100 величайших соборов Европы

Социолог религии Грейс Дэви давно интересуется этой полуотстраненностью, которую называют по-разному: заместительной религией, размытой верностью и верой без причастности. В своей книге «Религия в Британии после 1945 года» она указывает, что приверженность религиозному, суевериям и ритуалам брака и смерти сохраняется «в современном обществе, несмотря на несомненный спад количества посещений церкви». В этом отношении собор оказывается на «границе между священным и мирским».

Случайные посетители, туристы и молящиеся – все могут найти в соборе то, что им нужно. Они могут жаждать уходящих ввысь пропорции и игры света на камне и дереве. Они могут искать музыку, так что вечерни становятся все более популярными службами. Сейчас соборы все активнее участвуют в культурной жизни своих общин. При них есть магазины, кафе, библиотеки, ясли, клубы и учебные занятия, а в 2021 году во время пандемии коронавируса они использовались для проведения вакцинаций. Соборы снова становятся тем, чем были в Средние века: местом, где чувствуешь себя частью сообщества, и убежищем, в котором можешь укрыться от внимания людей.

В книге я рассматриваю соборы в первую очередь как произведения искусства – как результат работы архитекторов, ремесленников и художников. Соборы, как и все произведения искусства, всегда были жертвами вкусовщины. Как писал критик Джон Бергер, «на то, как мы воспринимаем вещи, влияет то, что мы знаем или что думаем». Это также зависит от того, на что мы считаем нужным смотреть. Я сознаю, что мой вкус сиюминутен и может не совпадать со вкусом других людей – в том числе и тех, для кого соборы служат целям, отличным от моих – или не соответствовать духу других времен. Так, в капелле в Сеговии находится одна из самых ужасающих статуй, какие я только видел. Иисус изображен взрослым мужчиной, лежащим нагим на камне с прикрытыми тряпицей гениталиями и распахнутыми глазами, а из его открытых ран вытекает кровь. Точно так же в Милане я отреагировал на статую святого Варфоломея, с которого содрали кожу: его тело обнажено, а кожа наброшена на плечо, как шаль. Возможно, кто-то другой не отвернется с отвращением.

В контексте: кафедральный собор Йорка с улицы Питергейт

Однако и мои вкусы меняются со временем. Когда-то романский стиль казался мне статичным и довольно скучным. Сейчас я считаю его величавым и безмятежным, а его скульптуры не менее трогательными, чем готические. Я всегда находил готику вдохновляющей и радостной, пропитанной, по словам Джона Рёскина, «жизнью и свободой каждого рабочего, ударившего по камню». Я по-прежнему так к ней отношусь, однако теперь вижу, что, пронесясь по XV веку, готика приблизилась к вульгарности – как в Туре и Руане – и только четыре века спустя ожила в чудесном храме Саграда Фамилия (Святого Семейства) Гауди.

Связав готику с индивидуализмом и свободой, я затем связал пришедший следом классицизм с порядком и властью. Поначалу меня не трогали церковное барокко, когорты испанских Мадонн, ангелов и херувимов на фоне распятий и терзаемых святых, но, к своему удивлению, мне доставила удовольствие театральность пышного барокко, поразительный главный алтарь Толедо и рококо свода в Пассау. Я был почти разочарован в Германии, обнаружив, что «очистители» Людвига Баварского меня опередили. Тем не менее мои любимые произведения искусства в соборе обычно отличаются скромностью. Это натуралистичные капители и скамьи хора, особенно те, над которыми изображаются сцены местной светской и домашней жизни.

Венский Антон Пильграм: художник обозревает свою работу

Итак, подведу итог: в этих зданиях я вижу воплощение истории Европы. Они представляют ее самый стойкий институт, христианство, во всем его великолепии. Они и есть эта вера в ее высшем – и в то же время в самом трудоемком – проявлении. Для Генри Адамса, говорившего о Шартре, суть готики заключалась в напряжении: архитектура удерживала стены, крыши, пилоны, арки и башни. Для него «опасность таится в каждом камне… беспокойный свод, блуждающий контрфорс, неточность логики»… Таким образом, собор становился живым существом, для которого характерны «радостное стремление, брошенное в небо, пафос неуверенности в себе, муки сомнений».

