Одиссея инженера Волкова

Долгие проводы – лишние слёзы. Попрощался дома с матерью, взял сумку с одеждой – в аэропорт меня никто не провожал. Когда «Ил-18» стал набирать высоту, заложило уши, и я принялся гонять языком во рту «взлётные» карамельки. В иллюминаторе – крыло самолёта, а под ним – всё уменьшающиеся дороги, по которым мелкими муравьями ползли машины, городишки, перелески, речки. Наконец я устал, откинулся на спинку кресла и задремал. Бортпроводница разбудила обедать. Допив чай, я снова стал смотреть в иллюминатор. В разрыве серых облаков уже была видна бескрайняя тайга. На этом, насколько хватало глаз, зелёном ковре иногда, как что-то чужеродное, попадались лагерные бараки, «длинные, как срока» из песни Высоцкого, обнесённые забором, и едва различимая сверху нить узкоколейки, идущая от зоны. Вряд ли её обитатели, работавшие сейчас где-нибудь на лесоповале и, задрав головы, с тоской провожавшие взглядами наш самолёт, разделяли моё восхищение окружающей тайгой.

Первую станцию устанавливали в самой глухой части Сахалина, окружённой болотами; вторую – на небольшом островке Манерой, что к югу от Сахалина. Но больше всего запомнилась экспедиция на необитаемый остров Святого Ионы, расположенный в Охотском море. Нам предоставили небольшой рыболовный траулер, переделанный в научно-исследовательское судно, с командой из восьми человек, которую собирали в течение нескольких дней по всему порту Корсаков. При отплытии выяснилось, что самый трезвый из них, старший механик, тоже под мухой. Как заправский боцман, он виртуозно материл всех, включая капитана, заставляя исполнять их обязанности. Вероятно, так отправлялись из своей цитадели на острове Тортуга в Карибском море на охоту за счастьем флибустьеры Нового Света.

Едва отплыли, началась сильная бортовая качка, к которой мы со Старшиновым быстро привыкли и с удовольствием покачивались в матросских люльках, а крепкого, жилистого Французова, к нашему удивлению, мутило беспрестанно, и он часто вынужден был перегибаться через борт.

Наш начальник, невысокий и плотный, лицом напоминавший русского помора из кинофильма «Море студёное», бывший пограничник, очень нравился женщинам. Буфетчица Люся, ядрёная баба лет тридцати, с огромным синяком под глазом, свидетельством её бурной супружеской жизни, сразу же обратила на него внимание.

– Пойдём! – не стесняясь меня, уговаривала она Леонида. – Не бойся, я чистая!

Но он так и не откликнулся на её настойчивые призывы.

Я потом над ним подтрунивал:

– Лёня, что же ты такую девицу пропустил?! Она ведь тебя из всех выбрала.

– Не меня, Французова, – смущался Старшинов.

– Нет, тебя. Она в мужиках разбирается.

Впрочем, Лёня не обиделся: мы часто подтрунивали друг над другом.

Судно вышло в море по Татарскому проливу, и через некоторое время показалась цель нашего путешествия – скала вулканического происхождения шириной метров четыреста, а высотой – двести. Она возвышалась над морской равниной, как огромная спящая голова из поэмы А.С. Пушкина «Руслан и Людмила».

Судно бросило якорь. Капитан Юргин, совсем не похожий на того помятого подвыпившего мужичка, который два дня тому назад садился на корабль, по-военному сухо и коротко скомандовал: «Волнение небольшое, высаживаемся». Да и вся команда преобразилась: это уже не была случайно собранная кучка людей неопределённой профессии, зло матерившихся в ответ на ругань старшего механика. Быстро и слаженно матросы спустили шлюпки с нашей экспедицией и пошли на вёслах к острову. Когда мы приблизились, он как будто проснулся. Морские львы – сивучи с шумом плюхались в море с огромных валунов, повсюду торчащих из воды, чайки кружили над головами и беспокойно кричали. А когда мы в первый раз поднимались на вершину, морские голуби, глупыши, дружно плевали в нас желчью, вонявшей рыбьим жиром, которая практически не отстирывалась. В конце концов мой рабочий костюм настолько пропитался этой гадостью, что его потом даже в прачечную не приняли: пришлось выбросить. Один такой едва оперившийся птенец, сидевший прямо на тропинке, опершись на косточки своих крыльев, словно раненый на костыли, поднял голову и угрожающе, будто взрослый, защёлкал клювом, смотря на меня чёрными, как каменный уголь, глазами-бусинками. Вся ненависть созданного Господом Богом живого существа к завоевателю отразилась в них (или мне так показалось из-за солнечного блика?), когда он вдруг плюнул желчью прямо мне на штаны. «Ах ты, храбрый желтопузый гусёнок! Не бойся, не трону», – подумал я, осторожно обходя этого отважного защитника своего родного дома.

