Драконово семя

Не особенно увлекала его и коллективная охота. Здесь все определяли ловкие добытчицы, быстрые и беспощадные львицы его семейства, а им помогали набирающие силу молодые львы. Не царское это дело – выслеживать, окружать, догонять и убивать жертву. Как только лев стал правителем, он только издалека следил за действиями семьи на охоте и в дальнейшем приближал к себе, отмечал своим особым благоволением наиболее отличившихся ее членов. Когда-то в этих краях близ Агадира и Марракеша во множестве встречались буйволы, жирафы и даже карфагенские слоны – их и сейчас можно еще встретить. Его львицы с помощью молодняка могли завалить даже таких гигантов звериного мира. Они брали на себя все труды и риски, проявляя чудеса отваги, – а ведь многие из них во время охоты получали увечья и даже гибли от ударов могучих животных. Сам же глава прайда приближался к добыче, лишь когда дело было сделано. Подходил не торопясь, члены семейства разбегались, и он получал свою львиную долю. Остальным разрешалось приступить к пиршеству лишь после того, как повелитель заканчивал трапезу и отходил в сторону.

Он владел здесь всем и вся, отгонял молодых львов, пришедших со стороны и посягающих на его место в прайде. Защищал самок и молодняк от нападения шакалов, гиен или леопардов и уступал дорогу только стаду слонов, если те пересекали место отдыха львиной семьи. И пока это у него прекрасно получалось.

Но прошло много ночей и лун, и царь почувствовал усталость. Самки, которые борются за место первой львицы. Постоянно путающиеся под ногами беспокойные детеныши. А надменные похотливые двухлетки, у которых уже прорастают гривы? Они уверены, что весь мир и все самки существуют только для них, – таких следует вовремя изгонять из семьи…

Уходите из прайда, ищите новые семьи и доказывайте там свое право стать вожаками. Сколько раз он все это уже проделывал!

Теперь бывший правитель уверен, что покинул прайд по собственному почину. Он достиг такого уровня царственности и достоинства, что может позволить себе жить один. Ему кажется, что теперь он будет по-настоящему счастлив и свободен. Но отчего так беспокойно рыщет он среди чахлого сухого кустарника, почему столь часто озирается по сторонам и принюхивается, что беспокоит его? Какие неясные звериные воспоминания теснятся в его огромной голове и мучают его? Почему он нарушает гармонию и симметрию природы и бродит теперь один по этой дикой саванне, где законом свыше предустановлено обязательное «каждой твари по паре»?

Нет, он ушел не из высших соображений – какие особые соображения доступны зверю, рожденному убивать? Всегда при нем все, что льву нужно для жизни: хитрость, ловкость, изворотливость, отточенные навыки охотника, грубая и несокрушимая сила, безжалостность, инстинкт властителя…

Но царю зверей не хочется признаться самому себе в том, что его просто выгнали из прайда. Он всем опостылел своим бездельем и претензиями на безоговорочное господство. Молодые львы сами уже в состоянии защитить молодняк от нападений леопарда или гиен. Зачем им нахлебник весом почти в двести пятьдесят килограммов?

Молодняк дружно отогнал старого льва от убитого бубала, а львицы не стали вмешиваться – возможно, они привыкли к нему, а привычка убивает страх. Это продолжалось уже несколько дней, его не раз оттесняли от добычи, допускали к пище чуть ли не в последнюю очередь. Вот и пришлось уйти, оставив свой прайд без доминантного самца.

Надо бы поесть, но вокруг не видно ни антилопы, ни даже мангусты – одни кусты и термитники. Он бродит в одиночестве три дня без еды и каждый день теряет в весе десять килограммов, становясь все слабее и слабее.

Солнце садится, и тень одиноко бредущего льва удлиняется. Зверь смотрит на свою тень, и ощущение собственной никчемности и неприкаянности на время оставляет его. Лев думает, какой он все еще огромный и мощный и что нет в природе другого такого величественного и могучего льва. Да нет, бывший повелитель саванны уже не столь велик и силен, как прежде, возраст, голод и одиночество делают свое дело. Тем не менее он еще производит впечатление монументального и царственного зверя и выглядит владыкой, в котором воплотился неукротимый дух дикой природы и таинственная магия доисторической тьмы, праматери нашего мира.

