Пионерский гамбит – 2

Внутри горел яркий свет, и явно никакой печатью фотографий в данный момент и не пахло. Громоздкий, похожий на космический корабль, фотоувеличитель стоял на столе, придвинутом к стене. На полках были расставлены пластмассовые кюветы разных размеров, стояли всякие скляночки и коробочки. Две круглых черных банки для проявки пленок, несколько пухлых фотоальбомов и картонных коробок.

– Кто-то разболтал про фотокружок, – Илья Сергеевич прошелся по своему невеликому «царству» заложив руки за пояс. – Ко мне ломился сегодня чуть ли не целый отряд разом. – Чаю хотите? У меня печенье есть.

– Давай, – сказал Мамонов, усаживась на один из стульев. Я вежливо примостился на втором и стал наблюдать, как бывший научный сотрудник готовит чай. Тоже в чем-то было предсказуемо. Он снял противно лязгнувшую крышку с коричневой эмалированой кастрюли, зачерпнул из нее ковшиком воды и наполнил литровую стеклянную банку. Потом сунул в нее кипятильник и воткнул вилку в розетку. На металлических завитках чуда советской техники тут же вспухли пузырьки воздуха. Илья Сергеевич пошарил на полке и добыл потертую жестяную банку. Черную, в желтых завитках. На передней стороне – расписной слон с всадником. На тронутой ржавчиной крышке крупными буквами было написано «чай индийский». И буквами помельче – черный байховый«.

Я улыбнулся. Вспомнил, что у мамы была такая же банка. Она ее берегла как зеницу ока. Насыпала туда чай из других пачек, но эту не выбрасывала. И слон уже почти стерся. И крышка стала отваливаться. Но мама все равно держалась за эту жестяную банку. И как я ни пытался ее выпросить, всегда получал категорический отказ.

Вода в банке закипела. «Шурик», в смысле, Илья Сергеевич, выключил кипятильник из розетки, потом достал его из банки и положил на тарелку. Такую же, как в столовой. Зашипел, когда брызнул себе кипятком на руку. Всыпал в воду на глазок черного крошева. Вода стала окрашиваться в коричневый.

– С чем пожаловали? – спросил он, прихватив горячую банку через полу собственной футболки.

– Кирюха у нас редактор стенгазеты, – сказал Мамонов. – Вот, пришли к тебе спросить, нет ли на примере толкового фотографа.

– О, газета… Газета – это хорошо, – чай полился в стаканы. Вместе с чаинками. Ситечка в хозяйстве у Ильи Сергеевича не водилось. Потом он поставил на стол миску с печеньем. Миска была эмалированная, металлическая. Снаружи коричневая, изнутри белая. Ну, то есть, она когда-то была белой, сейчас эмаль уже пожелтела и кое-где откололась. Печеньки были квадратными, и на каждой написано «к кофе».

– Есть у меня на примете один паренек, – Илья Сергеевич с грохотом придвинул к столу еще один стул и сел. – Он у меня в прошлом году занимался, в этом тоже будет. У него даже собственный фотоаппарат есть, родители купили.

– А мне мать отказывается покупать фотоаппарат, – хмыкнул Мамонов и потянулся за печеньем. – А сахар есть?

– О, точно, чуть не забыл! – Илья Сергеевич вскочил и снова полез куда-то за коробки. Извлек оттуда белую в красный горох сахарницу. – Так вот, парень отличный, только стеснительный очень. Вы же его не обидите?

– Обижать фотографа – это себе дороже, – я ухмыльнулся. – Потом на фотографиях будешь с козлиной мордой получаться.

– Молодец, что понимаешь! – Илья Сергеевич снял с сахарницы крышку и кинул себе в чай три кубика сахара. Кубики были непривычные. Очень плотно спрессованные, квадратные. Я, было, потянулся тоже, а потом передумал. Мне и так здесь все напитки кажутся чересчур сладкими, чуть ли не в первый раз появилась возможность попить чай без сахара. Так что я сменил курс и схватил печенье.

– Тогда я ему скажу, и он сам тебя найдет, – Илья Сергеевич кивнул. – Ты же в первом отряде, да?

– Да, пусть спросит Кирилла Крамского, – ответил я.