Даже сегодня ни одно другое строение не способно сравниться с этими сооружениями. Они история и география, наука и искусство, душа и тело, собранные воедино. Я счастлив, что они по-прежнему вызывают у меня растерянность, знаком вопроса застывая высоко у меня над головой.

Двадцать пять лучших соборов

?????

АМЬЕН

БУРЖ

ШАРТР

СЕВИЛЬЯ

ТОЛЕДО

ВЕНЕЦИЯ, СОБОР СВЯТОГО МАРКА

УЭЛС

????

БУРГОС

КЕНТЕРБЕРИ

КЕЛЬН

КОРДОВА

ДРЕЗДЕН

ДАРЕМ

ИЛИ

ЛИНКОЛЬН

МОНРЕАЛЕ

ОРВИЕТО

ПАРИЖ, НОТР-ДАМ

ПИЗА

РАВЕННА

САЛАМАНКА

СИЕНА

СТРАСБУРГ

ВЕНА

УИНЧЕСТЕР

Франция

Архитектура соборов Франции легла в основу эпохи готики. Их появление связано с разделом империи Карла Великого после его смерти в 814 году. Западная Франкия и ее столица, Париж, оказались в окружении автономных провинций – Нормандии, Аквитании и Бургундии, – но город, находившийся на пересечении торговых путей Западной Европы, процветал и рос. В 987 году Гуго Капет пришел к власти, став основателем династий Капетингов, Валуа, а затем и Бурбонов – рода, которому предстояло править Францией вплоть до возникновения революционной республики в 1789 году. Под властью Капета и его преемников в течение XI–XII веков эта небольшая область дала начало одному из самых прочных и мощных государств Европы.

Развитие Франции совпало с тремя новыми явлениями в европейском христианстве. Первым стало появление монастырей, верных папской власти и находящихся вне юрисдикции местных властей и официальной церкви. Самым влиятельным стало основанное в Бургундии в 910 году Клюни, над которым высился самый величественный романский храм – от него остались лишь фрагменты. Вторым явлением были Крестовые походы на Святую землю – первый и единственно успешный вышел из Франции в 1096 году. Третьим явлением стали регулярные паломничества, в основном из Франции на северо-запад Испании и к мощам святого Иакова в Сантьяго-де-Компостела.

Париж и земли вокруг него смогли перенаправить свои богатства, полученные в результате расточительных войн, на великолепные дома и храмы. Города соревновались друг с другом размерами перестроенных соборов – часто чрезмерно крупных для своих небольших поселений. Санс был построен в начале сороковых годов XII века, Нуайон – в конце сороковых, Санлис – в начале пятидесятых, а Суассон – в восьмидесятых годах. Строители ориентировались на готические нововведения аббата Сугерия в Сен-Дени во времена Людовика VI и Людовика VII. Сугерий назвал свет присутствием Бога на земле, так что церкви следовало стать вместилищем этого света. «Недалекий ум, – сказал Сугерий, – приходит к истине через материальное». Он имел в виду, что архитектура должна быть устроена так, чтобы пропускать максимально много света в святая святых и на алтарь. Для этого потребовался новый храмовый стиль.

К сороковым годам XII века Сугерий положил начало эпохе готики. Такие элементы, как стрельчатая арка, нервюрный свод и аркбутан, уже были в это время известны. Крестоносцы замечали их в храмах и мечетях Леванта, и их уже использовали в Бургундии и в соборе Санса к югу от Парижа. Стрельчатая арка распределяет большую часть нагрузки сразу вниз, тогда как летучая арка создает обратный эффект, что позволяет делать своды более высокими и увеличивать окна. Площадь стен уменьшается, фрески и мозаики сменяются витражами. Алтарь притягивает свет и становится хорошо видим из нефа. Развитие Парижского региона, отчасти вызванное работой Парижского университета и связанных с ним колледжей в Лане и Шартре, привело к строительному буму, сравнимому с тем, что имел место в Англии Вильгельма Завоевателя веком ранее.