В этот вечер льву повезло – он встретил одинокого бородавочника, самца дикой африканской свиньи, одного из самых безобразных существ в мире. С возрастом у бородавочников вырастают огромные клыки, на морде вздуваются четыре бородавки, а за головой поднимается надменная холка, покрытая жесткой щетиной.

Почему бородавочник был один? Возможно, искал убежище на ночь, бежал, чтобы до темноты спрятаться в термитнике, в норе трубкозуба или дикобраза. На этот раз он не успел добраться до укрытия и стал добычей льва.

Но только бербериец приступил к трапезе, как невдалеке появилось незнакомое чудовище побольше буйвола. Негромко рыча, оно не бежало, но и не ползло, а двигалось как-то странно, направляясь как раз к месту львиной трапезы. Бывший владыка поднялся, явно не собираясь уступать добычу чужаку.

Мой спутник притормозил, развернул автомобиль так, чтобы нам хорошо были видны лев и его жертва.

– Не понял, зачем мы остановились? – спросил я. – Это ведь просто лев, решил поужинать бородавочником. Мы только что видели в ложбинке целый прайд таких львов, ты еще не насмотрелся?

– Нет, не просто лев, – ответил он. – Это берберийский лев, считается, что их еще римляне истребили, выпуская на арену для схваток с туранскими тиграми. Посмотри, какой громадный. Он старый и вскоре умрет. Давай подстрелим его, привезем домой красивую шкуру.

– Не надо, пусть живет.

Урчание прекратилось, чудовище не подавало признаков жизни.

Бербериец решил продолжить трапезу, но в это время откуда-то со стороны гор до него донесся рык льва – вначале одного, потом другого. По протяжности и силе рыка можно было определить, что пришельцы – молодые и сильные самцы.

В угасающем свете проступала темная широкая полоса – как раз в том месте, где небо смыкалось с землей. Там, во влажном оазисе, расположилось все его семейство – львицы с малышами и нагловатые недоростки с зачатками гривы. Лев все время наблюдал за ними, стараясь оставаться незамеченным. Это, наверное, недостойно бывшего повелителя великого прайда, но он испытывал явное удовольствие, обнюхивая следы и сломанные ветки, узнавая, кто здесь был, кто с кем подрался или что другое приключилось. Отверженный лев пока не научился жить в одиночку. Дурное предчувствие шевельнулось в душе изгоя. Рано они его изгнали. Идут голодные до наживы и самок молодые львы. Кто защитит семью от чужаков?

Лев знал: если придут новые хозяева прайда, львята и недоростки будут убиты и съедены захватчиками. Для них только он – единственная надежда на спасение.

Да, этот лев – выходец из доисторической тьмы нашего мира, воплощенный дух жестокой пустыни. И все же кто-то вдохнул в него маленький кусочек души и света, и теперь волею небес внутри страшной машины, идеально приспособленной для убийства, трепещет что-то, напоминающее любящее сердце, которое учащенно забилось, едва лев услышал рык пришельцев и понял, что его прайду грозит смертельная опасность.

Он вспомнил прежние битвы и победы, гормон ярости ударил ему в голову, решение принять бой пришло мгновенно. Над уступами степного плоскогорья пронесся могучий рев царя зверей.

– Смотри, разбойники приближаются, – сказал мой спутник. – Их двое, берберийцу не устоять, ему суждено погибнуть. Давай застрелим этих неофитов или попробуем отпугнуть выстрелами.

– Не вмешивайся, прошу тебя. Сражение и гибель – счастье и предназначение старого воина. Пусть произойдет то, что им всем на роду написано.

В борьбе за прайд львы часто ограничиваются конкурсом голосов и взаимным запугиванием. Они предпочитают не вступать в схватку, понимают, что от полученных ран обеим сторонам – победителям и побежденному – суждено умереть, кому-то раньше, кому-то позже.

