Город

– Ага, – соглашаюсь я.

Трамвай показывается: смутный красно-белый прямоугольник за сотнями струй. Я говорю «до свиданья», распахиваю дверь и бросаюсь под дождь.

Отчаянный рывок, веселый плеск луж под ногами – и вот я, насквозь мокрый, внутри.

В трамвае уютно светят желтые плафоны и никого нет. Я пробираюсь на заднюю площадку и сажусь у окна. Позвякивая и дребезжа, мы трогаемся с места и, покачиваясь на поворотах, едем сквозь город и дождь.

Сквозь стекло видно только струи воды и размытые силуэты домов. И когда дождь кончается, я оказываюсь в незнакомых местах.

Дома здесь маленькие, темные и усохшие от времени. Перед домами – палисадники с умирающими от старости вязами и тополями. Трамвай дребезжит, вкатываясь на мост, и в окно я вижу море. В просвете между домами по сторонам канала, медленно и бесконечно выливающегося в серый океан. Как на краю света.

На остановке в трамвай входят трое портовых рабочих. Все такие здоровенные, что не помещаются на сиденьях – стоят в проходе, настоящая толпа великанов. Я тайком приглядываюсь, но про нужную остановку не спрашиваю.

Трамвай поворачивает, и дождь мгновенно исчезает, как будто кулисы раздвинули. Уже вечер: карандашные, розово-синие сумерки опускаются на город. Мы набираем скорость, отчаянно дребезжим, звеним на всю улицу, рабочие улыбаются.

– Смотри, – говорит мне один из них, указывая рукой.

За мокрым окном – небольшой круглый сквер с очень старым дубом в центре. Дуб красив и огромен: могучие ветви, прихотливые узоры крепкой коры, тяжелые изумрудные листья. Он мелькает в окне всего на секунду, но и потом еще долго кажется, что трамвай едет в тени его кроны.

Дома, под кухонным окном меня дожидается лужа – настоящий океан, в котором отражается небо с отблесками заката и плавают занесенные ветром листья. На подоконнике лежит монетка и промокшая, в расплывшихся чернилах, записка .

На следующий день я организую засаду. Открыв окно и поставив кофе на огонь, я прикрываю дверь кухни и сажусь под ней. Гляжу в замочную скважину.

Кухня пуста. Слышу, как гудит на сквозняке газовое пламя. Как из крана капает вода. Как кричат вдалеке чайки.

Кофе сейчас выкипит, а я буду сидеть под дверью дурак-дураком.

Но в тот момент, когда над краем турки поднимается коричневая пена, в окне вдруг мелькает темный силуэт. Я неуклюже вскакиваю, распахиваю дверь…

На кухне никого, в проеме окна – светло-серое небо и крыши домов. И кофе нет, но на столе стоит маленькая, с большой палец руки, деревянная статуэтка.

Она очень здорово сделана, эта фигурка, и я долго ее рассматриваю, верчу в руках и провожу кончиками пальцев по гладкому дереву. Если смотреть с одной стороны, то фигурка – старичок в халате и колпаке, с хитрыми круглыми глазами и бородой. А если смотреть с другой, то старичок превращается в ворона. Колпак – это клюв, а рукава халата – прижатые к телу крылья. Удивительная вещица!

Налюбовавшись, я снова ставлю кофе и заправляю бумагу в печатную машинку. Надо систематизировать имеющиеся факты.

Но ничего не систематизировалось. Он появился из окна. По веревке спустился? Смешно. По водосточной трубе? Она метрах в трех от окна. И главное, скорость. За то время, что я открывал дверь, невозможно было сделать ничего из того, что успел мой гость: выключить газ, перелить куда-то кофе, оставить статуэтку и сбежать.

Я скрутил себе папиросу, сунул в карман пальто ворона-старичка и вышел из квартиры.

Фасадом дом мой выходит на широкий бульвар, обсаженный раскидистыми тополями и каштанами. Я прошелся по нему взад-вперед, оглядывая окна, водоотводные трубы, балконы. Нашел свое окно – единственное открытое. Ничего, что объясняло бы стремительное появление и исчезновение гостя, я не увидел.

Тогда я сошел с бульвара и по узкому переулку вышел на заднюю сторону. Здесь дом выходил на пустырь, заросший исполинскими лопухами и репейником. Пустырь был просторный, свободно раскинувшийся под диким небом. Только три дома редкими зубьями создавали ему границы. По вечерам здесь носились с ликующими воплями дети, рассекая сумрак белыми улыбками, но сейчас пустырь был тих и пуст.