Настоящее преображение наступило во время долгого правления Филиппа Августа (1180–1223), воодушевленного изгнанием из Нормандии короля Англии Иоанна в 1204 году и победой над армией Священной Римской империи в битве при Бувине в 1214 году. В Париже Филипп возвел новую городскую стену и цитадель там, где сейчас находится Лувр. Соборы вступили в период высокой (или зрелой) готики с уходящими ввысь сводами, броскими западными фасадами и потрясающими окнами-розетками.

В этот период появился новый неф в Шартре в 1194 году, а затем были начаты работы в Бурже (1195), Труа (1200) и Реймсе (1211). Стремление создать все более высокие своды стало маниакальным. В Шартре их высота составила 37 метров, в Амьене (1220) – 42 метра, а в Бове (1225) – рекордные 48 метров. Аркбутаны забирались все выше. Щипцы над западными фасадами покрывались резными листьями и башенками. Вместимость этих храмов намного превышала численность местного населения. Так проявлялось гражданское и церковное тщеславие.

К XIV веку французская готика стала еще изощреннее – и, по мнению критиков следующих эпох, чрезмерно богатой. Лучистая готика перешла в пламенеющую готику, получившую свое название за сходство архитектурных элементов с языками пламени. Трансепты соревновались друг с другом диаметром окон-розеток. Роковая черта была перейдена в 1284 году, когда свод хора в Бове рухнул под собственным весом. Это не помешало его капитулу спустя два века воздвигнуть башню, которая на короткое время стала самой высокой в мире – и тоже обрушилась.

Уже следующее поколение застало конец этой великой эпохи. Ресурсы Франции были перенаправлены на Столетнюю войну с Англией, а затем ослаблены черной смертью и войной за бургундское наследство. Французская соборная архитектура пережила небольшой подъем в XVI веке во время блистательного правления Франциска I (1515–1547). Некоторое время готика сосуществовала с ранним ренессансом, который нашел выражение в экзотической резьбе на сиденьях хора, и алтарных преградах, и пламенеющих фасадах Мартина Шамбижа в Бове и Труа.

В религиозных войнах XVII века Франция была на стороне Рима. Там прошли восстания гугенотов. Многие соборы были разграблены, а монастыри пришли в упадок. В XVIII веке их состояние усугубилось из-за секуляризации эпохи Просвещения. К началу Французской революции у церкви почти не осталось возможности защититься от воинствующего атеизма. Соборы стали «храмами разума», хотя их – в отличие от монастырей – не сносили. Даже когда буря улеглась, настаивали на сносе якобы заброшенных строений, включая сам Нотр-Дам. У готической архитектуры – славы Франции – было мало приверженцев.

Только во время долгого правления Наполеона III (1848–1870) к французскому собору вернулось былое щегольство. Это произошло в основном благодаря усилиям двух человек: правительственного инспектора памятников истории Проспера Мериме (1803–1870) и возрождавшего готику исследователя и архитектора Эжена Виолле-ле-Дюка (1814–1879). Последний в 1838 году в возрасте всего 24 лет получил от Мериме поручение начать то, что переросло в национальную программу восстановления храмов. Хотя Виолле-ле-Дюка критиковали за чрезмерную любовь к реконструкциям, он спас от почти неминуемой утраты Сен-Дени, Лан, Страсбург, Везле, Каркасон и парижский Нотр-Дам. Франция в неоплатном долгу у этих двоих.

Дух Виолле-ле-Дюка продолжал витать в воздухе в эпоху спасения соборов после двух мировых войн XX века. Реставрация была более радикальной, чем в Британии: восстановление становилось актом творчества. Усилия Анри Денё (1874–1969) по спасению Реймса не просто заморозили руины: они вернули к жизни и позволили увидеть таланты средневековых каменщиков и скульпторов. Подход Денё использовали при восстановлении Нотр-Дама после ужасного пожара 2019 года. Франция остается верна своему славному наследию.

Альби