Голова-жестянка

Но лучше четыре тысячи шагов, чем опозориться в автобусе. Пойду по набережной, так приятнее.

И тут, на подступах к школе, меня посещает удача. Хорошо, что я выскочила из автобуса, а то бы так и не столкнулись. А нам как раз надо поговорить.

Приходька. Бредёт по набережной в сторону школы, теребя завязки на шапке. До урока полчаса, торопиться совершенно некуда. Я не зря морально готовилась к этому моменту, так что не стала раздумывать и сразу пошла к нему, так быстро, что даже залезла ногой в сугроб. Подошла и спрашиваю:

– Что, открыл край карты?

Он немножко побледнел, но ответил:

– Сейчас зима.

– И что? – говорю. Действительно, и что, разве туда сложно пробраться зимой? Не намного сложнее.

– Ты меня извини, Жесть, – еле слышно произносит Приходька. – Я бежал. Я так быстро, как мог, бежал. Я сразу всех позвал.

Зря он меня Жестью назвал. Это прозвище у меня недавно, и, в принципе, оно мне нравится, но от Приходьки его слышать неприятно. У меня уже не просто иголки, а прямо потоп во рту – от нервов. Но нужно договорить до конца.

– Бежал? Завидую тебе.

Он совсем замолчал, побледнел. Смотрит искоса, через очки. Есть у меня такая нехорошая привычка: люблю человека додавить, когда он виноват.

– А побеги сейчас, Приходька, – советую я ему. – Побеги, приятно посмотреть будет. И тебе легче станет, и мне.

И он послушался. Но только сначала он меня ударил.

Несерьёзно ударил, скорее пихнул в бок, пуховик спружинил. Я пошатнулась. И он потом действительно почти убежал.

Не убежал, но очень быстро пошёл, пока не скрылся из виду, а я села на скамеечку на набережной, опустила голову и стала плевать между ботинок, чтобы ликвидировать потоп.

Что-то плохо у меня получается проблемы решать. Хотела же поговорить, а вместо этого напугала. В школу мне идти расхотелось, конечно. Сначала в автобусе чуть не укачало, потом Приходька. Короче, у меня моральная травма и ухудшение самочувствия. Вот расхотелось, и всё. Взяла и обнаглела. Так что я вернулась домой.

Пришла я домой, и тут меня что-то торкнуло. Я залезла в кладовку, вынула качельки старые и привесила их к дверному косяку возле входа в кухню. Я в них уже не очень могу качаться, ноги отросли. Это дед так говорит, будто раньше у меня ног вообще не было, а тут появились. Я сидела в качельках, поворачивалась вокруг своей оси то в одну сторону, то в другую, пока веревки позволяли, и немножко скрипела. Я себя представляла висельником. В детстве я видела такой спектакль, там два хитрых брата притворились висельниками, они вот так же на верёвках качались.

Я сидела и скрипела на детсадовских качелях, смотрела на коридор и на входную дверь, и тут в замке повернулся ключ. Для мамы с папой рано, значит, пришёл из школы Макс. Он что, тоже сбежал с уроков? Мы вообще-то в одну смену учимся.

Макс был не один, вот почему он так рано явился. Ему надо было, чтоб родители отсутствовали, и я тоже. Нередко мы одновременно выходим в школу, но сегодня он усвистал раньше и вот почему-то появился раньше времени дома. Будет ему неприятный сюрприз. Я перестала скрипеть, а они возились в коридоре, девочка спрашивала, как у нас тут закрывается, а Макс сказал, что сам закроет, и прижал её к курткам на вешалке. В смысле, девочку, а не дверь, дверь-то он закрыл.

Вот они там пыхтели, и вдруг Макс сказал:

– Ай.

И ещё всякие другие слова, которые никогда бы не произнёс в присутствии родителей.

– Извини, она расстегнулась, это от сглаза я ношу, я уберу сейчас, – говорит девочка. А девочка-то не промах. И она дальше говорит и вроде смеётся: – А в девятнадцатом веке рекомендовали дамам, которые в поезде ездят, булавки держать во рту.

– Это зачем? – не выдерживает Макс, хотя его сейчас совсем не занимают мысли о девятнадцатом веке.

– А когда поезд входит в тоннель, там темно становится, и чтобы всякие джентльмены… – девочка не может договорить свою умную фигню, Макс ей мешает. Ртом и пальцами. Я решаю немного поскрипеть качельками.

