Наука жить достойно

–– Для меня, как для врача, самое интересное, видимо, наступает теперь. Продолжайте…

ДЕТСТВО

– Я родился 11 февраля 1940 года в Ташкенте, в нынешнем Шейхантаурском районе. Тогда это место называлось тупиком Ходжапархан в махалле Аллан. По словам матери, я родился в сандале, так как была зима. Когда я родился, отец работал в колхозном магазине. Его я помню смутно. Один эпизод врезался в память, когда его отправляли на войну. Позже я узнал, что это было осенью 1943 года. Когда новобранцев выстроили на вокзале, я подбежал к папе и отдал ему сверток. Помню, как потом мы его провожали: он платочком вытирал слёзы, а я – на его коленях. Больше ничего не помню. Мать в это время была беременна пятым ребёнком. Отец с фронта написал маме, ему снился вещий сон, родился мальчик. Действительно, так и случилось. В апреле 1944 года мы с фронта получили «похоронную», так называемое «чёрное письмо», мать осталась вдовой с пятью маленькими детьми. Она, кроме начальной школы на арабской письменности, больше никакого образования не имела. Жить нам помогали дед и дядя по линии матери. Мы держали корову, купленную ещё отцом, жили рядом с колхозом. Старшая сестра Бахтия, родившаяся в 1931 году, работала с 14 лет в колхозе: учиться в школе было некогда, надо было помогать семье. Несмотря на тяжёлые времена, мать не отдала нас в детский приют, хотя советчиков было много. Мать пробовала зарабатывать на жизнь разными путями. Наконец, она вступила в кооператив надомниц, которые шили ватные одеяла для солдат. Затем научилась шить фуфайки, халаты и прочую женскую одежду. Я много помогал ей. Наша швейная машинка «Зингер» была старая; если заготовки не тянуть рукой, машина не строчила, вот я медленно и вытягивал прошитый материал. Готовую продукцию мама продавала на рынке. На вырученные деньги она покупала сырье для последующей работы и продукты питания. Вечером она возвращалась домой нагруженная, очень усталая и подавленная. Мама всегда была занята, не помню, чтобы она отдыхала или улыбалась. Времена были тяжелые, не хватало средств для существования, зато душевного тепла, заботы и внимания в нашей семье было в избытке. Именно это тепло согревало меня на протяжении всей моей жизни в самые тяжелые и напряженные её периоды. Мы жили очень дружно, были всегда внимательны друг к другу, старались помочь, поддержать друг друга. Все домашние работы выполняли я и моя младшая сестра Мухаббат. Зная характер матери, старались чисто убрать в комнатах и во дворе. Если мама где-нибудь замечала немного мусора, всё, нам было несдобровать. Наш двор был один из красивейших в махалле: всегда чисто убран, опрятен. Мать очень любила цветы, поэтому во дворе было много роз и других цветов, над которыми всегда кружились пчелы и живописные бабочки. Маленький арык, который протекал через весь двор, в знойные дни восточной чилли дарил желанную прохладу, вода в этом ручейке всегда была чистая и прозрачная, пригодная для питья. Мама прекрасно готовила, особенно мне нравились машкичири и машхурда. Это сытные блюда бедных. Мы учились готовить у мамы. У мамы был твердый характер, сильная воля. Видимо, эти черты перешли ко мне… Терпеть не могу бесхарактерных людей, ложь, несправедливость. В человеке все должно быть красиво и гармонично. Помню, наш дом стоял на месте современной школы, что находится напротив спортивного дворца «Алпомыш». Двор у нас был большой, 18 сотых гектара. Там росло множество плодовых деревьев: вишня, урюк, орех, слива, персик, был виноградник. Летом, когда созревали фрукты, я возил урожай на базар. Цены были низкие, но для семьи вырученные деньги были подспорьем. Для сбора урожая я приглашал мальчишек махалли и ставил им условие: за оказанную помощь каждый может съесть, сколько захочет, и в придачу – по ведру фруктов. Ребята с удовольствием соглашались. Работали весело: шутили, смеялись, перебранивались, передразнивали друг друга, «стреляли» друг в друга косточки и огрызки от съеденных наспех фруктов. Вечером, уставшие, довольные, с полными ведрами все расходились по домам.