Мамонов и Илья Сергеевич принялись обсуждать каких-то общих знакомых, а я еще раз осмотрелся по сторонам. На самом деле, было интересно. Все вертикальные поверхности были заклеены черно-белыми фотографиями разного размера. В основном это были портреты мальчишек и девчонок. Довольно талантливые, на мой вкус. Смеющаяся девчонка с двумя хвостиками, в волосах – солнечные лучи. Надувшийся пацан в рваной и грязной футболке, на щеке – царапина. Жадно раскрытые клювы птенцов в дупле. Компания детей, вбегающая в воду в тучах брызг. Двое подростков, склонившихся над столом с почти готовым макетом самолета.... На одной из фоток была Вера. Моя мама была неожиданно одета в платье, смеялась и сжимала в руках букет полевых цветов.

– Эй, Кирилл, ты заснул? – громко окликнул меня Илья Сергеевич.

– Ой, я засмотрелся просто, – я тряхнул головой. – Можете повторить вопрос?

– Да какой еще вопрос, вам там горн на обед играет! – засмеялся Илья Сергеевич.

К столовой мы пришли раньше, чем наш отряд и остались их ждать на крыльце.

– Он когда-то за моей мамой ухаживал, – проговорил Мамонов, глядя в сторону. – Подарки дарил всякие. Велосипед мне на день рождения подарил. Мне тогда лет десять было. И я пытался маму уговорить, чтобы она за него замуж вышла. А она мне надавала подзатыльников и сказала, чтобы я в дела взрослых не лез.

– А ты? – спросил я.

– Ну я и не лез больше, – ухмыльнулся Мамонов. – Подумал, что так даже лучше. Так я у него прятался, когда мама была не в духе, а если бы они вместе жить начали, то куда бы я тогда бегал?

Первый отряд приплелся к столовой самым последним. Мы пристроились в хвост колонны, прокричали вместе со всеми:

– Раз, два! – Мы не ели!

Три, четыре – Есть хотим!

Открывайте шире двери,

А то повара съедим!

Руки? – Чистые.

Лицо? – Умыто.

Всем, всем – Приятного аппетита!

Пробираться к своему столу пришлось через битком набитую столовую, кое-где даже протискиваться. Малышня из десятого отряда устроил потасовку, несколько тарелок с супом разбилось. Шумиха, в общем.

Я плюхнулся на свой стул, схватил кусок хлеба и ложку. Куриный суп-лапша на первое, гуляш и пюрешка на второе. И компот. Почти идеальный обед.

– Кирка, ты куда пропал?! – рядом со мной уселся раскрасневшийся Марчуков. – Ты же репетицию пропустил!

– На стадионе был, – я зачерпнул ложкой суп. – Потом мы с Мамоновым ходили про фотографа для газеты договариваться.

– О! – Марчуков заерзал на стуле так, что металлические ножки застучали об пол. – А возьмешь меня в редколлегию, а? Я же год назад мечтал после школы пойти в газету работать, даже письмо писал в «Пионерскую правду»! И его там напечатали!

– Я сам хотел предложить, только ты был занят со сценкой, – сказал я.

– Видел уже Цицерону? – Марчуков отхватил зубами сразу половину куска хлеба и принялся энергично жевать. – Она фо фтором отфяде, пфедставляеф?

Я молча покивал, чтобы не говорить с набитым ртом. Только сейчас понял, что страшно проголодался после всех своих спортивных подвигов.

– А еще знаешь что… – Марчуков внезапно замер и сделал страшные глаза. Потом склонился ко мне ближе и зашептал на ухо. – Помнишь того… этого… на реке… У которого еще глаза разные?

Глава 7, про страшные истории, как инструмент влияния

– Ну, – сказал я.

– Я его видел! – драматическим шепотом прошипел мне в самое ухо Марчуков.

– Так мы же все его видели, – я пожал плечами и потянулся ещё за куском хлеба. Секунду подумал и взял два.

– Да нет, ты не понял! – Марчуков закатил глаза. – Я его в лагере видел. За столовой. После завтрака. Ему тетя Таня еды вынесла и ещё пакет какой-то с собой дала.

– Ну пожалела мужика, – я пожал плечами. – Он же сказал, что заблудился. Голодный, наверное, вот она и накормила, сердобольная тётенька.

– Вот ты непонятливый! – Марчуков бросил ложку на стол. Та глухо лязгнула. Лёгкий алюминий на полноценный грохот и звон не способен. – Мы его когда ещё видели! А он до сих пор тут трется. Если нашелся, то чего домой не идет?

Я задумался. С одной стороны, тревожности приятеля насчёт этого типа я вообще не разделял. С другой – в чем-то он был прав. Этот тракторист или кто он там бродит вокруг лагеря уже третий день.

– Я нутром чую, что дело пахнет керосином, – снова зашептал Марчуков.

– А может у тетя Тани спросим, кто это такой? – предложил я.