Бессмертная рать

– Да, так и сказала.

– А как же ты определишь: воюют они или тыловые?

– Как-как? Те, кто воюют, они раненые часто. А раз раненые, то бинты на них должны быть. А я что-то с бинтами и не вижу никого.

– Это тебе, мальчик, долго придется искать таких, кто в бинтах весь. Да и ехать они будут в другую сторону. Не туда, а оттуда скорее всего, – вмешался в разговор лейтенант.

– А вы куда едете?

– Это, малец, тебе знать не обязательно. Тайна военная, – ответил Лещенко, напуская на себя серьезный вид. Про себя же он уже успел окрестить мальчишку «воробышком» из-за его худобы и неразвитости тела в силу небольшого возраста.

– Вы, товарищ красноармеец, меня не пугайте. Я тайны хранить умею, и мне можно доверять их, – «воробышек» оказался с «зубами».

– Ишь ты, бравый какой. Смотри, скажу твоей мамке, что ты солдатам грубишь. Вмиг выпорет, – сержанту все больше нравился мальчишка.

– Неа, – ответил тот, улыбнувшись во весь рот и принимая гордую позу. – Не выпорет, не догонит.

Солдаты, слушавшие этот разговор, весело засмеялись. Все были рады этой небольшой передышке, так как устали от стука колес и раскачивания вагона. А тут перед ними мальчишка. Такой беззаботный и домашний. Словно нет войны, оружия, обмундирования, сапог и ожидания. Ожидания боя, неизвестности. Ведь многие из солдат сами еще не так давно бегали от мамки или отца, дабы не получить нагоняй за свои шалости.

Малец же, совсем освоившись, подошел вплотную к вагону. Ему было ужасно интересно. Он хотел попросить потрогать ремень и портупею у лейтенанта, и, если повезет, кобуру, но никак не решался.

– Ты что-то спросить хочешь, мальчик? – задал вопрос лейтенант.

– Я… это.. Можно мне ремни ваши потрогать, товарищ командир?

– Откуда ты знаешь, что я командир?

– У Вас на петлицах квадратики. Нам в школе Федор Семенович рассказывал, я и запомнил.

– А кто такой Федор Семенович?

– Учитель у нас был. Да как война началась, ушел на фронт. И папка мой ушел. Много мужиков ушло из нашей деревни. Теперь я у мамки главный помощник. Мне папка так и сказал: теперь ты за меня. А потом ушел.

– Отец-то пишет? – осторожно спросил Лещенко.

– Писал, да вот уже месяца два, как писем нет. Мамка плачет ночью, я слышу. А я нет, я знаю, что он напишет, обязательно. Да и не принято мужикам плакать.

Рассуждения этого мальца выглядели весьма зрело, отчего становилось как-то не по себе. Еще мальчишка, мелкий совсем, но уже что-то изменилось в нем, переломилось, оторвалось и ушло навсегда. Война словно выжгла в нем кусочек детства, а взамен не появилось ничего.

– А что, мальчик, и убитые есть в вашей деревне? – грустно спросил лейтенант.

– Есть. Недавно соседке, тетке Марье, похоронку принесли. Уж как она плакала. А мама ее утешала. А ее сыну, Андрею, я свой ножик перочинный подарил, чтобы он за папку не так сильно переживал. Да только ножик не особо помог. Он тоже с мамкой плакал.

Солдаты опустили головы. Каждый задумался о своем. Молчание длилось несколько минут. Наконец сам мальчик спросил:

– Товарищ командир, а вы и правда едете фашистов бить?

– Правда, мальчик. Уже скоро встретимся с ними.

– Тогда берите. Для таких не жалко. Берите, только ведро верните.

Мальчик напрягся, поднимая ведро к вагону.

– Не надо. Зачем? Да и без бинтов мы, сам видишь, – попытался пошутить Лещенко, но в горле у него запершило, и он, сглотнув конец фразы, кашлянул.

– Берите, я вам верю. А мамке скажу, что раненым отдал. Берите же, тяжело держать.

Никто не протянул руку к ведру.

– Оставь, мальчик. Подожди, наверняка эшелон с ранеными придет, – Краснов также как и Лещенко говорил с трудом. Горло сдавили спазмы. Как у него можно что-то взять?

– Товарищ командир, берите. Некогда мне тут торчать. Надо домой возвращаться, мамке помогать. Берите уже, некогда мне.

– Подожди, мальчик. Сенцов, где мой мешок, опять переложил куда-то? – строго спросил сержант, уйдя вглубь вагона.

– Не перекладывал я. Разве чуть-чуть подвинул только, – начал оправдываться боец.

– Чуть-чуть, – передразнил его Лещенко. – В другой угол переложил, это чуть-чуть, по-твоему?