Построек во дворе было мало. Глиняный домик с верандой, кухня и хлев.

Из-за отсутствия источника доходов в 1955 году мать продала наш сад за две тысячи рублей. Покупатель же, не успев оформить сад на своё имя, был осуждён, а земля формально продолжала числиться за нами. Мать, не зная об этом, исправно платила налоги, хотя на еду денег не было. По возвращении из заключения покупатель нашего сада, не имея возможности возместить маме сумму выплаченного ею налога, вернул нам наш сад, компенсировав, таким образом, мамины затраты, спустя год сад все-таки пришлось продать за шесть тысяч рублей.

История с садом высвечивала отдельные черты маминого характера. Врезался в память такой случай. К нам часто заглядывал инспектор и требовал оплатить земельный налог. Но откуда было взять денег, если мы, пятеро несовершеннолетних детей, вместе с мамой жили почти впроголодь, а государство не назначило пенсию и льготы в связи с потерей кормильца в Великой отечественной войне. При повторном появлении инспектора с угрозой выселить нас из дома мать очень рассердилась, взяла в руки кетмень, поднялась на глиняную крышу, ударила кетменем по ней и начала разбрасывать землю, приговаривая: «Если только за этот глиняный дом я должна платить столько налога, лучше я его разрушу». Комья земли летели в инспектора. Он испугался и отступил. Так доведенная до отчаяния женщина пыталась отстоять права и защитить свою семью.

Были времена, мы голодали, но не выходили на улицу с протянутой рукой, не занимались спекуляцией, только честным трудом зарабатывали на кусок хлеба. Не стеснялись помочь по дому соседям. Они у нас были люди добрые. Запомнились семьи Толиб ота и дяди Абдуллы. Иногда они отдавали нам свою старую, поношенную одежду, которую мать чинила и перешивала для нас. Мы всегда были чисто и аккуратно одеты.

Помню, родственники по линии отца жили хорошо, но помогали мало и неохотно. (Только дядя Миргияс старался нас поддержать и подбодрить.). Причина такой неприязни была в том, что отец женился на моей матери по любви, вопреки желанию родителей.

Дедушка по матери Ташпулат постоянно заботился о нас, о нашем здоровье. Помню, в годы войны и до 50-х годов он каждую пятницу с собой в тряпичной сумке приносил продукты для плова, мать готовила для нас это блюдо, и мы с удовольствием ужинали и благодарили деда. Мы его очень любили…

Мать была красивой, умной, правда, иногда излишне сердитой. Да и как иначе? Представьте тридцатитрёхлетнюю женщину с пятью маленькими детьми, вдову. Детей надо кормить, одевать, обувать, учить и выводить в люди. Без мужа не всякая женщина возьмёт на себя такое бремя, но мать стойко переносила все невзгоды и никогда не жаловалась. Всегда твердила, что воспитала нас честными и правдивыми людьми. Этим она всегда гордилась, это она считала своим самым большим счастьем в жизни…

Вспоминаются наши детские игры, например, игра в «чилляк». Палкой длиной в пятьдесят сантиметров ударяли по маленькой палочке в десять-пятнадцать сантиметров, причём концом большой палки надо было с земли поднять малую и ударить по ней. Чем дальше отлетала маленькая палка, тем считалось лучше. Проигравший должен был добежать до этого места на одном дыхании, в противном случае он на своей спине обязан был протащить партнёра до места падения чилляка.

