Цареубийство. Николай II: жизнь, смерть, посмертная судьба

Мой брат, великий князь Николай Михайлович, ответил дельной и ясной речью. Он объяснил весь ужас создавшегося положения. Он вызвал образ французских королей, которые танцевали в Версальском парке, не обращая внимания на приближающуюся бурю. Он взывал к доброму сердцу молодого императора.

– Помни, Никки, – закончил он, глядя Николаю II прямо в глаза, – кровь этих пяти тысяч мужчин, женщин и детей[27 - Согласно проведенному позднее расследованию, в давке на Ходынском поле пострадало 2690 человек, 1389 из них умерло. Ужас перед случившимся был столь велик, что очевидцы невольно преувеличивали число жертв. О пяти тысячах погибших можно прочитать и у других очевидцев.] останется неизгладимым пятном на твоем царствовании. Ты не в состоянии воскресить мертвых, но ты можешь проявить заботу об их семьях. Не давай повода твоим врагам говорить, что молодой царь пляшет, когда его погибших верноподданных везут в мертвецкую[28 - Вел. князь Александр Михайлович. Указ. соч. С. 306.].

Отложить назначенный на тот вечер бал у французского посла или хотя бы не являться на него – такова естественная реакция перед лицом неожиданного несчастья. Так и советовал поступить весь выводок Михайловичей, да и почти все, кто окружал царя в эти тяжелые часы и минуты. Предлагали пойти дальше: объявить национальный траур, на три дня приостановить церемонии. Но он – такой податливый, уступающий по любому поводу, чтобы только избежать ссоры или простого неудовольствия толпившихся у трона родичей, – на этот раз, поджав мелко подрагивающие губы, молчал и смотрел прямо перед собой остекленевшими упрямыми глазами. Очевидно, верх взял нажим со стороны главного виновника несчастья – великого князя Сергея. Его желание сделать вид, будто ничего не произошло, импонировало государю. «Вечером Николай II присутствовал на большом балу, данном французским посланником. Сияющая улыбка на лице великого князя Сергея заставляла иностранцев высказывать предположения, что Романовы сошли с ума».

А.Ф. Кони видел в появлении царя на балу один из примеров «отсутствия у него сердца»[29 - Кони А.Ф. Указ. соч. С. 164.]. Это вряд ли справедливо. Был бы Николай беспечным гулякой, которому лишь бы повеселиться, покуражиться, поплясать, а там хоть потоп, – тогда куда ни шло. При его вялом флегматичном темпераменте его можно попрекать многим, но только не этим. Я не исключаю, что в душе он скорбел о невинных жертвах. Кроме того, он не мог не усматривать зловещего символа в том, что беда пришла в дни коронации. При его склонности к мистике он должен был видеть в ходынском несчастье предзнаменование будущих испытаний и бедствий. Если его смятение не бросалось в глаза, то не потому, что он не испытывал смятения. Прятать свое душевное состояние под маской почти дегенеративной заторможенности уже стало для него второй натурой. А то, что, явившись на бал, он выставлял себя бесчеловечным монстром, – это он высокомерно игнорировал или вовсе не сознавал. Он слишком твердо усвоил «начала» самодержавия: государь всегда прав, а если и нет, то ответ будет держать перед Богом; не смертным его судить.

При таких «началах» и при неустойчивом характере государя российское государство стало расползаться по швам. Первоначально этот процесс шел очень медленно, почти незаметно, как незаметно движение часовой стрелки на циферблате часов. Сильна еще была инерция стабильности, установившейся при его отце. Но со временем процесс распада убыстрялся, скоро его можно было уподобить ходу минутной стрелки, а затем и секундной. Одна из причин состояла в том, что «его величество по характеру своему с самого вступления на престол вообще недолюбливал и даже не переносил лиц <…> твердых в своих мнениях, своих словах и своих действиях»[30 - Витте С.Ю. Указ. соч. Т. II. С. 17.].

Если государь все-таки терпел таких лиц, то по той же слабости характера да еще из пиетета к покойному отцу, частично переходившему на его сановников. Поэтому при поддержке Николая «недолюбливаемому» Витте удалось провести денежную реформу и ввести в жизнь винную монополию. То и другое было начато при Александре III.

В эти же годы с большой энергией продолжалось прокладывание Транссибирской железнодорожной магистрали – то был один из самых грандиозных строительных проектов века.

