Третье путешествие Биньямина

По вечерам после работы взрослые мужчины Сёмкиного двора играли в домино. Соберутся после ужина, вкрутят лампочку над большим столом под тополем и «забивают козла» до полуночи – утром ведь на работу. Новый сосед вышел во двор к «козлятникам» с несколькими бутылками дешевого вина, граненым стаканом и парой-тройкой яблок.

– Мужики, я вот к вам на «прописку» пришел, новоселье отметить и вообще, познакомиться.«Козлятники» одобрительно зашумели, стали пожимать руки, знакомиться. Разговор под вино и сигареты пошел живей, расспросили нового соседа кто он, откуда, какая семья.

– Пацан у меня и дочка мелкая. Пацан прибежал сегодня домой, кровью умылся – жиденок во дворе ему нос разбил. Ничего, я с папашкой его посчитаюсь, земля квадратная – за углом встретимся.

Мужики замолчали. Отец Сёмки, Моисей Израилевич, сидел, потупив взгляд в землю и молчал. Был он худ, невысок, с блестевшей в свете электрической лампочки лысиной. Моисей Израилевич встал и подойдя к новому соседу – плотно сбитому коренастому мужчине, отвесил ему пощечину:

– Зачем ждать, когда можно всё уладить сегодня?

Новый сосед вскочил из-за стола, но между ним и Сёмкиным отцом встал дядя Паша из третьего подъезда.

– Ты, уважаемый, считай прописку не прошел. Кто ты такой есть, мы не знаем, но уже догадываемся. А Израйлича мы сколько лет уже, у него хоть трешку перехватить, хоть к больной матери среди ночи позвать, он лучше любой «скорой» поможет.

Так что иди ты, уважаемый, пока что домой. Завтра придешь – мы винцо твое дерьмовое тебе отдадим. Сколь там пузырей было, пять или шесть? Завтра в винный зайду, вечером и получишь. А если на Израйлича замахнешься иль хоть слово об ём плохое – я тебе, уважаемый, не позавидую. Лично со мной разговор иметь будешь.

Старый кантонист

Мало евреев в Хелме – так приехал ещё один! А с другой стороны, одним больше, одним меньше – кому какая разница? Приехал в местечко или пришел туда ногами Нахум – никто не знает, просто не заметили. Появился и появился, снял угол в доме у Двойры-вдовы и зажил себе, поужинав хлебом с картошкой, закусив селедкой. А вот на следующий вечер появление Нахума в хелмской синагоге незамеченным не прошло. Пришел он к субботнему чтению главы из Торы, прошел внутрь и сел в последнем ряду. На ногах солдатские сапоги, на плечах солдатская шинель, на голове солдатская бескозырка. На груди, на сером солдатском сукне шинели два креста – Георгиевский и Анны.

– Скоро наша синагога превратится в костёл! – негодовал Соломон, муж Эстерки. Мужчины собрались в трактире, хотя каждого ждали дома, чтобы делать лехаим.

– Кто он вообще, этот солдат? Я представляю себе, как воняют его портянки! – пенился Янкель и горделиво косился на свои штиблеты, первый раз надетые им всего год назад.

– Я так себе думаю, что это инвалид, отпущенный из армии. Наверное, он еврей. Вернее, он был евреем, но остался он евреем сейчас? Все-таки армия… как он соблюдал субботу, не нарушал он кашрут? И конечно же, эти кресты у него на груди, – Гиршль Клугер старался сохранить спокойствие и не быть пристрастным.

В маленьком домике хелмского раввина за накрытым столом сидели трое: сам раввин, ребецин и Нахум. Ребецин постаралась на славу, стол был заставлен кушаниями, составляющими кулинарную славу хозяйки дома. Были там форшмак и редька со шкварками, жареная курочка, суп с лапшой, грибенес и фаршированная рыба. Пирожки с картошкой, грибами, капустой привлекали румяной корочкой, а запах медовой коврижки сводил с ума.

«… маму я совсем не помню, я её и не знал – умерла сразу после родов. Папа, как положено, на восьмой день после моего рождения пригласил моэля и тот обрезал меня. Ну а что делать, рос как все мальчишки… Бедно мы жили с отцом, помогал, как мог и на что у меня сил хватало. К меламеду в хедер ходил, как положено.

