Добыча золотого орла. Пророчество орла

– Думаю, это общее правило. Я и помыслить не мог о том, чтобы стать центурионом в возрасте Катона.

– Вот и я тоже, – промолвил Максимий, прищелкнув языком. – И по этой причине я сомневаюсь, что из такого молодого командира может выйти толк.

– Но Катон – особый случай.

Максимий пожал плечами, отвернулся и устремил взгляд вдоль дороги.

– Скоро увидим.

Пыль, клубившаяся в конце колонны, густо висела в воздухе, забивая носы и рты, мешая дышать. Всех мучила жажда, и не удивительно, что постепенно центурия начала отставать – разрыв между головой и хвостом войска заметно увеличился. Вернувшись к своему подразделению, Катон незамедлительно дал приказ подтянуться, ускорить шаг и догнать колонну. Естественно, приказ никого не обрадовал и был встречен глухим ворчанием.

– Молчать! – рявкнул Катон. – Никаких разговоров в строю! Оптион, доложишь мне имя каждого, кто откроет рот на марше.

– Есть, командир! – откликнулся Фигул.

Остановившись у обочины, Катон внимательно наблюдал за тем, как проходили мимо бойцы его центурии. Он уже достаточно поднаторел в армейской жизни, чтобы отличить хорошего легионера от плохого, ветерана от новобранца, крепкого и здорового воина от слабого, а то и хворого. Вне всякого сомнения, его центурия годилась для похода: нескончаемая безжалостная муштра и суровая походная жизнь быстро отбраковывали непригодных. Ничуть не менее внимательно Катон отслеживал состояние воинского снаряжения, беря на заметку каждого, кто старается поддерживать амуницию в наилучшем состоянии. Не оставались без внимания и те, чье оружие и доспехи содержались недостаточно аккуратно: по окончании марша этих легионеров ожидало весьма неприятное общение с Фигулом. Несколько изнурительных нарядов должны были наставить нерадивых солдат на истинный путь. Если же нет, дело могло дойти и до порки.

Колонна промаршировала вперед, а Катон задержался, желая удостовериться, что строй выровнялся. Лишь после этого он ускорил шаг, догоняя подразделение. Увиденное его в принципе устроило. Нет, конечно, как и в любом подразделении, в центурии имелось несколько оболтусов, но большинство солдат производили хорошее впечатление, были дисциплинированны и старательны.

В сложившейся ситуации Катона больше всего волновало, что он так и не постиг дух своей центурии, не чувствует коллективного умонастроения бойцов. Лица, которые он видел, стоя на обочине, решительно ничего не выражали, обрывки слов не указывали на то, что они на самом деле думают, – ведь командир только что сам строго-настрого запретил разговоры в строю. Приказ соблюдался неукоснительно, хотя, кажется, воины затаили на него молчаливую обиду. Катон задумался было о том, не отменить ли приказ: разговоры на марше всегда позволяют больше узнать о людях. Но с другой стороны, что он за командир, если то и дело отменяет свои приказы: это свидетельствует о нерешительности и неуверенности в себе. Нет уж, пусть лучше они некоторое время молча негодуют. Во всяком случае, это закрепит за ним образ требовательного и решительного командира, ревнителя суровой дисциплины. В его подразделении дисциплина должна быть идеальной, без малейших послаблений. Он еще покажет этому самодуру Максимию…

В глубине души Катон понимал, в чем причина этой непреклонной строгости к солдатам: он невольно переносил на них свой бессильный гнев против командира когорты. Это неизбежно вызывало в нем чувство вины и презрения к самому себе. Ведь если вдуматься, велика ли разница между Максимием, всячески изводящим Катона, и самим Катоном, точно так же срывающим раздражение на собственных подчиненных?

Как ни больно это признать, получалось, что Максимий по большому счету прав. Он, Катон, надулся, а восемь десятков ни в чем не повинных людей должны мучиться из-за его мальчишеской обиды, и пока он не преодолеет в себе эту юношескую чувствительность, она будет постоянно сказываться на его бойцах. А ведь для того чтобы противостоять свирепой ярости диких орд Каратака, эти люди должны доверять ему безоговорочно.

Вскоре после полудня дорога свернула к холму, на вершине которого темнела свежая земля недавно возведенного вала с вбитым поверх частоколом. Над воротами цитадели и по углам укрепления высились прочно сколоченные бревенчатые башни. В дрожавшем от жары воздухе сооружение будто мерцало, а сразу за холмом была отчетливо видна источающая прохладу и свежесть лента реки Тамесис, маня истомившихся жаждой, пропотевших и запыленных легионеров. Катону казалось, что он давно уже не видел более умиротворяющего и безмятежного пейзажа, но все же он помнил, что именно здесь, на берегу реки, скоро разразится жестокая битва. Приветливые воды окрасятся человеческой кровью, а на берегу под палящим солнцем будут громоздиться мертвые тела.

