Ветер смятения
Тапиока кивнул, не отрывая взгляда от грузовика, который совсем уже разогнался, навсегда увозя его мать.
Гринго Брауэр взял сумку и пошел к колонке. Собаки, тоже провожавшие грузовик, потрусили следом, высунув языки.
Мальчик сглотнул сопли, развернулся и побежал за Гринго.
Тапиока начал убирать со стола, и Лени поднялась ему помочь.
– Давай я, – сказала она, забирая у него из рук вилки и ножи. Быстро составила тарелки и стаканы. – Покажи, где помыть.
– Сюда.
Лени прошла, куда указывал Тапиока, за дом, к бетонной раковине с краном. Вымытую посуду она отдавала Тапиоке. Вскоре у него в руках образовалась башня из мокрых тарелок.
– Полотенце есть?
– В доме.
Они вошли в единственную комнату. Там было темно, и глаза Лени не сразу привыкли. Постепенно проявились очертания предметов: плита, газовый баллон, холодильник, столик, прибитые к стенке полочки, две койки, шкаф. Пол простой, бетонный. Чистый.
Тапиока сгрузил посуду на стол и взял полотенце. Лени забрала, стала вытирать сама.
– Ты знаешь, где что лежит. Лучше расставляй, – пояснила она.
Молча взялись за дело. На улице было очень жарко. Вытерев последнюю вилку, Лени стряхнула полотенце и повесила на край стола.
– Готово, – сказала она с довольной улыбкой.
Тапиока, не зная, куда девать руки, прижал их к штанинам.
Лени почти никогда не делала домашних дел, потому что дома у них с отцом не было. Одежду сдавали в прачечную, в столовых другие убирали со стола и мыли посуду, в отелях другие стелили постель. Так что такие занятия, которые иной девочке показались бы нудными, Лени даже нравились. Она как бы играла в домохозяйку.
– А теперь что? – спросила она.
Тапиока пожал плечами.
– Пойдем на улицу.
Вышли, и Лени пришлось привыкать снова, уже к яростному свету первых вечерних часов.
Преподобный дремал на стуле. Лени приложила палец к губам, чтобы Тапиока не зашумел и не разбудил его. Спустилась с крыльца и поманила пальцем. Тапиока двинулся за ней.
– Давай за то дерево.
Тапиока послушался. Он никогда не бывал в женском обществе, кроме как в детстве, когда жил с матерью. Другой не пошел бы, решил бы, что девчонка водит его за нос.
Сели под самым раскидистым деревом. И все равно горячий ветер окутывал их адским зноем.
– Любишь музыку? – спросила Лени.
Тапиока пожал плечами. Ну, не ненавидит. А вот любит или нет – непонятно. Радио у них играло всегда, и иногда Гринго выводил громкость на максимум – когда передавали какой-нибудь чамаме́-масета[3], из веселых. Гринго не скупился на сапукай[4] и даже пританцовывал. Тапиока животик надрывал. Но, если вдуматься, сам он больше любил другие, печальные, про призраков и несчастную любовь. Вот это по-настоящему красивая музыка, от которой сердце аж сморщивается. Под такую хочется не танцевать, а тихо сидеть и смотреть на дорогу.
– Вставь в ухо, – велела Лени и сунула ему маленький наушник. Сама надела второй. Тапиока посмотрел на нее. Лени улыбнулась и нажала кнопку. Вначале музыка ошеломила его: он никогда не слышал ее так близко, словно прямо в мозгах. Лени закрыла глаза, и он тоже. Быстро привык к мелодии, которая уже не казалась чужеродной. Теперь она будто возникала из его собственного нутра.
6
Машина сломалась после Гато-Колорадо. Лени понравилось это название, означавшее «Рыжий кот», и еще больше понравились два ярко-красных бетонных кота на пьедесталах по обеим сторонам дороги на въезде в поселок на границе провинций Санта-Фе и Чако.
Застучал двигатель гораздо раньше, еще когда они приехали в Тостадо, где заночевали в маленькой гостинице.
Лени советовала обратиться в сервис, прежде чем продолжать дальний путь, но преподобный не послушал.
– Мы не останемся без колес. Господь милосердный такого не допустит.
Лени водила с десяти лет, время от времени сменяла отца за рулем и прекрасно отличала незначительный шум от того, на который нужно обратить внимание.
– Лучше все же показать ее механику перед дорогой, – настаивала она, пока они рано утром пили кофе в баре. – Можем поспрашивать, вдруг найдется хороший и недорогой.
– Механик нас целый день продержит. Не будем терять веру. Разве эта машина хоть раз нас подводила?
Лени промолчала. Спорить было бесполезно. Все равно они всегда поступали, как хотел отец, поскольку, по его разумению, именно этого от них ждал Бог.
На третьем часу пути машина издала последний всхрап и остановилась. Преподобный попробовал завестись, но тщетно. Лени уставилась сквозь грязное от налипших букашек лобовое стекло на теряющуюся вдали дорогу и, не поворачивая головы, ровно и четко произнесла:
– Я же говорила, папа.
Пирсон вылез из машины, снял пиджак, повесил на спинку сиденья, закрыл дверцу, закатал рукава, прошел вперед и открыл капот. Закашлялся от струйки дыма.
Лени была видна только крышка капота, да еще клубы дыма или пара по бокам. Мимо прошел отец, она услышала, как он открывает багажник и двигает чемоданы. Два больших, потертых, перетянутых кожаными ремнями чемодана, где хранились все их пожитки. В его чемодане: шесть рубашек, три костюма, одно пальто, майки, носки, нижнее белье, пара ботинок. В ее: три рубашки, три юбки, два платья, одно пальто, нижнее белье, пара туфель. Преподобный захлопнул багажник.
