Записки графомана

– Алексей Довлатов.

Секретарша понуро уставилась на меня, не сводя взгляда. Через месяц будет готов, бросила она, когда я уже перепрыгивал через турникеты. Я свободен.

Первый рабочий день прошел на удивление приятно. Я выпил сто грамм виски с коллегами и съел кусочек торта. Стелла – мой координатор – оказалась на редкость смышленой и в то же время привлекательной. Она пригласила меня на after party.

Я перешел через заторенный автомобилями и двуколками мост. Золотые лучи солнца пробивались сквозь железные балки и прогоны. Теперь, перестав быть узником, я смотрел на всё вокруг другими глазами, глазами туриста, у которого полно времени и которому всё равно, что делать. Исчез тот безнадёжный человек, что, как гнилая шлюпка, спасался от моря тоски.

Ход моих мыслей нарушил бродячий пёс – один из тех, что смело тянет руки, потому как, безусловно, обладает самым убойным запахом в округе. Он хотел знать, не накину ли я ему пару монет.

– Конечно, накину, в чем вопрос? – сказал я. – Могу дать и больше, если в том есть нужда.

Пёс встал на колени рядом и начал ползать в ногах. Он весь трясся, словно в параличе. Предложив ему сигарету, я прикурил для него.

– Разве, например, доллар не лучше, чем десятицентовик? – Я начал рыться в карманах.

Он посмотрел на меня почти устало.

– Что мне придется за это сделать?

Я тоже закурил, вытянул ноги и медленно, словно разбирал карту местности, ответил:

– Тебе нужно срочно промочить горло. А я хотел бы знать французский, итальянский, испанский и английский и, пожалуй, арабский. Будь моя воля, я бы давно снимал в Голливуде. Но тебе в это вникать не надо. Я могу дать тебе один доллар, два, десять, могу дать сто. Больше ста не дам, разве только ты готов сниматься в моём фильме? Что скажешь?

Пёс явно нервничал. Он инстинктивно встал на задние лапы, будто я предлагал ему проглотить червя.

– Мистер, мне хватит и десяти рублей, – сказал он. – С лихвой на них нажрусь.

Слегка сгорбившись, он протянул ладонь.

– Не спеши, – осадил я его. – Десяти рублей, говоришь? А что хорошего в десяти рублях? Что ты сможешь на это купить? Чего мелочиться? Это не по-нашенски. Почему бы тебе не купить целую бутылку этой отравы? А в придачу подстричься и побриться?

– Правда, мистер, мне так много не надо.

– Конечно надо. Как можешь ты так говорить? Тебе нужно много чего: еда, сон, мыло, вода, выпивка…

– Сто рублей – вот все, что мне нужно, мистер.

Я выудил из кармана купюру и вложил в его помятую жизнью ладонь.

Бродяга так дрожал, что сторублёвка выскользнула у него из руки, и её понесло в сточную канаву. Он потянулся за ней, но я его остановил.

– Пусть себе лежит, – сказал я. – Кто-нибудь пройдет здесь и найдет её. Пусть кому-нибудь повезет. А тебе – вот еще, – и протянул ещё одну сторублёвку. – Держи!

Пёс напрягся, взгляд его был прикован к сторублёвке в канаве.

– Можно я возьму и эту, мистер?

– Конечно нет. Тогда другой её уже не сыщет.

– Какой еще другой?

– Просто другой человек. Все равно кто.

Я держал его за рукав.

– Ладно, не дури, парень, пусть всё останется как есть, а я дам тебе двести рублей. Ты ведь не откажешься?

Стиснув зубы, бродяга вырвал руку.

– Мистер, – проговорил он, пятясь, – вы псих. Натуральный придурок.

Не взяв с меня денег, бродячий пес помчался прочь. Не оглядываясь и лишь оставляя желтые следы на высохшем песке.

«Сейчас вернётся», – подумал я и, чтобы не смущать бедолагу и не жалобить себя лишний раз в такой ранний вечер, побрёл домой – в съёмную квартиру на улице Штрассе. С мыслями, что до начала следующего рабочего дня пролежу в кровати в ожидании квитанций по квартплате, чтобы как никогда с лёгкостью все их оплатить, чего не было уже давно. Тиканье часов. Звезды, проступающие на кафельном небе.

Когда я уже переходил улицу, направляясь к подъезду, как гром среди ясного неба посыпался дождь со снегом. Мужчины, все как один в фетровых шляпах, повыскакивали из служебных каров, окруженные факельной толпой… с аллигаторами… сжимали горло в кожаных перчатках.

Месье Зин – гладко выбритый еврей – ждал моего прихода на ступеньках, в нетерпении закуривая очередную сигарету.

– Я думал, вы бросили? – начал было я, но голос мой подрагивал безвольно, будто предвещая что-то страшное и непостижимое.

Вместо какого-либо ответа на моё замечание, месье Зин указал на меня пальцем со словами: «Этот человек!» – после чего скрылся, сжимая кулаки, в темноте сквозившего западнёй коридора.

Многие из жильцов соседних квартир повылазили из окон, чтобы только попялиться, как полицейские меня схватят, наденут браслеты и смирительную рубашку, изобьют и кинут в буханку. В моём же окне горела лампочка. Стелла прошла голой по комнате и вышла на балкон. Колян скинул пустую бутылку во двор, и та с дребезгом разбилась. Коп щелкнул замком на аллигаторе.

– Я сейчас же пойду и прогоню их.

– Не сомневаюсь, – коп-весельчак выписал мне штраф.

Мужчины в фетровых шляпах растолкались по карам и разъехались по домам.

*****

Лифт сломался.

Только я переступил порог, готовый, как мне казалось, к любым разочарованиям, как то, что предстало моим глазам, надолго выбило меня из колеи. Запах мужчины и запах женщины. По полу раскидана рваная одежда, и мокрые следы ведут в спальню, дверь в которую беспомощно болтается, сорванная с петель. Колян и Стелла (я знал, что когда-нибудь это произойдет) беспомощно уставились на меня, как уставились бы, если бы в дверях вдруг объявился коп. То, что называется coitus interruptus. Как ни в чём ни бывало, Стелла голышом пересекает комнату, в то время как Колян пытается прятать глаза в сигаретном дыме. Она подходит ко мне и так же непринужденно целует меня в щеку, а потом и в лоб, как ненаглядное дитя.

Больная белая роза

на лепестковых развалинах

цветочного лона

червь,

то открывая глаза,

то закрывая их,