– Я …

– Ладно, нашел уже. На, держи, – Лещенко протянул мальчишке банку с тушенкой. – Держи, что стоишь? Меняемся.

– Не, тогда мамка точно заругает. Еще и ремня даст. У солдат нельзя брать. Так-то. А огурцы берите, и побегу я. Вон, паровоз уже идет сюда. Как бы меня не изловили тут.

Мальчик опять протянул ведро. Лещенко взял его, высыпал в углу вагона и вернул мальчику.

– Спасибо, малец. Мы потом разделим меж себя. Спасибо. И мамке «спасибо» передай.

– Передам. Вы только гадам этим наваляйте хорошенько. За папку Андрея, за других. Уже несколько дяденек хороших из нашего села убило. Обещаете?

– Обещаем, не переживай, малый. От всех говорю: «обещаем». Верно, братцы? – Лещенко обратился ко всем. «Верно, обещаем», – раздались в ответ голоса.

Состав вздрогнул – меняли паровоз. Малый взял ведро и, помахав рукой, побежал восвояси. Бойцы проводили его взглядами и стояли, молчали. Только что каждый из них дал клятву, может, самую суровую во всей своей жизни: надавать гадам. Никто из них даже не задумывался над тем, чего будет стоить исполнить эту клятву. Они знали, что исполнят ее, несмотря ни на что. Надо только доехать до фронта, а там дать волю своим чувствам, выпустить накопившуюся злость, отомстить. За всех, за все.

Лещенко, чтобы отвлечься от этих мыслей, стал раскладывать огурцы. Делил поровну, на всех. Пусть понемногу, но каждому. Чтобы каждый, съев свою долю, подписался под своей клятвой, чтобы не только словами скрепить свое обещание. Эшелон тронулся. Опять замелькали пейзажи, вагон стал раскачиваться и отстукивать колесами километры. С каждым стуком они все ближе к врагу, к своей цели, к исполнению своей клятвы. Дальше ехали молча, обдумывая то, что произошло на станции, название которой потом никто и не вспомнил. Никто не догадался спросить даже имени мальчика.

После ночи проносящийся в дверном проеме вагона пейзаж начал меняться. Растительности, в первую очередь деревьев, становилось все меньше. Началась степь. Стало очевидно, что эшелон направляется к Волге, к Сталинграду. Из сводок бойцы знали, что гитлеровцы устремились на юг, на Кавказ. Теперь стало понятно, куда их везут. Эпизод с мальчиком на станции еще оставался какое-то время в голове у лейтенанта. Но вскоре эти мысли вытеснили другие. После разговора с «воробышком» Николай почувствовал, что что-то начало его беспокоить. Что именно, он не знал. Нет, страха у него не появилось, скорее наоборот, он еще больше стремился в бой. Возможно, его несколько отрезвили разговоры о похоронках, об убитых, об ушедших на фронт мужчинах… Находясь в училище, он был несколько оторван от обычной жизни (оно и понятно, как-никак военный человек). Разговор с мальчиком вернул Краснова в реальность, выдернул его из мечтаний, напомнил о том, что война – это не так уж и красиво и романтично. Но вскоре он снова стал мечтать о подвигах, но уже не так размашисто, как раньше. Теперь лейтенант представлял, что его подразделение просто выполнит свою задачу, нанесет урон врагу, поможет фронту сдержать натиск, чтобы потом нанести контрудар и прогнать фашистов.

К обеду вдали послышалась канонада. Стало ясно, что фронт совсем близко. Эшелон остановился на какой-то небольшой станции. Солдаты и офицеры замерли в ожидании приказа. К вагону подбежал боец и сообщил, что командиров взводов вызывает капитан Смирнов – командир роты. Капитану было лет тридцать пять, высокий, подтянутый, но волосы уже с проседью. Ему уже довелось воевать, он был ранен, а теперь снова в строю, командует ротой. В его возрасте можно уже было командовать батальоном, тем более выбытие командирского состава во время войны позволяло быстро продвигаться по служебной лестнице. Но он был только командиром роты. Кто-то рассказывал, что из-за своего характера он засиделся в ротных, будто он повздорил с кем-то из штабных, потому карьера у него не задалась. Но это были только слухи.

Спрыгнув с поезда, Краснов побежал к вагону, где ехал капитан. Он прибыл первым, остальные командиры еще не подошли. Капитан хмуро ответил на приветствие и буркнул:

– Где остальные? Почему копаются?

Этот вопрос не предназначался лейтенанту, капитан как бы говорил сам с собой, но Краснов почему-то стал оправдываться:

– Думаю, товарищ капитан, сейчас прибудут. Возможно, боец ко мне первому прибежал.