Лени вышла из машины. Солнце уже припекало, хотя было всего девять утра. Расстегнула две верхние пуговицы, обошла машину и обнаружила, что отец выставляет знак аварийной остановки. Посмотрела на знак, потом на совершенно пустое шоссе. От самого Тостадо им никто не встретился.
– Скоро объявится какой-нибудь добрый самаритянин, – сказал преподобный, подбоченившись и сияя улыбкой. Его переполняла вера.
Лени окинула его взглядом.
– Иисус благой не оставит нас в беде, – произнес он и потер поясницу, натруженную долгими годами за рулем.
Лени подумала, что если в один прекрасный день Иисус благой и сойдет из Царствия Небесного помочь им с автомобильной поломкой, сильнее всех испугается как раз преподобный. Штаны намочит буквально.
Она немного прошлась по дороге, всей в трещинах и выбоинах. Каблуки громко стучали по бетону.
Везде вокруг чувствовалось запустение. Насколько хватало глаз – только низкорослые, сухие и кривые деревца да колючая трава. С самого дня творения Господь сюда не заглядывал. Впрочем, Лени было не привыкать. Вся ее жизнь протекала в похожих местах.
– Далеко не уходи! – крикнул отец.
Лени махнула рукой, мол, услышала.
– И давай-ка по обочине! А то еще проедет кто-то и собьет тебя.
Лени посмеялась себе под нос. Кто тут может сбить? Если только заяц. Включила плеер и попробовала поймать радио. Бесполезно. Одно электричество, блуждающее в воздухе. Монотонный белый шум.
Через некоторое время она вернулась к машине и облокотилась на багажник, возле отца.
– Сядь внутрь. Сильно печет, – сказал преподобный.
– Ничего страшного.
Она искоса глянула на него. Вид у отца был слегка подавленный.
– Скоро кто-нибудь появится, папа.
– Конечно. Не будем терять веру. Это не самая оживленная дорога.
– Как сказать. Я там видела двух морских свинок – аж летели по асфальту, чтобы не обжечь лапки, – Лени засмеялась и преподобный тоже.
– Ох, дочка. Иисус послал мне щедрое благословение, – проговорил он и потрепал ее по щеке.
Это значит, он рад, что она с ним, подумала Лени, но он никогда не скажет прямо: вечно нужно приплести Иисуса. В других обстоятельствах неуклюжее проявление ласки только рассердило бы, но сейчас отец выглядел ранимым, и она скорее жалела его. Она знала: ему стыдно, что он ее не послушал, хоть он этого и не признает. Как провинившийся мальчишка.
– Папа, какой там был стишок про дьявола и сиесту?
– Какой стих ты имеешь в виду? В Новом Завете или в Ветхом?
– Да нет же, стишок. Не из Библии. Смешной еще такой.
– Элена, мне не нравится, что ты вот так запросто поминаешь дьявола.
– Тс-с-с. На языке вертится. А вот. Вроде вспомнила. Слушай:
Кто подножки ставит,чтобы ты упал?Кто раскинул сети,кто ружье достал?И кому душа твояпозарез нужна?Сатана, Сатана, Сатана!Лени договорила и расхохоталась.
– Там дальше еще есть, только я не помню.
– Элена, тебе все хиханьки да хаханьки. Дьявол – не повод для смеха.
– Да это же просто песенка.
– Какая еще песенка?
– Я ее все время пела, когда была маленькая.
– Хватит уже, Элена. Чего только не выдумаешь, лишь бы меня разозлить.
Лени помотала головой. Ничего она не выдумывает. Такая песенка есть. Точно есть. И вдруг ей вспомнилось: они с матерью сидят на заднем сиденье машины, припаркованной на заправке, поют песенку и играют в ладушки, как две подружки, пока отец отошел в уборную.
– Смотри! Вот там. Хвала Господу! – выкрикнул преподобный, в два скачка оказался на середине шоссе и замахал блестящей металлической точке, быстро приближавшейся в мареве, которое поднималось от раскаленного асфальта.
Фургон резко затормозил у ног преподобного. Красный, с хромированными бамперами и тонированными стеклами.
Шофер опустил стекло со стороны пассажирского сидения, и музыка из магнитолы с бешеной силой вырвалась наружу – взрывная волна кумбии чуть не сбила преподобного с ног. Шофер высунулся, улыбнулся и сказал что-то, но расслышать его было невозможно. Снова исчез в прохладном нутре кабины, куда-то нажал, и музыка разом смолка. Высунулся опять. Зеркальные очки, обветренное лицо, отросшая щетина.
– Случилось чего, кореш?
Преподобный сделал шаг вперед и положил руки на стекло, все еще ошеломленный музыкой.
– У нас машина сломалась.
Шофер вылез. Его рабочая форма контрастировала с безупречно чистым и современным автомобилем. Подошел к машине Пирсона и заглянул под все еще открытый капот.
– Хотите, дотягаю вас до Гринго.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
В латиноамериканских странах этим словом называют англоговорящих иностранцев, а в Аргентине также людей с белой кожей и светлыми волосами, независимо от их гражданства. – Прим. ред.
2
Лени пересказывает главы 21–22 из Откровения Иоанна Богослова. – Прим. ред.
3
Чамаме – народный танец и стиль музыки, распространенный на северо-востоке Аргентины, особенно в провинции Коррьентес. Имеет множество разновидностей, из которых масета – самый «стихийный» и лихой чамаме, исполняемый на пирушках. – Здесь и далее, если не сказано иное, прим. пер.
4
Сапукай – пронзительный и радостный крик, служащий зачином к чамаме (похожий используется в музыке марьячи).
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: