Коты погибают в тени

Она говорила мне это каждый день. И даже когда она стала молчаливей, опасней – я всё равно видел это в её глазах.

Никогда я так больше никого ненавидел, как эту женщину. Она опустила на моё плечо и вторую руку, и когда я попытался вырваться, чтобы подойти к умирающему отцу, чтобы поймать его последний вздох, она до боли вцепилась в меня, и я закричал – закричал так громко, как только это было возможно. В ней, такой живой и прекрасной, не было ничего, хотя бы немного похожего на любовь или жалость.

Отец тяжело, прерывисто и часто дышит. Он смотрит на меня, то с ненавистью к боли, которую он получает, то с мольбой.

Женщина наклоняется ко мне, и я ухом чувствую её дыхание.

–Пойдёшь со мной – и она, – женщина кивком указала на мать, – будет жить.

Оцепенение, страх – вот что всколыхнулось во мне тогда. Отвращение.

Я не знал, соглашаться ли на предложение женщины. Отец так смотрел на меня… Хотел ли он, чтобы я жил вот так, как сейчас, вдали от матери и с таким страшным грузом на сердце, или хотел, чтобы я не предавал его, мать и родину и умер с ним?

–Mein Vater… – по щеке моей стекает слеза. Я больше не вижу сияние глаз матери, не слышу её всхлипываний – она молчит, закрыла глаза.

Отец не может даже говорить – женщина выстрелила ему прямо в щёку, а затем и в живот. Рыжая женщина хотела, чтобы я истязал себя выбором, пока мой отец медленно, мучительно умирает. Она сделает то же с матерью и со мной, если я не соглашусь. Разве был у меня выбор?

–Mutter… Nicht weinen

…

Рыжая женщина, эта бестия, всё поняла. Револьвер, что был наготове всё это время, выброшен в окно, словно он был игрушечный. Словно несколько минут назад не он заставил мучительно умирать моего отца. У меня адски заболела голова – виски пульсировали с такой силой, что, казалось, мои мозги вот-вот покинут черепную коробку.

Кукольные реснички Аннамарии хлопнули – усмешка изуродовала её красоту, если это вообще было возможно.

Винит ли меня мать? Я пишу ей письма с фронта, но не получаю ответа. Рыжая женщина, Аннамария, так её звали, обещала, что с ней ничего не сделают.

Сколько раз я представлял тоскливыми вечерами, засыпал с мечтой, что когда я вернусь, мы заберёмся с матерью на крышу, и будем смотреть, как в небесах брезжит рассвет. Видеть её счастливое лицо и думать, что она никогда не постареет.

Я не стал самым смелым рыцарем. Я стал трусливым убийцей.

Глава 2. Я никогда не видел море

Мне было жутко тесно.

Мы ехали уже несколько часов, и всё это время я старался смотреть в окно впереди себя, потому что оно было единственным, где можно было что-то разглядеть. К тому же, это отвлекало меня от постоянно преследовавшей меня головной боли.

Лил противный дождь, размывший дороги, и грязь разлеталась от машины по сторонам.

Я ехал на заднем сидении, и по бокам от меня сидели ещё двое офицеров, жутко толстых. Я сидел между ними, стараясь не обращать внимания на жуткий запах их пота и неделями немытых тел. Один из них, тот, что был справа, был очень уж сильно похож на свинью – с маленькими глазками, бочкообразным телом и огромными розовыми щеками. Он что-то говорил водителю, открывая свои сухие потрескавшиеся губы, и запах из его рта – запах гнили и дорогого табака – разносился по всему салону. Второй же офицер явно был иностранцем, говорил с акцентом и вечно хлопал меня по плечу. Как и слова первого, я совершенно не слушал, что он мне говорит.

На переднем сидении, рядом с водителем, спала Аннамария. Её волосы, всё такие же короткие, были как всегда аккуратно уложены. Они вечно переливались ярким золотом на солнце, так, что мне приходилось жмуриться. Она была немногословна – я не знал даже, сколько ей было лет, хотя выглядела она, сколько себя помню, лет на двадцать пять, не больше. Словно и не знала, что такое старость.

К Аннамарии я испытывал смешанные чувства. Я старательно убивал в себе эту смесь омерзения и…

Это была очень красивая и опрятная женщина, яркая, но холодная и высокомерная. Она почти никогда не проявляла эмоций, по отношению ко мне могла лишь изредка издеваться и, как мне казалось, прекрасно знала о моих к ней чувствах. Ещё – она часто щурилась, будто подозревала что-то.

Вообще вся Аннамария – ком противоречий. Её внешность никогда не гармонировала с её внутренним миром. Иногда мне казалось, что внутри неё лишь пустота, чёрная, бесконечная, страшная – я даже видел это иногда. Да-да, когда она сидит, смотрит тебе в глаза, и чёрные бездны зрачков смотрят в тебя. Неживые, бесчувственные, без эмоций – просто две чёрные дыры, без света. Даже когда она настигала свою жертву, пытала её, вырывая из неё всё самое сокровенное, она оставалась холодным неприступным камнем.