Интересной была игра в орешки. Чтобы выиграть в этой игре, надо было чётным числом орехов попасть в ямку. Если в ямке оказывалось нечётное число орешков, то весь выигрыш доставался партнёру. Ребята повыше ростом в этой игре часто выигрывали, так как рост и длинные руки давали возможность точно попасть в ямку.

Была ещё одна игра в орешки, она приучала детей к меткости. Каждый игрок по одному ореху выставлял «на кон». Орешки выстраивались в один ряд, размером примерно в метр. Требовалось, чтобы игрок с определённого расстояния своим вторым орехом «выстрелил» с помощью пальцев по выставленным орехам. Если попал, значит, забираешь выигрыш себе и первым начинаешь бить по другим орехам в ряду. Вот тут проявлялось мастерство. Я очень любил эту игру: обычно выходил из дома с двумя орешками, а возвращался домой с пятидесятью. Поскольку играли мы каждый день, то на зиму я запасался целым мешком орехов. Мальчики на улице часто опасались играть со мной. В меткости я не уступал никому, даже с шести-семи метров мог «сбить» орех с ладони партнёра.

Любили мы и футбол. Мячи были тряпичные. Полем служила улица. Игроки одеты кто как. Мы зачастую гоняли мяч без обуви, босиком. Сколько отбитых пальцев, вывихов, ран, сколько было боли, обиды и сколько радости. Наш уличный футбол смотрели даже взрослые, было шумно, пыль стояла тучей. Не было ни радио, ни «лампочки Ильича», а жить было нам, мальчишкам, очень интересно.

А ещё мы боролись. Вечером на лугу собирались мальчишки, чтобы помериться силой. Мне тогда было около восьми лет. Помню, я часто выигрывал.

Старший дядя по линии отца Миртаир работал бригадиром в колхозе. Летом мы часто бывали у него, жили на полевом стане. Дядя иногда просил меня побороться с его сыном Шухратом, моим ровесником. Я всегда мог уложить на лопатки сытого сына дяди. За это попадало моему ровеснику от своего отца.

Мы, ребятишки, были очень дружны. Тогда дружба среди моих сверстников была крепкой. Мы были добры друг к другу, вместе готовили уроки, делились знаниями. Часто восемь одноклассников занимались вместе в доме лекаря Холик ота. Под наблюдением старших братьев ходили охотиться на перепелок; собирали урожаи кукурузы, дынь и арбузов; до сих пор у меня на губах их сладость. Мы, мальчишки, выбегали в поле, выбирали самую большую дыню или арбуз, прямо там же, ударив об глыбу, разбивали и пятью пальцами вырывали серёдку. Как сладко было! Пальцы слипались, язык трескался. Никак не могу найти такой вкус среди нынешних бахчевых.

Прошло почти 40 лет, как мы, друзья детства, разошлись по разным уголкам Ташкента. Случайно повстречавшись где-нибудь, бросаемся друг другу в объятия. Такое братство, такую любовь мы никогда не сможем забыть.

Во времена второй мировой войны почти все жители нашей махалли жили кое-как, но были дружны, жалели друг друга, помогали тому, кому было слишком трудно. Хлебали ли жидкую кашицу или ели пареную свеклу, голодного соседа не забывали. Бывало, мальчишки дрались, но обида быстро проходила, злобы не оставалось.

Трудности жизни сплачивали людей разных национальностей. В нашей махалле жило несколько семей русских и татар. Не помню, чтобы между нами была обида или неприязнь. С их детьми мы играли в футбол или орешки. Они говорили по–узбекски, а мы, в свою очередь, учились у них русскому. Миша, Валентин, Коля хорошо играли в футбол, а мы метко «стреляли» в орехи. Потом, в 1971 году наши дома снесли, и наши пути–дороги разошлись.

–– Доктор, простите, я слишком увлёкся… На сегодня хватит, долго засиделись. Вам надо выполнять ещё обязанности дежурного.

– Мне было очень интересно. Спасибо. Уверена, что ваш рассказ будет полезным для лечения.