Мне вот-вот должны были отметить бар-мицву и я мог бы уже участвовать в миньяне, когда «ловчики» -хапуны забрали меня с собой, увезли в уезд и сдали воинскому начальнику в кантонисты. И зашагали мы по пыльной дороге вглубь России. Было нас, мальчишек, больше сотни, а к концу нашего похода через месяц осталось едва ли половина. Да… Били нас и кулаками, и розгами. За что? От просто так до за то, что сало отказываешься есть, что на колоколенку не крестишься, крестик на шею не вешаешь. Когда передо мной впервые положили кусок черного хлеба и шмат сала, я трефного в руки не взял. Но уже следующим вечером уплетал сало с хлебом за милую душу, так есть хотел! Ел сало, просил у Б-га нашего прощения и давился слезами. Ну а дальше… что дальше? Школа кантонистов, кантонистский батальон, потом армия. А с армией побывал я и в Венгрии, и в Крыму, защищал Севастополь от англичанина с французом. Верите, с самими Корниловым и Нахимовым разговаривал, вот как с вами! Нахимов, солдатики говорили, сам из наших был, только выкрестился…

Но вот чего не было – креститься я отказывался. Когда полк мой к присяге приводили, перед строем стояли поп, мулла – у нас в полку и башкирцы были, а нас, евреев собралось шесть человек, так нам из какого-то местечка раввина привезли.

Вот скажите, ребе, могу я рассчитывать на прощение? Нет, у людей мне просить прощения не за что, у Б-га? Ел я трефное, жить ведь надо! Если поставил Он меня в такие условия, умирать, что ли, от голода? Субботы не соблюдал, как их в армии соблюсти? Но я каждый день утром и вечером произносил «Шмонэ-эсре» и «Шма Исроэль»! А если проходили мы через местечко, где проживали евреи, обязательно забегал хоть на минутку к раввину. Арбакантес носить – уставом не дозволяется, филактерии не повяжешь, тфилин голову не накроешь. Да и из кого миньян составить?

И ещё вопрос, ребе – где всё-таки моя родина? Сион и Палестина? Я о них только из рассказов и знаю, что это такое, где и зачем? Сижу я в окопе своем, отстреливаюсь от англичан, голову от бомбежки прячу. В атаку друзья мои батальонные бегут, с которыми на привале сухарями делились, от дождя вместе под шинелью укрывались. Они вперед пошли, штыки примкнув, а я, значит, в окопе укрываться останусь или за тонким деревцем спрячусь? Где моя родина, скажите мне, ребе!»

Промолчал, ничего не сказал ребе, только налил себе и Нахуму ещё водки. А ребецин почему-то заспешила на кухню за самоваром, чай, ей показалось, совсем остыл.

Свадьба Йосла

Вейз мир, что это за ребенок, Йосл, Йоселе! Высокий и стройный, с белокурыми кучерями, с умными глазами! А что вы думаете, глаза будут глупыми, если в три года мальчик уже читал «Агаду»? Не было в хедере ученика, чтобы так внимательно, как Йосл, слушал объяснения учителя. Кто ещё мог бы похвастаться, что прочитал «Шульхан арух», что читал сочинения Рамбама и что вместо бегать по чужим садам с дружками он держит в руках книгу «Кузари», сочинение великого ха-Наси?

Ну что сказать, девочка, которая стоит сейчас рядом с Йоселе под хупой – ничего себе девочка, симпатичная. Красные от слёз глаза, смотрит на жениха испуганно… Хорошая девочка, если будет слушаться свекровь. Йосл совсем ребенок, это ведь надо – сначала свадьба, потом бар мицва! А что делать, вдруг уже завтра набор в кантонисты от местечка?

А женатых не берут по рекрутскому набору. Можно было бы послушать шадхена и вместо двенадцатилетней Малки под хупой рядом с Йослом стояла бы даадцатитрехлетняя Рахиль. Все-таки пять тысяч приданого и две коровы – это задумаешься. И пусть у невесты правое плечо выше левого, лицо изрыто глубокими отметинами от выдавленных угрей – с лица воду не пить. Но ведь по тонким губам и упрямому взгляду будущая свекровь сразу поняла – мамеле ей между молодыми не быть! Нет, пусть рядом с Йоселе стоит под хупой Малка, из девчонки можно сделать что-то очень приличного для сына.

«Мазл тов! Мазл тов!» – поздравления несутся от везде и всюду. Кто не хочет погулять на свадьбе, кто не хочет откусить от свадебного пирога?! Слава Б-гу, есть что покушать и что выпить. «Сто двадцать лет и дом – полная чаша!» – родственников Малки так много, даже внучатая племянница бабушки невесты ссыпает в рот крошки от медовой коврижки. А подарков со стороны сватов – тьфу! и перечислить нечего. А вот дяди и тёти Йоселе постарались: и перина, и одеяла, и посуда кухонная, и посуда столовая. Поживут молодые годика два-три врозь, каждый у своей мамочки, повзрослеют, а когда придет время жить вместе, дома уже всё-всё будет и будет, как надо!

