Математическое ожидание случайной величины

Хоть наш отдел и носил романтическую часть «аэро» в своем имени, на самом деле, он занимался, по уши земной деятельностью, заключавшейся в преобразовании изображений в планы, карты и инвентарные ведомости, которым потом суждено стать проектами развития, и строительства железных дорог, и всего вокруг них.

И, пока летная партия, героически боролась на своем поприще, то с тошнотой от болтанки в приземной атмосфере, то с похмельным синдромом «предполетной проработки маршрутов», мы получали из Москвы материалы их съемок в свою работу.

Работа заключалась в том, чтобы каждый объект на фотке, получил свое описание с распознаванием, и встал условным знаком, на будущем плане станции, или перегона, в свои координаты. Ну, а заодно и такие атрибуты, железной дороги, как: профиль полотна вдоль, и профиль прилегающей территории в полосе отвода поперек, мы также должны были нарисовать, по данным геодезических измерений. Процесс этот нудный, рутинный, и совершенно, лишенный, романтики первооткрывания новых земель, или создания карт на неизведанные земли.

Наевшись досыта за недолгое время служения могуществу и процветанию железных дорог, пожалею читателя неусугублением технической специфики повествования. Приведу её дозировано. На необходимом уровне создания фона главным героям.

Лёня и шнурок

Рыжий, неожиданно распахнул глаза широко и произнес:

– Голос Лярвина. Вот, теперь икебана будет полной! Мехом внутрь. Каждого, – оказалось, он всё это время прислушивался к голосам в коридоре, и дешифрировал информацию разделяя и оценивая соотношение опасного для себя, к приемлемому.

– Валим отсюда, как можно дальше, – сказал он шёпотом, крадучись к двери для разведки безопасных путей отхода. Закрыл дверь на ключ изнутри, и категорически замотал головой, указывая на окно. Комната была на первом этаже. Судя по тому, как он ловко и тихо открыл двойные рамы и выпорхнул одним прыжком наружу, я удивился вдвойне: тому, как он молниеносно протрезвел, и его завидному жизненному опыту, покорения пространства сооружений, через отверстия окон. Следуя за ним, я доверился опыту знатоку местного негласного устава, даже, будучи пока еще ничем таким не скомпрометированным, перед страшным Лярвиным, для выворачивания меня мехом внутрь. Рыжий, заботливо и аккуратно прикрыл окно, и даже через форточку задвинул шпингалеты. Сделал это, он не из заботы о моем имуществе, оставленном без должного прикрытия, а скорее на автоматизме форточника со стажем.

– Идем к Лёне. Он тут неподалёку. Долг заберем. Он мне в шнурок ящик вермута проиграл. А тут, пока всё рассосется, и мы подоспеем, с подогревом, – предложил рыжий продуманный план действий.

– Чем же так Лярвин грозен, если вы шхеритесь от него, как баркасы в шторм? – спросил, я по дороге к не менее загадочному Лёне. И, рыжий основательно дал мне развернутый в полный формат ответ… Его описание («пийжаст маслом всей икебаны») производственных отношений в экспедиции, достойно изложения без дополнений и изменений. Пересказать во всех метафорах, и перлах косноватый язык рыжего, было бы шифрограммой для непривычного читателя, поэтому далее, привожу выжимку его опыта в своей, очеловеченной интерпретации.

«Лёнями» на железной дороге называли всех лиц, так называемой кавказской национальности. У них всех было одно общее. Внутри вагона рефрижератора перевозящего спиртные напитки сомнительного качества располагалось место блюстителя ценного груза. Караульного. Собирательный образ строгого джигита в кепке аэродроме, зорко наблюдающего за всем вокруг его вагонов происходящим, и послужил присвоению единого имени Лёня, каждому из таких персонажей. Вне зависимости от имени, рода и племени, они действительно были, как под копирочку и на лицо, и в поведении. На перегонах в пути следования караульный Лёня крепко спал. Точнее сказать – отсыпался после напряженной обороны коварных злоумышленников. А на станциях, его жизнь и сама служба бдительной заботы о сбережении груза, становилась боевой во всех смыслах.

Работа Лёни заключалась в обеспечении доставки потребителю, секретного состава жидкостей в расписных бутылках, максимально целостным. Ну или по меньшей мере свести незапланированный бой к минимуму. Плановый тоже. О расхищении или сбыте на сторону бутылок с вожделенным алкоголем, даже и речи быть не могло. За это могли с тюрьму посадить, или чего хуже сослать на работы типа той, которой Лёня и занимался в настоящее время до осуждения. Поэтому любое количество битого и утраченного алкоголя, должно было оставлять в ящиках следы боя, а не краж. Если горлышко бутылки оставалось с пробочкой, а остальное отсутствовало, то Леня был чист перед законом и совестью. Мол, так везли. И я не виноват. А если горла с пробкой нет или бутылки оказывались раскупоренными, то проблема. И она никому не нужна.

Для максимально деликатной перевозки таких грузов, уставом железной дороги были предусмотрены особые меры обращения с вагонами хрупких грузов. На них было написано грузным шрифтом суровое указание: С ГОРОК НЕ СПУСКАТЬ. И, следуя этому указанию, на любой станции сортировки, к таким вагонам должны были применять особые почести. А именно, расцеплять от остальных. Оттягивать на отдельные тупиковые ветки маневровым локомотивом, а после сборки в нужном направлении состава из других грузов, пристегивать к нему отведенный от ударных нагрузок сортировки горкой груз.