Когорта приближалась, а на валах и башнях не было видно никакого движения: создавалось впечатление, будто часовые, утомившись нести караул, решили поискать убежище от жары где-то во внутренних помещениях. А потом внимание Катона привлекли медленно кружившие над фортом птицы – очевидно, какая-то местная разновидность стервятников. Кроме них да нескольких стремительно метавшихся вверх и вниз стрижей, других птиц видно не было.

Когорта была на расстоянии полета стрелы от форта, а крепость не подавала признаков жизни. Центурион Максимий остановил колонну и выслал вперед, к аванпосту, конных разведчиков. Застучали копыта, отряд устремился к воротам.

– Командиры, ко мне!

Катон, позвякивая оружием, бегом устремился к голове колонны, минуя ряды притихших легионеров. Запыхавшись и утирая пот со лба, он присоединился к остальным центурионам, которые уже сгрудились вокруг Максимия.

– Что-то тут не так, – пробормотал вполголоса Феликс.

Максимий медленно повернулся к нему:

– Правда? Ты действительно так думаешь?

– Ну… – замялся Феликс, – похоже на то, командир. Или там что-то случилось, или у них самый никчемный караул, какой только можно представить. Если так, то этих бездельников живьем зажарить мало.

Максимий кивнул:

– Хм, спасибо за интересную и исчерпывающую оценку ситуации. Весьма поучительно… По мне, так и последнему идиоту ясно – там что-то случилось.

Феликс попытался было пролепетать что-то в свое оправдание, но замолк, уставился под ноги и принялся рассеянно скрести землю носком сапога.

Остальные центурионы обратили взоры к холму и следили за приближением разведчиков к воротам. Тут одна из створ начала медленно приоткрываться.

– Командир!

– Вижу, Антоний.

Из тени ворот на солнце выбежал крупный пес из тех охотничьих собак, с которыми батавы не расставались даже на войне. Увидев всадников, он замер, а потом резко повернул и стремглав помчался вниз по склону в противоположном направлении. Несколько мгновений центурионы непроизвольно следили за ним, пока черный зверь не пропал из виду.

– Командир, что это там? – спросил Катон, указывая в сторону ворот.

Створы, которые сначала приоткрылись на дюйм, сейчас распахивались, выступая из тени. Что-то прицепилось к ним с внутренней стороны.

– Ох, дерьмо! – выдохнул центурион Феликс.

Ответа на вопрос не последовало. Все было слишком очевидно, и на несколько мгновений воины буквально онемели. Гвоздями, вбитыми в ладони, к створке ворот было приколочено тело. Человек был раздет догола, а живот вспорот, так что наружу вывалились красно-серые поблескивавшие внутренности.

Глава 8

– Когорта! – воскликнул, резко повернувшись, центурион Максимий. – Боевое построение! Сомкнуть ряды!

Легионеры принялись формировать сплошную стену поднятых щитов, а центурионов Максимий отослал к подразделениям. Тем временем разведчики поднялись по склону, декурион в сопровождении троих всадников осторожно подъехал к воротам. Немного помедлив возле трупа, они исчезли внутри как раз к тому времени, когда Катон подбежал к стоявшему во главе Шестой центурии Фигулу.

– Что там такое, командир?

– У тебя, оптион, что, глаз нет? – буркнул Катон. – Смотри сам.

Фигул ладонью прикрыл глаза от солнца и стал вглядываться в сторону ворот. Услышав позади приглушенный встревоженный ропот, Катон гневно обернулся и рявкнул:

– Молчать!

Однако от него не укрылось, что один солдат, не удержавшись, сказал что-то соседу. Резко повернувшись, центурион шагнул вперед и, указывая на него, требовательно произнес:

– Ты! Да, да, ты, нарушитель приказа. Как тебя зовут?

– Тит Велий, командир.

– Так какого же долбаного хрена ты, Тит Велий, позволяешь себе распускать язык в строю, если был приказ молчать?

Катон смотрел прямо в глаза легионеру, который был лишь чуточку пониже центуриона ростом, но зато на несколько лет старше и гораздо более крепкого телосложения. На своего центуриона он смотрел без всякого выражения.

– Не слышу ответа!

– Мне просто показалось, что у нас неприятности, командир. Вот и все.

Он на миг встретился с Катоном взглядом и тут же снова с отрешенным видом уставился прямо перед собой.

– Оптион! – выкрикнул Катон. Его ноздри раздувались от гнева.

– Я здесь, командир! – доложил торопливо подбежавший Фигул.