Татуировки. Точка невозврата

Эрик лежал в кровати, и его хрипло дыхание умирающего наполняло комнату тревожными вибрациями страха и тоски.

За окном лежал снег, выпавший в Рождество, и дети катались с горки на картонках. На подоконнике опять зацвела орхидея, не понимая, что на улице зима и сошедшая со своего цветочного ума от переселения из тропического климата Таиланда в холодный климат северной Европы.

Но Бента, жена Эрика, любила цветы больше всего на свете – после Эрика и поездок в Таиланд – с бесконечным лежанием на солнце, массажами, производимыми маленькими, мягкими, но сильными руками таиландцев и вина, которым она наполняла свое тело каждый день, считая, что красное вино – полезно и верившая всему, что писали лживые газеты, получающие хорошую плату за объявления.

Теперь Бента сидела весь день на диване и плакала. Она не могла себе представить свою жизнь без Эрика, была по-скандинавски красива и очень глупа, не понимая в жизни многих вещей и считая их лишними – как наука (трудно и непонятно), литература (скучно), искусстово (дорого и бесполезно). Ее жизнь была заполнена работой на пушном аукционе, рядом с Эриком, вкусными ужинами, игрой в бадминтон и чтением бульварных сплетневых изданий.

Детей у них не было, ибо красавица была бесплодна, но они удочерили маленькую девочку-заморыша из Эквадора, проданную своей мамой, не могшей прокормить ораву бесконтрольно рождающехся у нее детей.

Девочка выросла темненькой, толстенькой и чужой в этой высоко рассисткой стране голубоглазых и белоголовых викингов. Хотя в их стране стали появляться чужие, темные – из Турции, Ирана и других нескандинавских и нехристианских стран, но местные викинги в душе чужих презирали и не любили, хотя отличались состраданием и христианским милосердием.

Теперь их дочь жила отдельно, работала, страдала аллергией в этой стране дождей и туманов и не знала, кого ей любить – то ли Эрика с Бентой, купившей её в трехмесячном возрасте у её настоящей мамы, то ли свою далекую страну – с джунглями и Галапаглсскими островами, где она никогда не была и где жила её семья по крови.

Бента никогда не знала, сколько у них с Эриком денег, как они живут и только радовалась, когда они в длинные каникулы ездили на целый месяц в Таиланд, а зимой покупали новую машину, продавая старую, которой исполнялся год.

Она выращивала экзотические цветы в саду и не думала о будущем, поэтому когда Эрик заболел и лег в больницу, она испугалась, но потом решила, что врачи умные и Эрика обязательно спасут. Когда же после месяца ей сказали, что Эрик умирает и что медицина, несмотря на все диссертации и умные слова и дорогие лекарства – бессильна перед прогрессирующей болезнью Эрика, Бента впала в тоску и стала ежедневно плакать.

Эрик же лежал дома, отвернувшись к стенке и страдал. Жизнь уходила из его тела с каждой минутой. Невидимый рак – как плесневый гриб, росший на стенах заброшенных, сырых подвалов, покрывал его изнутри, съедая его жизнь. Рак хотел жить за счет Эрика, и тело Эрика не могло больше противиться этому желанию чужого натиска.

Как те чужие, приехавшие в Скандинавию в восьмидесятые – сначала временно, а потом оставшиеся, вросшие, расплодившиеся, заполнившие своей чужой культурой скандинавские земли, так и рак, незаметно попав в его легкие через шкурки норок, приехавших из Канады, Америки, России и принесшие свои, неизвестные бактерии и микробы, которые уже более тридцати лет вдыхал в себя Эрик по восемь часов в день, сортируя мертвые шкурки убитых животных, делал свое дело – он, рак, как и эти приезжие, чужие, боролся за свою жизнь.

Рак был паразитом, а Эрик, как и другие скандинавы, – донором, отдающим свою жизнь ради роста этого патазита. Борьба своих и чужих – этот вечный конфликт выживания сильнейших – разыгрывался в теле Эрика.

Вся жизнь Эрика была борьбой – за дом, машину, поездки в Таиланд, и за это он платил стоянием в холодном складе и вдыханием в себя запаха мертвых шкурок, уже более тридцати лет.

Он все ждал, когда уйдет на пенсию, расплатится с долгами за дом, машины и поездки и будет наслаждаться мирной жизнью с Бентой и не будет больше вставать в четыре утра и ехать к пяти в холодный сарай, заполненный вонючим мехом, но теперь он понял, что этому не быть. Никогда.

Он не сказал Бенте, что взял опять в банке огромный долг для их поездок в пятизвездные курорты Таиланда, где он забывал на время о мертвом запахе надоевших ему шкурок норки, да она бы и не поняла, как можно заложить их дом, где они собирались встречать старость, поменяв его на деньги, уже истраченные на поездки.

Долг был большой, очень большой, и уход из жизни Эрика перекладывал ответственность за долг на плечи наивной и недальновидной, глуповатой Бенты, но у Эрика не было сил объяснять это Бенте, а она сидела целый день у его кровати и плакала.