Теперь он один, и это конец. Помощь не придет – ни от семейства, ни с пустого неба, ни из неприступных термитников. Но бербериец не уступит пришельцам, он примет бой.

Душераздирающий рев разносился на десять и более километров и продолжался несколько часов. Пустыня не могла уснуть. Ее обитатели – и прайд львов, и семья бородавочников, и вышедшие на промысел трубкозубы с дикобразами, и стада антилоп и оленей, и гиены с шакалами, и жители ближайших деревень, и мы, случайные свидетели этой битвы, – все ждали завершения сражения.

Львы бились не из-за бородавочника, они бились за продолжение своего рода, сражались, не обращая внимания на присутствие машины и людей. Мы видели и слышали, как сшибались друг с другом и ударялись о землю могучие тела повелителей африканских пустошей. Наконец челюсти одного из пришельцев сомкнулись на позвоночнике старого льва и оторвали позвонки друг от друга, раздался громкий щелчок, бербериец взорвался ревом ярости и отчаяния. Он не мог сойти с места, но когти передних лап и зубы продолжали по инерции рвать плоть противника. Движения его становились все медленнее, а рев – тише.

И пока из темных пещер Заката не пришли еще драконы ночи, мы разглядели в сумерках, как черногривый лев повернул окровавленную морду к узкой красной полоске солнца. Его противники, словно поняв важность момента, умолкли, и вокруг разлилось беспредельное спокойствие.

Вечерний ветерок донес до старого царя урчанье и рык его свободных и счастливых сородичей, нашедших приют во влажной ложбине. Ему туда уже не успеть – вот-вот опустится занавес. Лев взглянул в последний раз на солнце – нет, его не волновали эти багровые лучи. Он хотел лишь призвать солнце свидетелем того, что глава прайда сделал все, чтобы защитить своих самок и львят. Он уходит, но обескровленным и искалеченным пришельцам не стать уже властелинами его прайда – львицы не примут слабаков.

– Ну вот, – сказал я спутнику. – Теперь ты пополнишь свою коллекцию редкой шкурой, не убивая здорового зверя. А если немного подождем, то получим еще две шкуры этих неразумных пришельцев.

Мой товарищ не нашел слов для ответа. Смерть – не бизнес-проект.

Лев лежал на боку, закрыв глаза и вытянув ноги. Его противники с трудом поднимались.

Зажигались первые звезды. Мы услышали предсмертные звуки берберийского льва – невнятное бормотание и клокотание крови в горле. Больше ничего не увидели. Возможно, его звериная душа и отлетела к небесам, но мы, совсем не воцерковленные и абсолютно не просветленные, никак не могли этого заметить.

Существовала ли она? Святитель Лука, в миру Валентин Войно-Ясенецкий, должно быть, знавший в этом толк, утверждал, что не только человек наследует бессмертие, что «всякая тварь совокупно стенает и мучится доныне, с надеждою ожидая откровения сынов Божиих, и будет ей цельно и гармонично в будущем новом мироздании, ибо жизнь вечная для низкой твари станет лишь тихой радостью в наслаждении новой светозарной природой и в общении с человеком, который уже не будет мучить и истреблять ее». Ну а мудрейший Иероним, который допускал начатки души у слонов, у некоторых домашних животных и даже у отдельных видов птиц, о львах – и в особенности о берберийских – ничего такого не говорил, хотя в западноевропейской традиции его почему-то принято изображать странствующим по Халкидской пустыне именно в сопровождении льва.

Интересно, кто из них был ближе к истине?

А с другой стороны, так ли это важно и разве европейские праведники могли хоть что-то знать о великих берберийских львах, обитавших когда-то в Африке?

Абрек Исаев

Семь рассказов в одном

Хочу заранее предупредить читателя, что персонажи рассказа – фигуры вымышленные, а возможные совпадения с известными историческими событиями и их участниками не были задуманы автором и носят скорее случайный характер. Главный герой рассказа увлекался книгами современных чеченских писателей Султана Яшуркаева и Германа Садулаева – и, видимо, по этой причине во многих его размышлениях о судьбе чеченского народа слышны отголоски мыслей этих писателей, а подчас есть и прямое цитирование.