– Правда? А чем именно? Скажите!

– Эта врачебная тайна. В ближайшие дни мы продолжим разговор.

На этом закончилась первая наша беседа, вернее, мое повествование о себе. Через день в числе принимаемых мною лекарств появились новые. Ещё через три дня состоялось продолжение беседы.

СТАНОВЛЕНИЕ

– В школу я пошёл в 1947 году вместе со старшим братом Анваром. Десять лет учился в школе №111 им. Буденного Октябрьского района. Учёба в школе для меня никогда не была трудной. Все домашние задания я выполнял в классе во время перерыва.

В те времена многие ученики приходили в школу в лохмотьях, лучшей обувью были галоши. Помню одноклассника Мирсобира (впоследствии он стал профессором). С ним вместе ходили в школу. Зимой проходили почти полтора километра в одних галошах. Полдороги, пока тепло домашних сандалов согревало нас, мы шли нормально. Но дальше мы оба начинали плакать от холода. Мальчики постарше нас успокаивали. Почему-то запало в память, будто в те времена, особенно в 1947–1950 годах, снега выпадало много больше, чем сейчас, и было очень холодно. Или так мне кажется… В период учебы сиротам иногда дарили кое-какую одежду, и это было настоящим праздником для нас.

Помню, в четвёртом классе я заболел странной болезнью: выпали все волосы, я стал «лысым», пришлось лечь в больницу. Лечился долго. Где-то через полгода начали появляться волосы. Полгода я не посещал уроки, меня хотели оставить на второй год, но я, веря в свои возможности, настоял, что догоню остальных учеников. Я оправдал доверие учителей и окончил четвертый класс с отличными оценками.

С пятого по седьмой класс я был бессменным старостой. В восьмом классе к нам из других школ пришли ученики более старшего возраста. Помню, был скандал при назначении нового старосты. Ученики хотели оставить меня, а учитель захотел, чтобы старостой был ученик старшего возраста. Победил учитель…

По рассказам матери в детстве у меня была своя жёлтая змея, иногда она обвивала перекладину моей колыбели и висела прямо над моим лицом. Говорили, что эта змея приносит счастье. Её я часто видел вплоть до полного сноса нашего дома в 1971 году. Когда, будучи аспирантом, я возвращался домой из Москвы в отпуск, моя змея приходила навещать меня. Как я это узнавал? Иногда замечал её хвост. Однажды я спал на веранде, и вдруг прямо над тем местом, где я спал, что–то зашипело и упало на бумажный потолок (такие потолки были в домах бедняков). Мать успокоила меня, сказав, что моя змея пришла навестить меня. Я успокоился и уснул. Когда мы переселились в многоэтажные дома, змея исчезла.

Речь зашла о змее, и я расскажу о двух событиях. Мне было лет восемь-девять, я заглянул на кухню и услышал шипение. Осторожно заглянул под очаг и увидел большущую змею, лежащую калачиком. Выбежал на улицу и позвал ребят постарше. Они тоже увидели змею, но не посмели её потревожить. В это время прибежала наша соседка Анор опа. Она быстро нашла на дворе большую палку, велела всем мальчикам выйти из помещения, мальчики повиновались. Через некоторое время она вышла с убитой и завитой на палку змеёй. Мальчикам стало неудобно, а я удивился мужеству девушки. Второе событие связано с нашей собакой Кашкой, так её назвали из-за наличия белого пятна на лбу. Это был пес, который чужих не пропускал через наш переулок. Он всегда лаял, но никого не кусал. Однажды махаллинские мальчишки поймали водяную змею и подсунули нашей собаке. Обычно собаки боятся змей, но Кашка не побоялся, ухватил змею за голову и начал бить об землю. Змея не смогла ни причинить ему зла, ни избавиться от него. Она была умерщвлена собакой.

