Сизополь

То и дела слышались крики толстяка в окно:

– Дай больше контроля! – нитки, по которой спускается дорога.

– Ветер ваш, запускай парашют!

– Дома! – малява или груз дошли до адресата.

– Расход! – окончание связи, снятие дороги.

Геннадий Владимирович с упоением телефонной барышни налаживал общение между хатами. По традиции стоять на дороге выбирается заключенный помоложе, детям эти игры нравятся. Мы же имели честь каждый день наблюдать как этой забавой занимается генеральный директор фирмы «Gold and Platinum». Я то и дело ловил себя на мысли, что Колька и вправду многое теряет.

В России разные не только все несчастные семьи, но и все СИЗО. В отдельных нельзя даже присесть на шконку с 6 утра и до отбоя. В других процветают «запреты» – мобильные телефоны, сим-карты, флешки, в том числе и поощряемые администрацией. У нас было что-то среднее. «Запретов» не держали, за этим следили строго, но и с режимом администрация не злобствовала. Требовали лишь вылезти из-под одеяла после команды «подъем». Продолжать спать дальше, укрывшись курткой разрешалось, но акты «за дороги» и дневной сон под одеялом клепали от души. Лучше как можно быстрее усвоить подобные традиции и по возможности не нарушать. Угомонить уязвлённое эго и избегать взысканий даже в изоляторе.

Многие зэки в простоте сердца полагали, что все акты из СИЗО автоматически гасятся при приезде в колонию. Это неправда. К тому же, суд, изучая ходатайство об УДО, обязан рассмотреть поведение за весь срок отбывания наказания, а в него включается и нахождение в изоляторе. Я старался не нарушать режим, поскольку поставил целью освободиться как можно скорее, без разницы – оправданным или осуждённым и занял позицию наблюдателя.

Геннадия Владимировича взыскания не огорчали, он считал себя кем-то средним между диссидентом и узником совести и напрасных надежд на УДО не питал:

– Моя посадка нужна России! Надо, чтоб на «Севмаше» прекратилось воровство! – торжественно объявлял он, – Чтоб дисциплины было больше, чтоб боялись государства. Меня для устрашения посадили. Если Родине так нужно, я ведь не против.

Господин Зеленцов то и дело получал взыскания за налаживание межкамерной связи, но из роли начальника РЖД выходить не желал и, похоже, исполнял её добросовестнее. Напрыгавшись на горизонтальных и вертикальных дорогах до взмокшей майки, ронял мощное тело на шконку и раскинув руки засыпал мертвецким арестантским сном.

***

– Это же «Уралвагон», не иначе! Власть рабочих и крестьян! – мы смотрели новости и спорили по поводу очередного закручивания гаек. Люди с испитыми лицами в грязных робах что-то угрожающе выкрикивали, тесня корреспондента.

– Ну скажи мне, ты – образованный, начитанный, депутат – почему при выборах президента по одному равноценному голосу имеют эти, и мой отец – профессор, и я – ученый? Почему руководителя государства выбирают все подряд, а не интеллигентные люди? Представляешь, какой могла быть страна, если б перед допуском к урне IQ проверяли?

– Страна бы просто расцвела, Геннадий Владимирович, но я бы тут с вами не сидел, без шансов.

– Россию спасет только селекция населения, – продолжал он, – Посмотри кто вокруг? Это хуже «Уралвагона», это «Универ»! Нужна новая элита! Надо строить новые города и подходить избирательно к заселению. Там должны жить ты, я, наши дети. Всех проверять на генетику! Не подходишь – вон из города! И только так!

– Искусственный отбор случается двигается против естественного, – не соглашался я. – В результате непредвиденных последствий трудов селекционеров у мопсов иногда выпадают глаза, а лучшие дирижёры в Байройте – евреи…

– Хватит про политику! – умолял Сеня, услышав про несчастных собачек. Он многое не понимал в наших беседах, но то и дело внезапно обнажал чувствительную душу простого парня и готовность прийти на помощь, за что его любили.

Геннадий Владимирович не был равнодушен и к историческому процессу. Он постоянно упорядочивал картину мира, и я был для него кем-то вроде генератора фракталов, чтоб её достраивать и форматировать. Спрашивал, как выглядели западные границы Польши до Второй мировой войны и как понять термин «экуменизм».

Однажды, проснувшись среди ночи и увидев, что я не сплю, он прошептал:

– Сань, а французы какого Людовика казнили? Шестнадцатого?

– Да.

– А как жену его звали?

– Мария-Антуанетта.

– Ее тоже казнили?

– Да.