Последнюю ночь Эрик попросил Бенту принести ему рюмку коньяка, но Бента сказала, что врач не разрешил ему мешать лекарства с алкоголем, а врачам она еще верила детской верой во всесильных волшебников. Коньяку она не принесла, зато накапала горьких капель, выписанных Эрику врачём.

Эрик поморщился и выпил лекарство. Тут его дыхание участилось, он захрипел и закатил глаза. Через минуту его сердце не выдержало отсутствия подачи кислорода и, потрепыхавшись в груди, остановилось навсегда. Эрик умер, а Бента подумала, что тот уснул – она ведь была глупа.

Так Эрик и пролежал до утра, постепенно теряя тепло тела и затвердивая. Его душа же, пережив драматический шок от такой неожиданной смерти, покинула бедное, уставшее от борьбы с болезнью тело Эрика, и стала потихоньку подниматься наверх, все еще не веря своей свободе от Эрика, надоевшего ей за все эти годы неинтересной, однообразной жизни. Путь ее лежал туда, где было хранилище всех душ – своеобразный склад душевых шкурок, освободившихся от террора земных тел.

На пути она увидела другие души, летящие туда же – все были разными по свечению, размеру, но никто себя не видел со стороны, поэтому не сравнивал. Все летели в одно место, из которого когда-то стартовали, все были усталыми от земной жизни, все нуждались в отдыхе – отдыхе от страданий, болезней, глупости, скуки, несчастий. Все хотели мира и покоя. Навсегда.

2. Бог есть любовь

Бригитта лежала в больнице, и в её жилах тёк морфин, чтобы заглушить всё нарастающие боли. Она так истощала за время болезни, что из пяти с половиной литров крови, полагающейся среднему живому человеку, в ней текло только два-три литра, да и то вяло. В теле ее сидел рак, который ел её изнутри, а есть ей больше не хотелось, так что рак довольствоваться остатками её сильно похудевшего тела, больше напоминающего скелет.

Питер редко появлялся в ее палате, ссылаясь на дела, да и больниц он не любил, а болезни – презирал. Бригитту он любил, но по-своему – здоровую, веселую, озорную, падкую на экстравагантные выходки и всегда его обожающую. Теперь же она болела, или скорее – умирала, и сил у неё не хватало ни на что, кроме злости на всех и сожаления о своей быстро уходящей жизни.

Врач давал лучший прогноз на месяц – не больше, и никакие лекарства, кроме морфина, ей не помогали.

На столике, около кровати лежала её огромная итальянская шляпа, без которой она никогда не показывалась на улицу, а около кровати висело её серебристо-длинное платье для коктейля, купленное в Париже у Балансиаги за бешеные деньги десять лет назад, но всегда производившее нужный эффект на толпу – Бригитта была женщиной притягательной и желанной со своими ухоженными соломенными всегда свеже-подстриженными волосами, подкрашенными ярко-розовыми узкими аристократическими губами, черными от туши ресницами и выхоленными, отлакированными ногтями. Поэтому несмотря на довольно плоский бюст и худощавую фигуру, она была всегда притягательна для мужчин – всех, кроме, молодых, не понимающих еще шика в женщинах и не способных отличить дешевой кокетки от истинной аристократки.

Теперь же она лежала в лучшей больнице страны, в отдельной палате в своей белой шелковой, расшитой драконами пижаме и умирала. Ни за какие деньги она теперь не могла вернуть ни здоровья, ни красивого тела.

Она прожила на земле 60 лет, родила сына, объездила почти весь мир на частном самолете своего мужа, но счастлива она практически не была.

В те годы, когда она встретила Питера – четверть века назад – и настояла на их женидьбе, как это может настоять только сильная, красивая женщина, вырвав у миллионера и предпринимателя, Питера, заветное слово и став его второй женой (с первой он прожил 25 лет), она верила, что любовь может все, а её любовь – может ещё больше – изменить человека – и ошиблась. Теперь она точно знала, что ошиблась. Изменить человека нельзя, если он не измениться сам. Нельзя! Даже то, что у них родился сын – а у Питера было двое детей от первого брака, даже это не изменило Питера – он отсутствовал даже тогда, когда Бригитта была в родильном доме, позвонив ей после родов и приехав только на третий день.

Она и представить не могла себе, что её жизнь с Питером будет такой – всё происходило только по желанию Питера и в рамках жизни Питера, а его главным делом была его фабрика и его новые идеи. Бригитта занимала в этой занятой бизнесом жизни супруга лишь небольшую часть, поэтому у неё было масса свободного времени, которым она не распоряжалась сама, так как находилась в позиции стенд-бай – ожидания – ведь Питер мог позвонить в любой момент и включить её в свои очень динамичные планы – встречи, приемы, ужины, полеты, посещения нужных ему людей. Она была лишь приложением, удобной, красивой женщиной, создающей подходящую высокопробную раму для деловой жизни мужа. Она была похожа на телевизор, всегда готовый к включению.