«Поздно уже, мальчику пора ложиться спать, надо идти домой. Да и сватам пора собираться, путь им неблизкий, к утру бы добрались».

– Малка идет в наш дом вместе со мной! Муж я ей или кто, не жена она мне, что ли, по закону Моше и Израиля?! – вейз мир, вейз мира, с чего это Йосл так разгорячился?! Или кто-то налил ему в стакан сладкой наливки?

Папаша молодого супруга весь кипит, отец невесты размахивает руками. Обе мамочки закатывают глаза, мамеле муженька брызгает слюной, мамеле жёнушки залила слезами свадебную накидку доченьки. Молодая жена ревет в голос. Кто из гостей был пьяным – вмиг протрезвел, хоть начинай свадьбу сначала.

А Йосл, Йосл, вот паршивец! Сыплет отрывками из «Шульхан арух», на память читает тексты из Торы. Или, говорит, жена моя Малка едет со мной и будем мы с ней жить вместе, как пристало мужу и жене, или, говорит, отдавайте, ребе, ктубу назад и никакой свадьбы не было. Гевалт, скандал! Скандал, гевалт…

Проводили молодых в дом, где жил Йосл с родителями, завели в комнату, где спал Йосл. Малка плачет, тихонько всхлипывая, обе сватьи заливаются слезами, отцы глядят друг на друга волками. Гости не молчат, перешептываются.

Ещё бы, такая свадьба! Разговоров на год всему местечку. Да что там местечку – всей округе разговоров хватит на три года!

Как бы и что не делалось, а гости разошлись по домам. Свата, отца молодой жены, немножко успокоили сладкой водкой. Домой сваты не уехали, их устроили на ночь у родственников. Как же ехать домой в таком расстроенном состоянии?! Наконец-то в доме у родителей Йосла стало тихо, из комнаты молодых ничего не слышно. Тихонечко, не скрипнув дерью, заглянула к молодым мамеле. Сидят Йоселе и Малка рядышком на кровати, толстая книга на коленях и Йосл что-то рассказывает жене. А вокруг на полу все его игрушки – деревянная сабля с барабаном, солдатики, конь на колесиках…

Мамеле

Йоси просыпается, дома стоит удивительный запах свежей выпечки. Когда бы маленький Йоси не проснулся – мама уже хлопочет по дому, из кухни обязательно пахнет чем-нибудь вкусным – медовой коврижкой, рисовой бабкой с яблоками, пирожками с печенкой. Сколько раз Йоси собирался встать раньше мамы, ложился спать пораньше, давал себе самую страшную клятву. Просыпается – а мамеле уже и на рынок сходила, и тесто для плюшек с корицей поставила. И так славно становится на душе у Йоськи оттого, что все у него хорошо, что мама встречает его улыбкой, что впереди у него целый день приключений и открытий!

Йоси заболел – горло болит, как натертое наждаком. Температура высокая, Йоси проваливается в сон, в котором дибуки тянут к нему свои страшные лапы, хотят забрать с собой в темноту подземелья.

Только мамина ладонь на Йоськином лбу приносит прохладу и заставляет чудовищ отступить. Йоська открывает глаза – мама рядом. Она устала, взгляд ее тревожен, но она улыбается Йоси и просит его выпить чашку куриного бульона. Он делает несколько глотков и засыпает.

Неприятности у Йоськи бывают – синяк под глазом, полученный в драке, разбитая в падении коленка. Но коленку мама намажет зеленкой, подует, чтоб не щипала, к синяку приложит компресс из бадяги. Прижмет Йоську мама к себе, поцелует в лоб, и все неприятности уходят, как их и не было, как раньше исчезали дибуки. Йоська пошел в школу, кому рассказать выученный урок, кто проверит решение задачи? Одноклассники с удовольствием заходят к Йоси в гости – у Йоськиной мамы для каждого найдется доброе слово, пирожок или булочка, чашка киселя или компота.