Другим «обломком прошлого», которого Николай II, напротив, очень и очень «долюбливал», был обер-прокурор Святейшего синода К.П. Победоносцев.

Почти во всем расходясь с Витте, Победоносцев расходился с ним и в еврейском вопросе. Александр III однажды попрекнул министра финансов тем, что тот «стоит за евреев». Скорее всего, это было инспирировано Победоносцевым. Витте ответил государю, что если тот может утопить всех евреев в Черном море, то он, Витте, понимает такое решение вопроса. Если же не может, то надо дать им дышать, жить по-человечески. Самое неразумное и вредное – держать их между жизнью и смертью, ничего хорошего такая политика не принесет.

Но Победоносцев стоял именно за такую политику. «Треть евреев вымрет, треть примет крещение [то есть ассимилируется и перестанет быть евреями], а треть – эмигрирует», – такова была формула растянутого во времени Холокоста, вычеканенная Победоносцевым. Она и проводилась в жизнь потом добрых сто лет.

«Ничего не менять!» – вот доминирующая установка Победоносцева. С таких позиций он подходил к любым проблемам, в том числе и к тому, что требовало немедленных перемен.

Набирая опыт «руководящей работы» и лучше узнавая Победоносцева, Александр III стал относиться к нему скептически. Царь видел, что его наставник может блестяще раскритиковать любую идею, но сам не способен предложить ничего конструктивного. Между тем, страной надо было управлять; Победоносцев был в этом плохой советчик, его влияние стало падать.

Но оно снова возросло при Николае II, на которого Победоносцев, по словам великого князя Сандро, воздействовал «в том направлении, чтобы приучить его бояться всех нововведений»[31 - Вел. кн. Александр Михайлович. Указ. соч. С. 309.].

Между тем, борьба между властью и обществом набирала обороты. Отбиваться от общества, ничего не меняя, становилось все труднее. Не сознавая, что главная проблема – он сам, государь становился все более недоволен министром внутренних дел И.Л. Горемыкиным, на котором лежало обеспечение порядка и спокойствия во всей державе.

По свидетельству Витте, Горемыкин «был довольно либерального направления», но «под влиянием свыше, боясь себя скомпрометировать, начал вести довольно реакционную политику»[32 - Витте С.Ю. Указ. соч. Т. II. С. 37.]. Однако он был безынициативен, трусоват, действовал с оглядкой; и царь захотел посадить на его место сильного человека, так как «ему надоели пешки». Обратившись за рекомендацией к Победоносцеву, он услышал:

«– Есть два человека, которые принадлежат к школе вашего августейшего отца. Это Плеве и Сипягин. Никого другого я не знаю.

– На ком же из двух остановиться?

– Это безразлично. Оба одинаковы, ваше величество. Плеве – мерзавец, Сипягин – дурак.

Николай II нахмурился.

– Не понимаю вас, Константин Петрович, я не шучу.

– Я тоже, ваше величество. Я осознаю, что продление существующего строя зависит от возможности поддерживать страну в замороженном состоянии. Малейшее теплое дуновение весны, и все рухнет. Задача эта может быть выполнена только людьми такого калибра, как Плеве и Сипягин»[33 - Вел. кн. Александр Михайлович. Указ. соч. С. 309; Витте описывает этот разговор в сходных выражениях (только Плеве назван не мерзавцем, а подлецом), но относит его к более раннему времени, еще до назначения Горемыкина. (Витте С.Ю. Т.П. С. 34.) В контексте нашего повествования это разночтение несущественно.].

Портфель министра внутренних дел достался «дураку». Два года спустя, будучи в гостях у Сипягина, Витте дружески заметил ему, что «он принимает чересчур резкие меры, которые по существу никакой пользы не приносят, а между тем возбуждают некоторые слои общества». Тот ответил, что иначе поступать не может: «наверху» (выше был только царь) даже эти меры считаются недостаточно строгими[34 - Витте С.Ю. Указ, соч., т. II. С. 191.].

2 апреля 1902 года Сипягин приехал на заседание Комитета министров. К нему подошел офицер в адъютантской форме и протянул пакет из Москвы – от великого князя Сергея Александровича. Сипягин взял пакет, но в этот момент курьер выхватил браунинг и выстрелил несколько раз в упор.

