Пациент особой клиники

Мужчина представился главным врачом третьего отделения доктором Мартеном Касовом, но разъяснять, чем это отделение отличалось от двух других, не стал. Остался в неведении Тилль также и в том, в каких должностных отношениях состоял этот человек с профессоршей фрау Теа Зенгер, которая, по словам Скании, являлась руководителем клиники.

– Что вы мне дали? – спросил Тилль, ощупывая свою голову и пытаясь вытянуться на узких и тоже окрашенных в розовый цвет нарах.

Затем он втиснулся в серый, как мышь, спортивный костюм, который оказался ему несколько коротковат. Беркхофф понял, что за то время, пока он был без сознания, его помыли. Исчезла также повязка, и теперь на обритой наголо голове осталось только несколько пластырей. Зато на ноги ему натянули полосатые носки с резиновыми накладками.

– Флунитразепам, – ответил Касов.

Тилль осторожно кивнул, поскольку у него возникло ощущение, будто бы голова оказалась наполненной горячей, неприятно обжигающей жидкостью, которая при резком движении могла перелиться из нее, как суп через края тарелки. Он почувствовал головокружение, и ему стало плохо. Было также непонятно, являлось ли это обычными побочными явлениями подобного средства, которое вывело его из строя.

– Почему я все еще жив? – спросил он, вспомнив о том, что утверждал, будто бы проглотил бомбу.

– А почему вы не хотите жить? – вопросом на вопрос ответил Касов и стал оглядывать камеру.

При этом он смотрел так, как будто в этой розовой клетке могло находиться еще что-то, кроме отсутствовавших окон, недостающих дверных ручек и просматривавшегося со всех сторон туалета.

Тилль сильно удивился тому, что врач лично пришел к нему, а не общается с ним через видеокамеру в потолке или глазок бронированной двери. А еще его поразил маленький блокнот, который Касов, не отводя взгляда от подопечного, вытащил из нагрудного кармана своего пиджака.

Доктор открыл блокнот и повернул его так, чтобы Тилль смог прочитать заранее подготовленное для него сообщение.

– Вы знаете, где находитесь? – спросил его Касов.

Но Тилль был уже не в состоянии дать вразумительный ответ, ведь те несколько слов, которые оказались нацарапанными в блокноте доктора, повергли его в настоящее шоковое остолбенение. Там заглавными буквами было начертано:

«НЕ СМОТРИ НА КАМЕРУ НА ПОТОЛКЕ!»

Первой непроизвольной реакцией Тилля явилось желание сделать прямо противоположное тому, что запретил ему Ка-сов. Однако врач быстро перевернул страницу в своем блокноте и показал Беркхоффу другую запись, которая гласила:

«Я ЗНАЮ, КТО ТЫ!»

– Это наша комната интенсивного кризисного вмешательства[3 - Кризисное вмешательство (или интервенция) – скорая психологическая помощь лицам, находящимся в состоянии кризиса.], – продолжая источать неподходящую для этого момента улыбку, ответил Касов на свой же чуть ранее поставленный вопрос. – Однако не будем сыпать непонятными непосвященному терминами.

Он немного помолчал, а потом заявил:

– Современные психиатрические лечебницы имеют хотя бы две такие комнаты на случай, если потребуется одновременно изолировать несколько агрессивных пациентов. У нас их три.

Поскольку Касов стоял прямо перед Тиллем, спиной к двери, а следовательно, и к камере слежения, снаружи никто не мог видеть, каким образом врач с ним общался. У того, кто позже стал бы просматривать запись видеонаблюдения, однозначно сложилось бы впечатление, что происходит обычное в таких случаях знакомство с пациентом.

– Потолки и стены здесь окрашены в розовый цвет, потому что соответствующие исследования показали, что он оказывает успокаивающее воздействие на людей, – продолжил Касов, по-прежнему держа блокнот возле груди.

Он открыл следующую страничку, на которой тоже оказалась заранее сделанная врачом запись. На этот раз там стояло одно-единственное слово, от которого Тилля неприятно бросило в жар:

«СИМУЛЯНТ!!!»

Беркхофф заморгал и непроизвольно провел рукой по лбу, пытаясь вытереть несуществующие капельки пота. Он едва подавил в себе желание ощупать голову, ведь подозрение врача могло быть вызвано отсутствием на ней травм от ожогов. Тилль лихорадочно принялся размышлять над тем, стоит ли ему встать и вырвать из рук врача его блокнот, как вдруг Касов продемонстрировал новую запись:

«ОДНО НЕВЕРНОЕ СЛОВО, И Я ТЕБЯ УНИЧТОЖУ!»

– А вас этот цвет успокаивает? – как бы продолжая начатый разговор, произнес Касов, одновременно добавив к последней записи еще три восклицательных знака.

– Не понял? – нервно сглотнув, переспросил Тилль, окончательно сбитый с толку странным поведением врача.

– Я имею в виду розовый цвет.

– Мне больше нравится черный, – немного помолчав, ответил Беркхофф, глядя в голубые со стальным оттенком настороженные глаза собеседника. – Это соответствует моим взглядам на жизнь.

– Понимаю, – ответил Касов.

С этими словами он убрал свой блокнот.

– Мне надо идти дальше, и я очень рад некоторому улучшению вашего самочувствия, господин Винтер, – заявил Касов.

– Я… Я плохо знаю здешние правила… Можно ли мне позвонить?

В ответ доктор одарил его делано насмешливым взглядом, как бы говоря: «Ну, что ж, попытайтесь». Затем он повернулся к Тиллю спиной, что тоже показалось довольно странным и на удивление отважным, поскольку врач только что угрожал ему.

Но еще более странным оказался тот факт, что при уходе профессор Мартен Касов не запер за собой дверь. Она оказалась открытой настежь, давая выход из комнаты.

Подсознательно Тилль понимал, что здесь что-то не так, и его внутренний голос буквально кричал, чтобы он этого не делал, но противостоять соблазну воспользоваться открытой дверью он не смог. Это было подобно тому, как если бы перед жаждущим поставили бутылку с водой. Он все равно схватил бы ее и не стал обращать внимание на цвет жидкости, какой бы коричневой она ни казалась.

Обуреваемый противоречивыми мыслями, Тилль двинулся к двери. Он шел шаркающей походкой, медленно, метр за метром, преодолевая отделявшее от нее расстояние.

А потом Беркхофф вышел из розовой комнаты изолятора, оказавшись в чуждом и пугающем мире «Каменной клиники».

Глава 16

Трамниц

Маленький мальчик мчался так, как никогда раньше не бегал. И такой прыти трудно было ожидать от того, кому всего-то исполнилось семь с половиной лет. Семь с половиной лет, прожитых им в своей грязной и убогой жизни. К тому же тоненькие и не особо длинные детские ножки у него словно онемели. Можно даже сказать, атрофировались. Но другого ожидать и не приходилось. Ведь он целыми днями не мог вытянуться во весь рост.

Тем не менее нестерпимый зуд в бедрах имел и свои преимущества, поскольку заглушал боль, возникавшую в голых ногах мальчика, когда он наступал на ветку, камень или еловую шишку.

К счастью, только что прошел дождь, и лесная почва стала немного мягче. В разгар лета при таком рывке в неизвестность он наверняка давно бы поранился, получив многочисленные порезы.

Было темно, и облака висели очень низко. Словно «понос по утрам», как говаривал его отец, не объясняя толком, что именно имел в виду.

Мальчик свернул вправо на слабо просматривавшуюся тропинку, какой в хорошую погоду наверняка пользовались велосипедисты, катавшиеся здесь на своих горных велосипедах и стремившихся оказаться на Тойфельсберге[4 - Тойфельсберг в переводе означает «Чертова гора». Это 114-метровый холм в берлинском районе Груневальд.]. При этом он потерял равновесие, споткнувшись о корень, который громко треснул под его весом. Ногу пронзила боль, как будто мальчик попал в капкан. При падении он непроизвольно попытался смягчить удар рукой, но это принесло лишь дополнительную и не менее резкую боль, пронзившую всю конечность от запястья до плеча.

– Проклятье! – воскликнул мальчуган, но не заплакал, поскольку очень хорошо усвоил уроки, преподанные ему внизу, в подвале.

И те уроки не шли ни в какое сравнение с той слабой болью, которую он почувствовал при этом смешном падении в темноте.

Он ни за что не стал бы плакать, как бы больно ему ни было. «Мальчики не плачут». Разве не так называлась любимая песня его отца?

– Проклятье! Проклятье! Проклятье! – повторял он.

– Так выражаться нельзя! – внезапно послышался голос прямо позади него.

Этот голос сопровождался звонкой затрещиной, от которой мальчик снова упал. И тогда, осознав, что побег вновь не удался и отец опять догнал его, он уже не смог сдержать слез.