Мы любим вспоминать о благословенных временах, когда по земле бродили неисчислимые толпы супергероев и любое их начинание неизменно завершалось удачей и грандиозной победой. Одному удалось похитить золотые яблоки, другому – захватить священный Грааль. Теперь же вдохновенные поиски наших литературных персонажей (даже самых одержимых из них), как правило, обречены на оглушительный провал. Гарпун капитана Ахава настигает в конечном итоге Моби Дика, но и сам он гибнет при встрече с китом; героев Франца Кафки, Маргерит Дюрас, Джона Кутзее, Дино Буццати и многих других каждый раз ждет неминуемое поражение. Да и читатели наши, увы, не верят больше в рай, и когда-то популярный счастливый конец представляется им теперь надоевшим популизмом на потребу массовым вкусам.

Имя Виктора Ивановича Исаева, младшего лейтенанта топографической службы Советской Армии, явилось однажды из небытия и мгновенно стало широко известно в нашей стране и даже за ее пределами, но подноготную и реальный смысл, казалось бы, нехитрой истории его неожиданного возвышения и мгновенного падения нам вряд ли удастся когда-нибудь выяснить. Так же, впрочем, как и некоторые другие детали его запутанной жизни, наскоро и небрежно сшитой словно из разноцветных лоскутков, мимоходом подкинутых для нашего сведения сложнейшей машиной глобального исторического процесса. Почему так получилось? Почему Виктора Исаева носило по просторам Советского Союза, словно листок, оторванный от родного дерева порывами осеннего ветра? А могло ли вообще быть иначе в период могучих тектонических сдвигов, кровавых войн и передела сфер влияния великих держав? Кого тогда могла интересовать судьба отдельно взятого человека, а подчас и целых народов?

Восстановить прошлое – почти безнадежная задача. Прошлого уже нет, а воспроизвести его – даже мысленно – вряд ли возможно… Каждый новый очевидец, все более убежденный в правдивости именно его версии событий, уводит нас, своих слушателей и читателей, все дальше от действительной фактуры истории. Прошлое неуловимо. Оно столь же туманно, как и будущее, – а может, и больше.

Я подумал, что жизнь и приключения Виктора Исаева могут оказаться интересными и поучительными для многих читателей, и от меня теперь потребуется безошибочный пересказ всего того, что удалось узнать от самого Исаева или почерпнуть из других, мне кажется, весьма достоверных источников. Надеюсь, читатель проявит мудрость и проницательность и сумеет составить собственное мнение о том, получился ли из Исаева героический абрек, бескорыстный борец за свободу советского народа, или он так и остался жалким и неадекватным маргиналом с завышенными претензиями на собственный вклад в новейшую российскую историю, куклой в руках спецслужб брежневской и послебрежневской России.

Мне довелось встретиться с Виктором Исаевым в январе 2019 года. Ему было семьдесят два. Я разыскал его в спальном районе большого города N – квартира на первом этаже, ржавая металлическая дверь с облупившейся краской, неумело врезанный замок, звонок отсутствует – видно, что хозяин живет одиноко, никто его не навещает. Я постучал и через некоторое время услышал неторопливое шарканье. В двери стоял интеллигентного вида старичок – сухой, но довольно бодрый. Темное лицо, седые волосы, старомодные очки из шестидесятых… Удивленный пенсионер окинул меня вопросительным взглядом, но, услышав «Хотелось бы поговорить о вашей жизни», торопливо протараторил: «Нет, нет, нет, это абсолютно невозможно, уж вы поверьте – совсем-совсем невозможно». И в тот же момент дверь передо мной захлопнулась. Я в отчаянии закричал:

– Виктор Иванович, сегодня исполнилось ровно пятьдесят лет с того памятного дня; хотя бы сейчас вы можете рассказать о своем преступлении?

Удалявшиеся шаги неожиданно остановились.

– Я пытался говорить правду, но оказалось: это все бесполезно, бессмысленно, – послышалось из-за двери. – Вопрос закрыт. Знаете, сколько журналистов ко мне приходило? Я никому не даю интервью.

– Но скажите хотя бы, почему вы решились пойти на это?