Схваченный на месте преступления террорист оказался бывшим студентом Балмашовым. Он был повешен. Сипягин скончался в больнице, не приходя в сознание. Он поплатился за «чересчур резкие меры», которые наверху считались чересчур мягкими.

«Дурака» Сипягина сменил «мерзавец» Плеве, вожделенно рвавшийся к высшему правительственному посту уже много лет. Его обошел Горемыкин, потом Сипягин, и теперь он был полон решимости доказать, что уж он-то наведет порядок! Он-то способен на такие меры, что земля содрогнется! Он-то сможет загнать обратно в бутылку вырвавшегося джинна крамолы!

Как и его предшественник, Плеве продержался на столь вожделенном посту всего два года. Бомба, брошенная в его карету эсеровским боевиком Евгением Созоновым, остановила его «энергичные» меры. Однако и за этот недолгий срок Плеве успел так похабно наследить в русской истории, что и через сто с лишним лет его имя звучит как синоним кровавых оргий и грязных провокаций. Добился же он только того, что крамола в стране продолжала нарастать с неудержимой быстротой. Не помогли карательные экспедиции против крестьян, репрессии против студентов, скулодробительные акции против рабочих, ссылка, каторга, даже смертная казнь, применявшиеся против активных революционеров[35 - Некоторые авторы любят подчеркивать, насколько мягко царский режим обходился со своими противниками, отправляя их в ссылку, где жизнь «несчастных страдальцев за народное дело» походила на курорт, да и бежать из ссылки было легко. Проводится сопоставление с режимом ГУЛАГа. Конечно, царская карательная система была мягче советской, однако политические преступники, прибегавшие к насилию или подстрекательству к насилию, присуждались к долгой или бессрочной каторге и к смертной казни. К ссылке же приговаривали тех, кто был изобличен или только подозреваем в незначительных преступлениях. Широко практиковалась административная ссылка без следствия и суда. Когда Ленина, Троцкого, Сталина и многих других отправляли в ссылку, то именно потому, что они не были уличены в серьезных преступлениях.]. Спровоцированный Плеве еврейский погром в Кишиневе не затормозил надвигавшуюся революцию, а ускорил[36 - См.: С. Резник. Хаим-да-Марья. Кровавая карусель. Исторические романы. Спб., «Алетейя», 2006. С. 215–400.]. Не помог и следующий погром – в Гомеле, где, к тому же, погромщикам дала отпор еврейская самооборона. На суде, погром был представлен как банальная драка, причем погромщики и давшие им отпор евреи рассматривались равно виновными. Все попытки защитников внести ясность в существо событий пресекались судом. Протестуя против профанации правосудия, защитники подсудимых евреев демонстративно покинули судебное заседание.

Солженицын повествовал о Гомельском погроме в полном соответствии с позицией властей, а уход адвокатуры комментировал следующим образом: «Этот находчивый и революционный ход либеральной адвокатуры был вполне в духе декабря 1904 – взорвать само судоговорение!» (стр. 345).

Но адвокаты и раньше прибегали к такой крайней мере, к примеру, в Полтаве в 1902 году, когда судили крестьян, участвовавших в бунте и уже подвергнутых телесным наказаниям. Удостоверить это на суде было необходимо для спасения подсудимых от каторги, ибо закон запрещал дважды наказывать за одно и то же преступление. Однако, когда защитник кого-либо из обвиняемых пытался привести доказательства тому, что его клиент уже был наказан карателями, судья его обрывал, отказывал в вызове свидетелей, заявляя, что это не имеет отношения к делу. Лишенные возможности эффективно выполнять свой профессиональный долг, адвокаты, посовещавшись (между прочим, в доме В.Г. Короленко), решили выразить протест совместным уходом из зала суда. Адвокаты не были революционерами, но сама власть толкнула их на революционный акт!

Таковы были успехи Плеве в борьбе с крамолой.

Когда Плеве исчерпал все свои полицейско-провокаторские ресурсы, то решил прибегнуть к последнему средству: «маленькой победоносной войне». По его понятиям, она должна была пробудить в народе патриотическое чувства и сплотить его вокруг шаткого трона. Но «маленькая победоносная война» с первых же дней стала превращаться в крупнейшее и позорнейшее поражение. Это окончательно ввергло страну в анархию.

Отдавая должное «мерзавцу», мы не должны забывать, что власть ему принадлежала постольку, поскольку он выполнял волю своего государя, выдерживавшего за его спиной роль тихони.