– А, ну ладно тогда! – повернулся на другой бок и захрапел.

Что ему снилось после уточнения столь важных деталей оставалось только догадываться, может что-то пикантное с дамой со сложной причёской в Версале или на заднем сидении Мерседеса.

Сотоварищи считали Гену Зелёного человеком веселым, бодрым и неунывающим, чем он снискал себе ещё большое уважение и даже обожание. Я тоже так думал, готовый поверить, что он танцует, получая определенный кайф от жизни в тюрьме, но видел и другую сторону. В ней пляска была не более чем попыткой утопить в смехе боль и горечь, разъедавших его насквозь.

Как-то раз Геннадий Владимирович надел куртку, сел на скамейку, сжал в руках пакет с документами и уставился в телевизор. По блуждающему взгляду стало понятно, что не вникает и даже не пытается уследить, о чем говорит диктор.

Хлопнула кормушка. В следственный кабинет позвали Иваныча. Геннадий Владимирович вскочил и бросился к ней:

– И меня отведи, Сереженька! Ко мне адвокат должен прийти!

– Не вызывали, Зеленцов. Только свистнут, я вам сразу скажу. А пока никак.

Разочарованный он снова уселся на скамейку. Через минуту резко встал, схватил миску с печеньем и начал жадно есть. Я положил руку ему на плечо.

– Геннадий Владимирович, сижу на год меньше тебя, но одно правило усвоил четко – в тюрьме не надо никого и ничего ждать, тем более адвоката.

– Так он обещал прийти. У нас важный разговор! – нервничал главный мошенник хаты.

– Когда он тебе обещал?

– На прошлой неделе, при последней встрече честным пионерским клялся.

– У него с тех пор могла возникнуть масса новых дел – в любовное приключение попал или в налоговое недоразумение, всяко бывает. Следственных кабинетов всего пять, элементарно мест на всех не хватает. Плюс традиционное распиздяйство адвокатов, он мог просто забыть! Мой обо всём забывает ежели рыболовный зуд начался, на авось-то хариуса не выудишь…

– Я понимаю, что это так, – Геннадий Владимирович продолжал нервно грызть печенье, – Но всё равно жду.

– Береги время и нервные клетки. Меня адвокат через раз обламывает. Сказал, что придет во вторник, значит во вторник можно расслабиться и точно не ждать, но я иду дальше, вообще не жду. Никогда. Вызвали в следственный – оделся, собрал бумаги, пошел. Пока не вызвали, спокойно занимайся своими делами – читай газету, смотри телевизор, пей чай и ни в коем случае не жди. Где последние «Ведомости»? Там интересная статья про повышение НДС была.

– Камера 39, на прогулку! – позвал продольный.

– Нет, я адвоката жду! – взревел Геннадий Владимирович, рука его дёрнулась и остатки печенья посыпались на пол. Он напрягся и готов был обрушить накопившийся гнев на Федю-конвоира. Тот быстро ретировался.

– И чего? – спокойно продолжал я взывать к разуму, – Из-за мудозвона устраивать организму кислородное голодание? Если он придет, тебя вызовут из дворика. Занимайся своими делами. Не жди!

– Да понимаю я, Санечка, всё понимаю, – с пронзительной грустью в голосе отвечал он, – И все равно, зараза, жду – адвоката, звонка, свидания, чего-то нового в жизни, каких-то изменений. Только этого и жду.

– В последний раз повторяю – не стоит блуждать в мечтаниях по параллельным вселенным. Переключай внимание на другие дела. Позвали – иди, послали – иди! Процесс этот зависит от чужой воли, а она вне твоего контроля. Мы его ускорить не в силах. Положи бумаги на полку! Пошли бегать!

– Пошли! – со вздохом сдавался Геннадий Владимирович и нехотя, плёлся за продольным на положенную законодательством ежедневную часовую прогулку.

Изолированный от многообразия внешнего мира арестант живет от звонка родным до свидания с ними, от посещения адвокатом до получения весточки с воли. Письма продольный разносил во время вечерней проверки. Лица сокамерников становились излишне серьёзными, а реплики особенно едкими. Никто не хотел выдать себя – обнаружить надежду, – достанет ли сотрудник из пачки писем заветный конверт и для него, но беззвучная мольба всё равно просвечивала через маску напускного безразличия. И так каждый день.

– Ложитесь, парни, спать, – успокаивал я тех, кому сегодня не повезло, – нервных клеток в тюрьме и без того уходит множество, будем сохранять что осталось. Как говорил старейший из воров в законе Гераклит Эфесский – мир нестабилен, как костёр, но каждый день восходит новое солнце!

***