Дом мой с изнанки казался брошенным. Глухая стена из темно-красного кирпича, по низу обведенная мутной каймой из сливающихся рисунков и надписей. Рисунки простирались на высоту человеческого роста, а дальше, до самой крыши, был только пустой кирпич. У подножия дома приткнулась маленькая трансформаторная будка. Я увидел на ней какой-то яркий белый мазок и подошел. На сером металле красовалась надпись: «Пока мы спим, они живут».

Единственная свежая надпись, к тому же написанная отдельно от всех других, чтобы можно было заметить. Но при этом маленькая, чтобы заметили не все.

Это явно был какой-то знак, но для меня или нет – я не знал. Я прислонился к будке спиной и вытащил папиросу. Покурил, прислушиваясь к шелесту травы под мелким дождем и плеску волн. Море было далеко от этого района, но волны было слышно везде, в каждом уголке города. Так уж он был выстроен.

Поднимаясь в квартиру, я встретил соседа. Маленький, рыхлый и взъерошенный человечек, похожий на старую крысу. По ночам у него всегда тихо жужжало радио – может быть, он не мог без него заснуть. Сейчас он широко и весело улыбался, и это было очень неожиданно.

Остаток дня я провел, листая газеты. Ничего полезного не нашел, конечно. Ни об облачном фронте, ни о тех, кто «живет, пока мы спим», ни о тайном покупателе кофе.

Той ночью я долго не мог заснуть: тишина комнаты казалась незнакомой. Лежа в полудреме, я нащупал смутную идею, которая позволила бы наладить контакт с утренним гостем. Чтобы не забыть ее наутро, я воспользовался одним трюком, которому меня научила в детстве мама.

Представьте глубокий колодец с темной, недвижной водой. Представьте крепкие деревянные ящики, в которых запечатан мой неясный план. Один за другим я кидаю ящики в туннель колодца, и они идут ко дну, протягивая вверх серебряные струи пузырьков. Я слежу за их медленным падением в темноту.

Утром я приступил контакту. Распахнул кухонное окно навстречу крикам чаек и мокрому небу. Поставил кофе на синий огонек газа. Вышел, аккуратно прикрыв дверь.

Захватив в коридоре пачку бумаги и ручку, возвращаюсь и сажусь в коридоре, под кухонной дверью. Пишу на листке крупными печатными буквами «ПРИВЕТ» и просовываю под дверь. Следом ручку. Жду, прислушиваясь, но из вежливости не подглядываю.

Скрипит подо мной пол. На кухне капает из крана. Еще слышу гудение газа и какие-то тонкие всхлипы – наверное, это обрывки чаячьих криков. Все это вместе складывается в тишину, сплетается в мягкую тихую ткань, обнимающую меня, как одеяло перед долгим сном

Идет секунда за секундой, я мысленно прикидываю, за какое время кофе должен (должен был?) дойти до кипения…

А потом я вдруг почувствовал шаги. В пустой кухне кто-то осторожно и быстро подбежал к двери.

Останется он или уйдет? Я затаиваю дыхание – и, готовый разразиться сотней приветственных гиканий и криков, слышу скрип пера по бумаге.

Он просовывает лист обратно.

«Привет! Ты кто?»

Почерк аккуратнее, чем на записке с волшебной раковиной.

Не просто ответить на такой вопрос.Склонившись над бумагой, я быстро пишу:

«Я здесь живу. Я приехал в город, чтобы рассказать о нем другим людям. А ты кто?»

С азартом я проталкиваю листок обратно. Мгновение – и я уже слышу скрип пера по ту сторону двери.

«Ты ошибаешься. А меня зовут Мик»

Подумав, я написал:

«Ошибаюсь в чем?»

Лист мгновенно исчезает под дверью. Секунда, вторая, пятая.

Я вслушиваюсь в тишину за дверью, ища скрип пера, шорох бумаги, уходящие шаги – что угодно, только не голос, поэтому он оглушает меня, как гром среди ясного неба.

– Овеваемый ветрами, – он говорил звонко, очень внятно и нараспев – Что колышут стебли листьев, что несут нам запах моря, запах солнца, соли, ветра!

Я подождал, но продолжения не последовало.

Что? – глупо спрашиваю.

Но он уже ушел.