Безобразовщина (Эпоха Безобразова) 1904-1905

Тихоня навязал борьбу не только «живым общественным силам» страны. Не в меньшей мере он оказался склонен к внешним авантюрам. Остановить его мог только страх тяжелых последствий, а отнюдь не чувство чести или порядочности. Но оценивать меру риска он не умел – для этого у него недоставало стратегического мышления и политического чутья.

Беда чуть было не случилась уже в конце 1896 года, вскоре после Ходынки, когда посол России в Константинополе А.И. Нелидов явился с проектом захватить Босфор, воспользовавшись внутренней смутой в Турции. На собранном под председательством государя совещании против авантюры решительно высказался С.Ю. Витте. Он напомнил о Берлинском трактате, подписанном после Балканской войны, в конце царствования Александра II. Россия тогда, ценой тяжелых жертв, одержала победу над Турцией и навязала ей выгодные для себя условия мира; но вмешались европейские державы и заставили отказаться почти от всех преимуществ, добытых кровью солдат. Витте говорил, что если России и удастся захватить Босфор, снова вмешаются европейские державы, и тогда придется уйти ни с чем, либо ввязаться в большую войну. Однако другие участники совещания, стараясь потрафить прямо не высказанному, но всем понятному желанию царя, поддержали Нелидова, и Николай объявил о своем самодержавном решении: спровоцировать конфликт и – брать Босфор!

То была напускная бравада. В душе Николай боялся ответственности за возможный провал и хотел переложить ее на других. Соответственно и «журнал» (то есть протокол) обсуждения босфорской авантюры был сфальсифицирован: решение подавалось в нем как единогласное. Получив этот журнал на подпись, Витте вернул его с письмом государю, в котором напоминал о своем несогласии с остальными участниками совещания. Он верноподданнически просил внести в журнал его особое мнение, так как он предвидит непоправимые бедствия, к каким приведет захват Босфора, и не хочет, чтобы потомки считали его причастным к этому решению. Демарш министра финансов заставил государя заколебаться, и Витте попытался дожать его, прибегнув к закулисной интриге (когда такие методы применялись другими, он их гневно осуждал). Он ввел в курс дела своего антипода К.П. Победоносцева и великого князя Владимира Александровича, объяснил им, какая каша может завариться. Оба имели большое влияние на Николая и сочли нужным его предостеречь. Кончилось тем, что царь дал отбой. Но сама легкость, с какой он склонился к авантюре, не предвещала ничего хорошего.

В Голландии, в Гааге, имеется единственное в своем роде учреждение – Международный дворец мира. Здесь же располагается Международный Суд ООН – в нем судят военных преступников. Здесь ведется научно-исследовательская работа по международному праву.

Вместе с тем, Дворец мира – это великолепный музей, в нем не иссякает поток посетителей. Обаятельные гиды рассказывают об удивительной истории этого учреждения. В строительство музея и в то, что ему придан современный облик, внесли свою лепту десятки стран мира, а также крупные частные фонды, в особенности фонд Эндрю Карнеги. А начало было положено в 1898 году на Международной Гаагской конференции, созванной по инициативе императора России Николая II. Его парадный портрет занимает в экспозиции почетное место, ибо это он выступил с великой идеей всеобщего разоружения и отказа от решения международных конфликтов военным путем.

Идеи, воплощенные в Дворце мира, до сих пор не стали определяющими в международных делах, но они живут второе столетие, набирают сторонников, и, может быть, когда-нибудь восторжествуют. То, что русский царь стоял у истоков этого гуманнейшего начинания, делает ему честь. Однако, когда узнаешь о генезисе его инициативы, то романтический ореол вокруг нее сильно тускнеет.

Началось с того, что разведка донесла о широкой программе обновления артиллерии в австрийской армии. Россия только что приступила к перевооружению пехоты, на что военному министерству были отпущены большие средства, а с артиллерией решили повременить: она была не хуже, чем у потенциальных противников. Австрийское начинание спутало расчеты. Военный министр А.Н. Куропаткин настолько растерялся, что обратился к министру иностранных дел Н.М. Муравьеву с предложением воздействовать на Австрию дипломатически: пусть повременит с модернизацией артиллерии, пока Россия не будет готова к тому же!

