, что Бриджер был с девчонкой. Но в этой девчонке было четыре фута росту, а на голове у нее – розовый велосипедный шлем. И хотя я видела ее только мельком, из-под шлема явно торчал каштаново-рыжий конский хвост.

Бриджер говорил что-то о работе нянькой. Но эта девочка явно родственница. Мне ничего не стоило догнать их и поздороваться. И я уж было собралась. Но после пробежки была вся потная. И, самое главное, мне не хотелось, чтобы он подумал, будто я следила за ним. Так что я продолжала изучать банки с напитками. Когда я наконец выбрала одну, заплатила и вышла из магазинчика, их и след простыл.

Бриджер

Сентябрь я пережил без неприятностей, но причин для радости не было. Моя жизнь напоминала карточный домик. Каждое утро, просыпаясь, я думал: не сегодня ли подует тот легкий ветерок, от которого все рухнет.

Занятия. Люси. Работа. Все то же самое по новой. Да, и еще тревога. На нее всегда хватало времени. Вот такая у меня жизнь. Всего две недели прошло, как приятели перестали заваливать меня эсэмэсками. Поскольку я не реагировал на их новости и приглашения, неудивительно, что все наконец отстали.

Все, да не совсем. Хартли слал сообщения каждый день, я не отвечал, но чувствовал себя при этом последним поганцем. В среду в конце октября он заявился в кофейню в мою смену.

– Засранец, – сказал он, облокотившись о прилавок. – Где ты, нахрен, шляешься? И почему не отвечаешь на сообщения?

– Работаю, – быстро ответил я.

Он минуту помолчал, разглядывая меня. Черт возьми, мы ведь не виделись с самого заезда.

– Совсем хреново, Бридж?

Черт возьми, он попал в точку. Я быстро исчерпал свой короткий список отговорок; крыть было нечем.

– Почему ты столько работаешь, что даже не ходишь в столовую обедать? – продолжал допрос Хартли.

Я, похоже, вздрогнул. Мы с Хартли дружили уже давно. Много лет вместе играли в хоккей. Даже в прошлом году, когда Хартли выбыл из команды из-за травмы, мы очень тесно общались. И никакие отговорки на свете не убедят его, что моя жизнь не катится под откос. Все меня знали не только как зубрилу, но и как тусовщика. А мой новый режим был таков, что я с июля не появлялся ни на одной тусовке.

– Привет, Хартли!

Друг повернул голову и увидел, как моя сестрица машет ему из-за столика, куда я усадил ее с двумя булочками и книжкой про Нэнси Дрю в бумажной обложке.

– Люси! Как дела, барышня? – Он направился к ней, чтобы дать пять.

Я спасен восьмилетним ребенком. Хартли не сможет пытать меня о моей так называемой жизни, пока в разговоре участвует Люлю. Если она сама не проболтается, все будет в порядке.

Мне даже думать не хотелось, сколько секретов я просил Люси хранить в этом году. Вряд ли для психики третьеклассницы двойная жизнь полезна. Но выбора не было.

Мне пришлось приготовить три эспрессо с финтифлюшками для каких-то студенток, прежде чем мы с Хартли смогли возобновить разговор.

– Тебе кофе или ты просто зашел посмотреть на мое прелестное личико? – спросил я.

Он ухмыльнулся.

– Можно маленький, французской обжарки? – Хотя у Хартли в кошельке сейчас побольше денег, чем раньше, он не оставил своих привычек голодранца. У нас с ним с детства работает инстинкт: выбирать из меню самое дешевое. В столовой – суп. В забегаловке с фастфудом – меню «все за доллар».

Маленький, французской обжарки.

– Как Тереза? – спросил я, наливая ему кофе. – Все еще жалуется, что нужно делать домашние задания?

Хартли заулыбался.

– Да, забавно слушать, как она ноет из-за контрольной работы.

Мать Хартли только что поступила в школу медсестер. Двадцать лет она, мать-одиночка, билась как рыба об лед и теперь занялась собой.

Я любил Терезу и несчетное количество раз вваливался к ним в дом. Я думал о том, что надо бы позвонить матери Хартли и попросить взять Люси к себе. Блин, я думал об этом каждый день. И знал, что она согласится. Но тогда она бросит свою школу ради того только, чтобы вытащить нас. А этого я допустить не мог.

– А твоя мама как? – спросил Хартли, отхлебнув кофе.

Я был готов к этому вопросу.

– Все так же, – ответил я.

Хотя это было вранье чистой воды. Потому что с лета все стало намного хуже. Ее пристрастие к наркоте и жуткие дружки заставили меня забрать у нее Люси. А сейчас я даже толком не знаю, что там у нее делается. Я не виделся с ней несколько недель.

И Люси тоже.

Хартли пристально рассматривал меня.

– Люси часто бывает у тебя? – спросил он.

– Не очень, – соврал я. – Она по средам на продленке, а сегодня почему-то занятия отменили. Я сказал матери, что могу взять ее с собой в кофейню. Ну а как в этом году команда?

Вот как отчаянно я старался уйти от разговора о Люси – даже готов был говорить о хоккее. Ведь именно из-за этого я месяц избегал своих друзей. Все темы для меня были болезненными.

Теперь поморщился Хартли:

– Команда лучше некуда, честно. Жаль, тебя там нет. Молодняк не понимает моих шуток. К тому же половина не говорит по-английски.

– Фу ты.

– Именно. Тренер заманил к нам кучу канадцев, которым надоело сидеть на скамейке запасных в команде полупрофессионалов. Всем двадцать один год, и все говорят только по-французски. Не знаю, как они будут сдавать экзамены, если деканат не вмешается. Но на коньках стоят.

Я оперся локтями о стойку.