Кончилось время, когда Йоси с удовольствием шел с мамой, папой и сестрами гулять по вечернему городу. Летние теплые вечера, когда дневная жара сменяется прохладой, пахнут петуньи и ночные фиалки. Чтобы прогуляться вечером с мамой по центральной городской аллее, Йоська был готов вынести мытье шеи и обувание жестких новеньких сандалий, был готов перетерпеть бесконечные взрослые разговоры при встрече родителей со знакомыми. Кончилось, теперь Йоська смущается чрезмерного, как ему кажется, маминого внимания и опеки. Лучше носиться с мальчишками по дворам, слушать страшные истории в темноте за сараями и рассказы больших парней про девчонок, с которыми у парней уже «было».

Мама ведь все понимает, сын вырос. Теперь ему нужно не помогать с решением трудной задачи по алгебре, ему надо помочь с выбором галстука, мальчику нужна свежая, идеально выглаженная рубашка и чистый носовой платок. И еще нужно не показывать, что мама волнуется, когда мальчик поздно возвращается со свидания. А если от Йоси пахнет вином, на это не нужно обращать внимания. И вот девочка уже здесь, дома, пьет чай и видно, что смущается. Она будет заботиться о Йоселе так, как заботится о нем мама? Печь коврижку и жарить курочку, как любит мальчик, этому ее научим, лишь бы она любила его.

Годы… Болят суставы, давление зашкаливает, сердце не позволяет подняться на третий этаж без остановок. Не Йоси нуждается в маминых заботах и хлопотах, за мамой нужно ухаживать. Все забывает, неряшливая какая стала, начнет что-то рассказывать и на середине забывает, о чем начинала говорить.

Хочет, чтобы Йоси каждый день навещал ее, как будто не понимает, что работа и заботы отнимают у него все силы и время! Надо ехать в командировку, решается все, вот буквально – все! А как ехать, если сплошные неурядицы и времени катастрофически не хватает?

Как уехать, если мать в больнице и сиделку к ней не пристроить, где ж ее, сиделку, найти? И не ехать нельзя и ехать – не уедешь… Капкан. Обернуться одним днем? Нереально, только на дорогу туда почти сутки, да сутки обратно. А мать в больнице и ее не оставить одну, ну чисто капкан. Мамеле умерла в больнице, заснула вечером и не проснулась, тихо ушла, как будто решила не тревожить сына, помочь ему в последний раз своим тихим уходом.

Змиевская балка

На свадьбу Галя надела единственное «выходное» платье, фаты на ней не было – не девчонка ведь, скоро 35. На Янкеле был недавно «построенный» костюм с кургузым пиджачком и широченными штанами, к тридцати годам пора уж обзавестись модным костюмом. Молодые сидели с прямыми спинами, при криках гостей «горько» поднимались и соприкасались друг с другом сухими губами. Свадьба скромная, гостей едва дюжина: соседи и тётка невесты. Мать Янкеля, Голда, умерла, не увидев, что сын наконец-то пристроен. Сваху, старую тётку Марию, которая по поручению Голды и за немалые деньги- триста рублей! нашла сыну «партию», на свадьбу не пригласили.

Галя и Янкель зажили тихой жизнью в домике на окраине Ростова, который оставила сыну старая Голда, не ютиться же у Галиной тётки?

Янкель щёлкал счётами в бухгалтерии хлебозавода, Галина торговала в лавке Потребкооперации. По субботам Янкель обязательно надевал белую рубаху и читал одну-две страницы Книги, привычно раскачиваясь вперёд-назад, по воскресеньям Галина повязывала платок и ездила трамваем в маленькую армянскую церковь при кладбище.

Религиозных споров супруги не вели, чей бог правильней не спорили. В обычных семейных ссорах Янкель слышал «жидовскую морду», Галина – «гойку», но дня через два муж и жена садились ужинать борщом, выпивали по рюмке водки и жизнь текла по-прежнему сонно-уныло.

Страна строила социализм, в Ростове возводили завод «Сельмаш», Янкель с Галиной привычно ходили вместе со всеми на демонстрации 1-го мая и 7-го ноября. Финская война маленький домик на окраине не затронула, большая не обошла стороной. В первый раз немцы взяли Ростов ненадолго, две недели, и их выбили из города. А вот в 1942, после катастрофы под Харьковом, когда Красная Армия валом катилась к Сталинграду, Ростов оказался во власти «нового порядка».

Приказ комендатуры обязывал евреев зарегистрироваться и явиться на сборные пункта для переселения в районы, где им будет обеспечена «защита и порядок».

– Яша, ты уж иди, приказы исполнять положено! Иди, Яша, не то придут и обоих нас из дому-то попрут, а тут хозяйство, садик-огородик. Иди, я уж тут как-нибудь…