Витте, с которым снесся по этому вопросу Муравьев, высмеял генерала: уж лучше залезть в новые долги и ассигновать необходимые средства на артиллерию, чем демонстрировать свою несостоятельность. В ходе разговора Витте стал рассуждать о том, как много средств во всех странах тратится на вооружение, как это вредит экономике и каким благом для Европы и всего мира могло бы обернуться международное соглашение о том, чтобы положить этому предел. «Хотя мои мысли не представляли ничего особенно нового, – замечает Витте, – но для Муравьева при полной его некультурности в серьезном смысле этого слова многие из моих мыслей явились совершенно новыми»[37 - Витте С.Ю. Указ. соч. Т. II. С. 153.].

Муравьев доложил обо всем государю. Так родилась инициатива о созыве международной мирной конференции: гуманное начинание Николая II было всего лишь военно-дипломатической хитростью!

«Тем не менее, – подытоживал Витте, – величайшая заслуга государя, что он возбудил этот вопрос, но, конечно, будет еще большая заслуга, если в дальнейшем царствовании своем он своими действиями покажет, что мирное предложение, им сделанное, представляет не только внешнюю форму, но содержит в себе и практическую реальность. К величайшему сожалению, надо признаться, что на практике пока мысль о мирном разрешении вопроса осталась в области разговоров, Россия сама делает пример совершенно обратный тому, что было предложено ее монархом, ибо несомненно, что вся Японская война и кровавые последствия, от этого происшедшие, не имели бы места, если бы мы не на словах, а на деле руководствовались мирными великими идеями»[38 - Там же. С. 155.].

Это было написано в 1912 году. Через два года, втравив Россию в совершенно не нужную ей мировую войну, Николай еще раз показал истинную цену своих мирных устремлений.

Авантюры Николая на Дальнем Востоке были серией безумств, спровоцировавших «маленькую победоносную войну», обернувшуюся большим кровавым позором.

«Кто виноват в этой войне? – спрашивал Витте и отвечал. – В сущности никто, ибо единственно кто виноват, это самодержавный и неограниченный император Николай II. Он же не может быть признан виновным, ибо он не только, как самодержавный помазанник Божий, ответственен лишь перед Всевышним, но, кроме того, с точки зрения новейших принципов уголовного права, он не может быть ответственен, как человек если не совсем, то, во всяком случае, в значительной степени невменяемый» [39 - Там же. С. 269.].

Круг событий, предшествовавших войне, показывает, насколько безнравственным был российский самодержец, считавший себя верующим христианином, но попиравший все Божьи и человеческие заповеди.

Широко распространено убеждение, что мораль и политика – две вещи несовместные. Однако дальновидной и мудрой может быть только честная и гуманная, то есть нравственная, политика. Обманом, коварством, провокациями, жестокостью можно порой добиться сиюминутных выгод, но в дальней перспективе такая политика обречена на провал.

Для достижения химерических целей на Дальнем Востоке Николай и его правительство пустили в ход арсенал самых низких средств: ложные посулы, лицемерие, подкуп, нарушение договорных обязательств и – бесчисленные убийства своих и чужих… Самодержец всероссийский оставался верен себе в главном. Коронованный революционер постоянно строил интриги против своих собственных помощников, вступая в сговор с одними сатрапами за спиною других, а затем предавая первых под напором вторых.

Строительство Транссибирской магистрали побудило царское правительство всемерно улучшать отношения с Китаем, и пока эта политика проводилась честно, она приносила богатые плоды. Россия получила согласие на проведение части дороги по китайской территории, что значительно спрямляло, удешевляло и ускоряло постройку. Дорога, все сопутствующие сооружения и полоса отчуждения, охраняемая российскими войсками и пограничной стражей, оставались полностью под контролем России. Отношение китайских властей и населения к служащим Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) и ее охране самое дружелюбное.

Позиции России на Дальнем Востоке в еще большей мере укрепили договоры, заключенные в Москве во время коронации 1896 года. По одному из них, Россия стала гарантом территориальной целостности Китая, еще теснее привязав к себе гиганта, на который с вожделением поглядывали колониальные державы. По другому договору, Япония отказалась от каких-либо притязаний в Корее. А по договору с Кореей, Россия направила в нее военных и финансовых советников и небольшой контингент войск. Практически вся финансовая и экономическая жизнь этой страны перешла под контроль России, причем, без какого-либо противодействия со стороны других держав.