Однажды мой сосед, ровесник Абдуахат, похвастался, что их кошка не побоится нашей собаки, давай-ка, говорит, запустим их друг против друга. Ребята вокруг поддразнили, и я согласился. Вот это был бой! Кошка когтями вцепилась в собаку, а собака схватила её за горло. В конце концов кошка сбежала. После этого я заметил, что никакая кошка не приближалась к нашему дому. Во время грозы Кашка прятался у нас под навесом, дрожа от страха. Мы же его ласкали и убеждали, что не следует бояться, мы рядом и будем его защищать. Собака как будто понимала это.

Однажды Кашка исчез. Прошёл день, второй, третий – его нет. Мы начали поиски. Долго искали. Нет его нигде. Через неделю я играл с мальчиками на другом конце колхозного поля и вдруг услышал лай нашего Кашки. Смотрю, на окраине большого сада Кашка стоит перед какой–то собакой и виляет хвостом. Позвал я его, Кашка подбежал, но затем снова вернулся к своей подруге. Когда я сказал хозяину сада, что моя собака находится у него в саду, он усмехнулся и сказал: «Сумеешь увести, пожалуйста, забирай свою собаку». Я подошёл к Кашке, но тот не дал поймать себя. Подчиняясь зову природы, он предпочитал оставаться рядом со своей избранницей. Я пошёл домой, принёс цепь и с большим трудом надел её на Кашку. Вы не поверите, как он плакал. По дороге выл, оглядывался назад, три дня ничего не ел, но, в конце концов, привык. Так верный Кашка врезался в мою детскую память и остался в ней на долгие годы.

Кстати, о хлебе… Во время войны почти все голодали. Всем было трудно. Особенно вдовам с маленькими детьми, вроде нашей семьи. На карточку для шестерых давали буханку хлеба весом в килограмм. Ни сахара, ни сливочного масла! Мясо – только во сне… Терпели. В нашей махалле жили таджики, как правило, они ходили по домам и просили милостыню. Иногда собранные чёрствые куски хлеба меняли на что-нибудь из старой одежды. Я собственными глазами не раз видел, как вши копошились в чёрствых кусках. Что же делать, если очень хотелось есть, ели и такой хлеб. Искали выход из тяжелого положения. Была мизерная возможность заработать деньги. Мы пилили высохшие деревья в колхозе, заготавливали дрова и мешками на себе тащили на базар Эски–Джува. Вместе со старшей сестрой преодолевали пешком три километра пути. Помню, однажды торговля не удалась, пришлось долго ждать покупателя. Сестра, чтобы успокоить меня, купила мне два пирожка с картошкой. Один я съел, другой только начал есть, как откуда–то появился паренёк и вырвал пирожок из моих рук. Он тоже был голоден…

Из–за одной буханки хлеба надо было в пять часов утра выходить к магазину и занимать очередь. Хлеб привозили в восемь утра, чаще выходила мать, но иногда и мы стояли в очереди. Помню, я учился то ли во втором, то ли в третьем классе. С матерью я стоял в очереди за мукой. Каждому выдавали по одному кило. Вдруг я заметил, что недалеко от нас прошёл мой учитель. Я стал настаивать на том, что надо идти в школу. Тогда мать дала мне пощёчину и сказала: «Если тебе надо учиться, то мне надо кормить вас пятерых». Как бы ни поступала мать, я знал, что всё это ради меня, ради братьев и сестер.

Моя мать с братом Анваром одно время вместе с соседями ездила на Абай базар (в южном Казахстане) и там покупала сливочное масло и творог. Затем их перепродавала на базаре «Эски-Джува». Прибыль от этой торговли поддерживала наше благополучие. Это продолжалось вплоть до сентября 1957 года, до нашего поступления в институт. Потом мы запретили ей заниматься этим ремеслом.