За сыном ухаживала добрая, пожилая няня, поэтому у Бригиты оставались долгие часы, которые она проводила в одиночестве или в компании с бутылкой белого вина, которую она заедала бесконечной клубникой и шоколадом. В одиночестве есть она не любила, поэтому, накормив мужа завтраком, она не ела до вечера, а когда он был в отъезде, она начинала день с бокала любимого мозельского, охлажденного вина и свежей клубники.

Так постепенно она стала, говоря современным языком, алкоголичкой. Тело ее высохло, а глаза горели лихорадочным блеском. У неё развился рак матки, и ей пришлось вырезать все женские органы, а она долго потом жаловалась всем знакомым, что внутри у нее большая дыра, и она больше не женщина. В то время ей было только пятьдесят, и Питер, видя её постепенную деградацию, перестал с нею спать, чувствуя почти ненависть к этому исхудавшему, высохшему и пропитанному алкоголем телу.

Питер не понимал, что был сопричастен к этим изменениям женщины, связавшем с ним свою судьбу и отказавшейся от своей жизни из-за любви к нему. Он жил своей, очень насыщенной жизнью миллионера – предпринимателя, и главным его делом было – изменить мир, чем он и занимался. Бригитту он любил, но не больше, чем свою первую жену и своего сына (от первой жены у него были две дочери).

Он был намного старше Бригитты, меньше ее ростом, был хрупкого сложения, но в его большом еврейском породистом носастом и зубастом лице чувствовалась неимоверная сила и мертвая хватка предпринимателя, коим он и был.

Когда Бригитта уже не могла скрывать своего алкоголизма, он стал её прятать дома, не разрешая ей показываться знакомым и гостям в нетрезвом состоянии, хотя продолжал её любить, как мог.

Сын его вырос, но не получил никакого образования, перескакивая с одного факультета на другой, проводя время с мамой или в поездках. У него было всё, очем только мечтали другие – деньги, возможности, автомобили, мотоциклы, даже самолеты, но он видел, как мать была несчастна среди всего этого богатства – несчастна и одинока.

Она часто говорила выросшему сыну:

– Вот Питер умрет, и у меня крылышки вырастут и я еще покажу, на что способна – а она была по образованию фотографом.

Но оба знали, что Питер – бессмертный – как кащей в сказках, и она никогда не откроет свои крылышки, никогда, никогда не полетит и не покажет миру, кто же он такая – Бригитта. Кругом её были артисты, художники, музыканты, притянутые богатством Питера, и она знала, что у них были проблемы в жизни, нехватка денег, зависть, даже наркотики, но ей они казались более счастливыми, чем она сама – они творили что-то – на сцене, в картинах, в музыке, а она была приложением к Питеру, не больше.

Поэтому когда она узнала, что у неё рак костного мозга и ни химия, ни облучение ей не помогут, она легла в больницу и приготовилась умирать. Она перестала принимать пищу и уже неделю ей вводили глюкозу через вену. Бригитта быстро угасала.

В ту последнюю ночь она вдруг очнулась, попросила у сиделки бокал белого вина, выпила его, заела, как всегда, свежей клубникой, и испустила свой дух.

3. Бог есть Дух Святой

Трантино родился в маленькой деревушке около Палермо в бедной семье, где кроме него уже были произведены на свет пятеро детей. Он был шестым. Родился он очень красивым мальчиком, похожим на херувима с церковной фрески.

Дома часто был голод, а отец, напившись, бил мать Тарантино в иступленной злобе, направленной против семьи, бедного и неустроенного существования и просто чувствуя несправедливость жизни, и никак не видя её причину.

Тарантино рос на улице, и когда ему, оборвышу, донашивающему тряпки от старших братьев и сестер в семье, исполнилось десять лет, он был отправлен в Сорренто на заработки. Пути туда было всего один день на попутных грузовиках, везущих на север продукты сельского хозяйства и рабочую силу.

В грузовике рядом с Тарантино сидели портовые рабочие, которые ехали работдать грузчиками в многочисленные порты Италии. Один из них, уже не молодой человек с небритой щетиной и грубыми руками с черными ногтями на пальцах, обратил своё внимание на херувимообразного Тарантино.

– Да ты красив как ангел, милашка, сказал он и потрепал мальчонка по лицу. Тарантино смутился и отстронил свою курчавую головку от грубого мужчины.

– А может ты – девчонка? Давай проверим, – обратился тот к своему со товарищу, ехавшему работать в порт.

Он сорвал с мальчонки широкие штаны, под которыми не было ничего, и засмеялся.

– Нет, смотри, херувим с колокольчиками и морковкой – не девка! А такой красивый! С твоим видом ты в порту мог бы зарабатывать хорошие деньги, утешая бедных матросов-американцев. Херувимчик!

Тарантино чуть не заплакал от таких действий грузчика. Он натянул свои штанишки и отсел в другой угол кузова открытого грузовика, полного народа и ящиков с фруктами.