Они отрываются друг от друга и смотрят на меня.

– Ты же в школе должна быть, – говорит Макс.

– Ты же тоже, – скриплю я.

– У нас биологичка заболела, – говорит Макс. – А потом физра, я освобождён, всё равно делать нефиг.

– У вас вообще, по ходу, сегодня биологии нет, – говорю я. – Сегодня четверг же, я помню ваше расписание.

– Недавно переставили, – Макс отчаянно напрягает мозги, чтобы половчее соврать, но тут девочке надоедает быть прижатой к курткам, она делает попытку распрямиться, и сразу ей на голову падает вешалка.

– Прости, извини, – говорит девочка Максу. Я хлопаю в ладоши. Когда они вылезают из-под курток, я говорю:

– Чаю? – потому что девочка забавная у Макса, ради неё я побуду доброй.

– Лучше кофе, – отвечает девочка, и я сразу думаю, что она не такая уж забавная, ну её, не буду вставать. – А ты кто?

– Я девушка Макса, – говорю. Макс кидает в меня тапкой, которую хотел надеть, бедняга, и забыл, что хотел. Я бросаю тапку обратно, стараюсь в лоб ему попасть.

– Это моя сестра, – говорит Макс и добавляет прилагательное, каким при посторонних не стоит называть сестру.

– Я девушка Макса, – продолжаю я, – у нас было романтическое свидание на крыше, мы выпили, и я случайно с крыши упала. Теперь я хромаю, жизнь моя разбита. Поэтому его родители взяли меня к себе жить и заботятся обо мне. И мы поженимся, когда нам будет по восемнадцать, родители проследят, чтобы Макс не сбежал.

Я встаю, чтобы показать девочке, что я правда хромаю. Это производит впечатление.

Макс корчится, как саранча на огне. То есть он стоит спокойно. А внутри, я чувствую, корчится. Года три назад было летом много саранчи, и пацаны из нашего двора играли в туземцев, которые едят жареную саранчу. Сожгли много насекомых, но есть их тогда никто не решился. Вот саранчуки так же корчились на огне.

Макс ещё терпит то, что я говорю, но надолго его не хватит. Девочка поворачивается к нему:

– Это же слишком безумно, чтобы быть правдой? Да?

Она похожа на американскую девочку из какого-то сериала. И даже спрашивает так же. С такими же интонациями.

– Да. Женя всё выдумала. И кстати. Познакомься с моей сестрой Женей, у которой не всё в порядке с головой, – объявляет Макс.

– Отлично, знакомство состоялось, расскажи обо мне как можно больше интимных подробностей, – говорю я. – А то картина будет неполная. Макс любит, чтоб картина была полная, поэтому про всех всё рассказывает. Завтра, например, весь двор узнает, что у тебя была булавка в лифчике. Как тебя зовут, кстати?

– Даша.

– А теперь тебя будут звать Даша Булавка. С таким прозвищем можно сделать карьеру гангстера. Сонька Золотая Ручка, что-то такое.

– Даша, пошли на кухню, – шипит Макс и тащит Дашу за руку. У нас кухня запирается изнутри, в этом смысл. Я стараюсь успеть за ними, но они закрываются в кухне и собираются пить кофе.

– А мне кофе? – громко обижаюсь я, хоть и не люблю его.

В двери стекло витражное, через него плохо, но видно. Я смотрю на Макса и Дашу, которые теперь в безопасности. То есть это они так думают. Я вспомнила, когда у нас был кот, мы от него иногда так же запирались, когда хотели одни без кота побыть. И он не мог просто ждать в коридоре, когда мы его опять видеть захотим, он начинал прыгать. Прыгает и в стекло пытается проскочить, оно же прозрачное, ему кажется, что это проход в кухню, он ударяется всем телом и падает. Наверное, в прошлой жизни кот был насекомым и у него остались глупые привычки. Ладно хоть он на свечку лететь не пытался, а то мама любит свечки зажигать.

Я сажусь под дверь, размышляю, готовлюсь. Потом иду в комнату, на всякий случай беру толстую книжку, Шекспира. Американская Даша наверняка не знает Шекспира, зато у неё булавки во всех местах, значит, на неё Шекспир идеально подействует.