Наш дом был сплошь глиняный. В дождливые дни крыша протекала, иногда даже негде было спокойно поспать. Всюду расставляли корыта, миски, ведра. Лишь к 1962 году, когда я окончил институт, нам посчастливилось покрыть крышу шифером. Электричества в доме не было до 1957 года. Все десять лет уроки готовили при свете керосиновой лампы.

– Как отец оказался не фронте?

– Отец работал продавцом в колхозном магазине. Тогда было принято при отсутствии денег брать продукты в рассрочку. В числе таких должников оказался и председатель колхоза. Когда долг председателя достиг тридцати тысяч рублей, отец попросил вернуть долг. Председателю это не понравилось. Отношения между ними испортились. Под предлогом растраты пригрозили бросить отца в тюрьму. Отчаявшись, отец добровольно записался в рабочий батальон, и это поставило точку в его жизни, ему было всего 37 лет, когда он погиб в далекой Молдавии. Об этом долге председателя отец написал в своем письме. Мать показала это письмо председателю. Тот взял письмо, пообещав помочь. Но никакой помощи от него мы не дождались.

О письме отца была осведомлена секретарь парткома колхоза Рисолат опа. Она обещала помочь матери. Но этому не суждено было осуществиться. Вдруг она заболела, легла в больницу и отошла в мир иной. Проблема осталась…

В начале пятидесятых годов в колхозе «Узбекистан», членами которого стала наша семья, впервые посеяли хлопок. Кусты получились высокие, хлопок в коробочке пышный, крупный. Старшая сестра Бахтия была передовой сборщицей, её фото часто печатали в районной газете. Мы всей семьёй помогали ей. Сбор хлопка ещё не кончился, когда неожиданно выпал снег. Тогда из-под снега собранные коробочки привозили в здание правления, а вечером каждый колхозник приходил туда и вручную отделял хлопок от коробочки. Я постоянно ходил туда вместе с сестрой. В конце работы каждому давали по одной маленькой лепёшке. Может, я ходил туда именно в надежде на этот паёк? Не знаю… Времена были тяжёлые. Там работал наш будущий зять Хамидулла. Он был табельщиком. Не помню, чтобы он как-то особенно был внимателен к моей сестре, даже не провожал нас до дома, это делали другие колхозные парни.

Наш дом находился на городской стороне. От колхоза в качестве зарплаты или вознаграждения нечего было ожидать. Поэтому всё, что попадало под руки, тащили домой: фрукты, овощи, бахчевые, в крайнем случае, дрова.

Работа в колхозе и сложна и приятна. От тяжелой работы устаешь и, чтобы отдохнуть, протягиваешь ноги, голову положишь на глыбу и уснешь. Незабываемое впечатление. Особенно нравилось лежать на убранной люцерне и уснуть на ней. До сих пор вспоминаю запах люцерны. Дома всегда был великолепный запах различных роз, посаженных мамой.

В колхозе были большие сады, отдельно – яблоневый, урючный, грушевый, тутовый и виноградники на краю колхозных полей. Говорят, большую часть этих садов вырастил мой дед Кадырбай. Но, опасаясь обвинений в кулачестве, добровольно сдал эти сады в колхоз…

До седьмого класса я был озорным мальчиком, с ровесниками ходил в колхозный сад рвать урюк, яблоки, груши. Даже сторож ничего не мог поделать с нами. Мы обычно рассыпались по саду: одни шли за урюком, другие – за яблоками, третьи – за грушами. Однажды появился сам бригадир Ходжиназар ака. Мы вовремя убежали, но тот на коне преследовал нас до нашего дома. Я спрятался на крыше, бригадир ногами бил в дверь, долго ругался, потом ушёл.

Однажды осенью, когда поспели яблоки (красивые, с золотым отливом), я забрался на дерево, еле успел набрать с десяток яблок и положить за пазуху, как внизу появился поливальщик. Я замер на месте.

– Чей ты сын? – спросил он.

– Сын Мукаддыра.

– Что ты там делаешь?