С помощью блоков и тросов оборудование подняли на скалу, поросшую мхом и низенькой травкой. Шлюпки с матросами покинули бухту, судно снялось с якоря и вскоре пропало за горизонтом. Мы остались одни.

Вокруг, насколько хватало глаз, расстилалась холодная серая гладь Охотского моря. Вчетвером (забыл сказать про радиста Валеру) поселились в деревянном домишке, сколоченном нашими предшественниками из почерневших от времени и непогоды досок. Сарайчик нависал над крутым спуском, как дворец «Ласточкино гнездо» в Крыму над морем. Не знаю, как другие, а я сначала входил в него с некоторой опаской, уж больно строение казалось хлипким. Но люди, воздвигшие этот приют, знали толк в строительстве: даже при сильных частых ветрах внутри было вполне комфортно. Рядом находился уступ. Бывали дни, когда штормило, огромные водяные валы разбивались о его основание, так что брызги долетали до меня, стоящего на краю и наблюдающего, как багровый диск солнца исчезает за горизонтом.

Первую ночь провели в спальных мешках, разложенных прямо на каменном полу, а наутро, наспех позавтракав, приступили к монтажу. На вершине натолкнулись на останки старой автоматической метеостанции, установленной инженерами-метеорологами задолго до нас. Пришлось сначала заняться демонтажем, а на её месте развернуть новую. Этот объект был последним; приходилось поторапливаться: начинался сентябрь, в последней декаде которого штормы особенно часты. Из-за непогоды нас могли не снять с острова, шлюпки не пришвартовались бы.

Ели два раза в день: утром и вечером. К концу работы у меня начинало сосать под ложечкой: желудок напоминал, что пора наполнить его чем-нибудь. В предвкушении праздника сытых животиков я спускался в лагерь. Основное блюдо в меню – консервы и сухари, на десерт – чай с сахаром и свежий морской воздух. А какая вкуснотища! Куда там столовой Министерства торговли с её пятью компотами! Пищу разогревали на костре, в ход шли доски упаковочных ящиков из-под оборудования; тарелками служили пустые консервные банки, а чай пили из эмалированных кружек; вместо стульев – большие камни, нагретые за день солнцем. Сплошная романтика.

После ужина у догорающего костра мы со Старшиновым и Французовым часто говорили о литературе. Лёня, несмотря, что специальных институтов не заканчивал, очень много вдумчиво читал с блокнотом и карандашом и дал бы фору иному кандидату филологических наук.

Опускаю подробности того, как мы поднимали с помощью полиспаста (грузоподъёмного устройства, состоящего из нескольких блоков) и с трудом закрепляли в скалистом грунте разборные десятиметровые мачты антенны, как монтировали ветряк (ветровой электрогенератор), служащий для подзарядки аккумуляторных батарей станции, устанавливали и налаживали датчики силы и направления ветра, осадков, солнечного сияния, а также специальное устройство, подававшее в определённое время суток сигнал для начала измерения и передачи данных о метеообстановке. Работы по монтажу и наладке, ко всеобщей радости, были закончены в срок, начались испытания. Наша АРМС уже несколько раз выходила в эфир. После этого Валера связывался по рации с управлением гидрометеослужбы Сахалина и проверял качество приёма-передачи. Неожиданно пришла радиограмма: «В течение двух часов приготовиться к отплытию, всем спуститься на берег». Погода портилась.

Шлюпки ждали нас в небольшой бухточке, укрытой от ветра и волн скалами. Штормило, мы смогли причалить к кораблю только после нескольких неудачных попыток. Я с сожалением оставлял остров, где, несмотря на тяжёлую работу по двенадцать часов в сутки, чувствовал себя настоящим Робинзоном Крузо, историей которого зачитывался в детстве. Мне нравилось, вдыхая всей грудью солёный воздух и подставляя лицо свежему ветру, наблюдать за величавыми, медлительными морскими львами; крики чаек над головой уже не казались такими тревожными, и даже глупыши стали реже плеваться, поняли, что мы не представляем опасности.

В порт Корсаков прибыли в конце сентября. Экспедиция заканчивалась. Местный транспортный самолёт доставил нас в Хабаровск. На ближайший рейс в Москву оставался один билет, и первым по жребию вылетать выпало мне.

Теперь, по прошествии времени, многое стёрлось из памяти, но один смешной случай помню хорошо. Мы со Старшиновым сидели рядом в зале ожидания и от нечего делать играли в карты на большом Лёнином абалаковском рюкзаке. Когда объявили посадку на мой рейс, я попросил Лёню дать мне часть причитающихся за работу денег. Он отсчитал из толстой пачки мою долю, я засунул купюры во внутренний карман и, подхватив свою тяжёлую сумку, в которой, кроме одежды, лежали куски породы с кристаллами кварца и других минералов, подаренных геологами, направился в зону вылета. Не прошёл и трёх шагов, как сзади за куртку меня крепко схватила чья-то рука. Я остановился и повернулся, удивлённый.