Я никогда не знал, с чем можно сравнить её глаза – но однажды ко мне в голову пришла мысль, что это можно сделать с серебром. С этим серым металлом, который для меня всегда был холоден. Холоден и дёшев, как ни крути.

Ходила она всегда бесшумно, что очень пугало нас всех. С собой она всегда носила какой-то тонко-ощущающийся голодный страх. Её щёки всегда горели алчным огнём.

В полный голос она говорила, лишь когда я был маленьким, но после всегда и со всеми говорила лишь шёпотом. Как ни странно, все и всегда слышали её короткие фразы.

Несмотря на то, что она опекала меня в недолгий отрезок моего детства, учила стрелять, исполнять приказы, и не смотря даже на то, что изредка я питал к ней страсть – я ненавидел её. Ненавидел всем сердцем, потому что любовь всегда была сильнее зла. Любовь к mein Vater не давала мне заходить далеко, и она всегда, каждый чёртов день, пробуждала во мне острое желание медленно ломать её пальцы, слышать её крики, и долго мучать её за всё то, что натворила она со мной. Не знаю, насколько ужасны должны быть пытки, чтобы разорвать сердце такого чёрствого человека. Но сколько раз я рисовал в своей голове образы её мук! Стены самой толстой церкви задрожали бы от страха и ужаса, какие муки я готов был заставить её испытать.

Даже сейчас, я ехал – восхищался, и тут же проклинал и её и себя. Опускал свою руку на револьвер, поглаживая его и мечтая прямо сейчас поднять его и выстрелить ей в голову, пока она спит. Она напоминала мне без урожайную осень – яркую, но гнилую и не дающую ничего, кроме меланхолии и простуды.

Я тяжело вздохнул, переведя взгляд с Аннамарии вперёд. Дождь прекратил лить, и видимость улучшилась. Теперь я мог разглядеть впереди деревянные дома. Значит, это была очередная деревня.

Всего за несколько лет мы изъездили не один десяток таких мест. Аннамария специально забрала меня с фронта, чтобы я мучился рядом с ней – так всё и происходило. Я был сломлен. Я видел искорёженных, словно ненужный метал, людей. Я упал на самое дно этой жизни, я не видел своего лица в отражении, я не знал, цвета чего мои глаза. Плач за стеной, изогнутое тело на кушетке, сжимающие простынь пальцы – как же страшно убивать бездействием. Я считал себя ошибкой Бога – он не мог создать такое уродливое богомерзкое чудовище. Мне часто снилось, как с меня сдирают кожу, а за ней оказывался совершенно иной человек. С белоснежной кожей и чистыми мыслями.

Но сейчас – сейчас, к сожалению, за моей кожей по-прежнему прячусь лишь я.

Аннамария зашевелилась, и двое офицеров вдруг примолкли, ожидая, что та проронит хоть словечко. Но она лишь прикрыла глаза и сонно смотрела вперёд. Я сдержался, чтобы не улыбнуться – сейчас она не казалась мне такой уж недоступной женщиной, всего лишь простая немка. Хотя, на счёт последнего я уверен не был.

Зеркало заднего вида стояло на приборной панели, и она, смотря на него, обратилась к офицеру-иностранцу.

–Не знаете – старик ещё здесь? – несмотря на шум, который был от машины, её шёпот отчётливо услышали все, кто в ней находился.

У меня чуть сердце не остановилось, когда она сделала это. Из-за того, что она смотрела в зеркало, я не сразу понял, к кому она обращается. Я думал, что она смотрит на меня, и готов был этому безумно обрадоваться.

Иностранец кивнул, мило улыбнувшись Аннамарии, но она лишь подняла взгляд с зеркала, устремив его вперёд. Я ухмыльнулся – ведь изначально было понятно, что эти офицеры стараются ей угодить. А не получилось у них разжечь огонь в сердце моей каменной женщины.

Моей. Я мысленно ругал себя за такую оплошность, которую замечаю за собой уже не в первый раз. Ухмылка мигом сползла с моего лица, и с кислой рожей я посмотрел на иностранца.

–Что ещё за старик? – Мой унылый вид явно привёл иностранца в недоумение.

–Шаман, – ответил он, удивляясь такому резкому скачку в моём настроении.

–Да не шаман это вовсе. А старик с седой бородой, возомнивший себя языческим старцем, – сказал офицер, похожий на свинью.

–Старец и шаман – разные вещи, – задумчиво произнёс я, совершенно не собираясь доносить это до остальных, – Чем он заинтересовал mein lieber

?

Я опустил взгляд, коря себя, а Аннамария словно и не заметила этого обращения, и, глядя впереди себя, ответила:

–Сказками.

В салоне повисло молчание, которое прервал водитель.

–Убогая Россия, – с унынием сказал он, ссутулившись за рулём.

Аннамария бросила на него задумчивый взгляд своих полу прищуренных глаз, и на её лице блеснуло что-то зловещее.

Все мы сразу отвлеклись от разглядывания дороги в окно, глядя на неё. Она поджала губы, не сводя глаз с водителя. В машине откуда-то дуло, и неприятный ветер трепал её аккуратные локоны, оттого казалось иногда, что в глазах её полыхают огоньки.