Остальным вагонам везло меньше. Их толкал снизу на горку маневровый тепловоз. В верхней точке расцеплял специальный ловкий путейский каскадер, уворачиваясь от вовлечения под колесные пары. На станциях с нереальным техническим прогрессом, вагоны расцепляла автоматика, после чего они стремительно, разгоняясь, неслись под уклон навстречу сборкам в нужных направлениях по путям сортировочного парка, до торжественной стыковки со спустившимися, ранее, стоячими в своем ожидании дальнейшего следования. Вне зависимости, от автоматизации роспуска вагонов, процесс регулирования их скорости, сближения со стоячими, был отдан на откуп людей с железными нервами, и здоровьем. Их называли башмачниками.

Наблюдение за поведением домашних котов, выявило, что более чем 14 часов в сутки, коты спят. Наблюдение за работой башмачников свидетельствует о том, что не менее 20-ти часов в сутки они играют в домино, нарды или другие интеллектуальные настольные игры. А ещё в сортировочном парке есть голосовая связь. Она ведется громким и противным визгливым бабьим голосом диспетчерской, которым во всеуслышание, висящие на столбах динамики колокольчики, разносят с эхом по всему прилегающему к железной дороге городу команды башмачникам побудительные к работе. Или сообщают о прохождении, по какому из путей поезда или чего хуже. Услыхав впервые на станции окрик диспетчера, равный по силе локомотивному гудку, так, что ноги приседают инстинктивно, первой мыслью было – война! Так должна звучать воздушная тревога во спасение жизней в бомбоубежище. Оказалось ничего страшного. Просто там так говорят. А башмачников это выводит из нирваны, и они, взяв в руки по башмаку идут тормозить трение качения еще и скольжением. Но делают это очень выборочно. Мы стояли и наблюдали, как рядом нехотя оторванные от домино два больших человека, докурив спросили – картошка нужна?

Рыжий ответил, – возьмем немного, – и достал из кармана полотняную сумку.

– Ну идите, вон по тому пути, там на спиртзавод состав собираем – сказал добрый башмачник, и воздержался от намерения положить башмак под скатившийся с горки мимо нас, деревянный полувагон груженый картошкой.

Двигаясь, без должного для деликатной сцепки торможения башмаком, вагон через сотню метров влетел в стоячий на его пути состав с грохотом и ударной волной взрыва крупнокалиберного фугаса. В месте стыковки вагонов, над путями взвилось легкое облако пыли. Когда пыль осела взору открылась картина, которую рыжий улыбаясь заценил одним словом: «икебана!». На путях, сквозь пролом в торцевой стене вагона, образованный перемещением десятка тонн картофеля, высыпалось тонны три корнеплодов. Часть из них были мокрыми от ударной нагрузки. Из разверстой пасти пролома тек сок от умятого в фарш остатка.

Башмачники извлекли, откуда то, джутовые мешки, оставив заботы о торможении всего остального, производившего в разных местах, сортировочного депо, звуки контрбатарейного боя артиллерии с удивительным спокойствием направились на сбор выпавшего добра.

Откуда ни возьмись, к горе картошки на путях, повылезало из разных мест, десятка полтора добытчиков с мешками, которые разметали, вывалившееся на пути, в течение пяти минут.

Наша с рыжим, скромная сумка вместила от силы ведро добычи. Но даже и об этом, рыжий, сожалея, ворчал, идя к дальнему отстойному пути.

– Надо у Лёни долг забрать, а теперь некуда. Ну ладно, пойдем там придумаем чего.

Я живописно представил себе после наглядного пособия с картошкой, какая драма на путях разыгрывается, когда с горки спускают вагон с портвейном и Лёней. Рыжий добавил в эту картину красок, делясь жизненным опытом Семёна в процессе обслуживания вагонов с Лёнями башмаками.

– Тут не моя специализация. Я свое честно выигрываю. А Семён – вымогает. Другая статья. Он договаривается с башмачниками, что следующий Лёня – его. Чтобы вагон не разнесло при ударе смещением ящиков внутри, одного башмака мало. Надо два. И класть их надо по очереди с перерывом. Сперва под задние колеса, потом под передние. Если грамотно всё сделать, то сцепка будет, как у лилипутов в брачную ночь: тютелька в тютельку. Даже соседи не проснутся. А если чуток запоздать, можно под вагон ванну подставлять. Лёня точно знает когда надо класть. Он уже четыре пузыря в руках держит и орет Семёну, «задный давай!». Семен глумится. Идет и торгуется, мол, если не класть, тут все десять натечет. Сторгуются, мгновенно исполнит, так, что Лёня даже спрыгнет и расцелует его. Ну, а не сговорятся… значит не будет у Кузи счастливого детства. У Лёни точнее. Но чаще сговариваются. А как по другому-то. В партийной дисциплине производственной нам никаких денег не положено. Полевые, там, квартирные, суточные – забудь! Если мамке или жене доверенность оставил пока в поле на сберкнигу, туда будет идти зарплата с коэффициентом (тут хороший). Снимут и пришлют переводом. А то, то здесь по ведомости положено, на то положено. Начальник экспедиции Лярвин Сам Вдрованыч, обязан раз в год после сезона Волгу обновить. Начальники партий по Жигулю. Лярвин еще и парторг отдела. Живая совесть и честь. Ни тем ни другим, правда не разу не пользовался. Жить с персоналом и коллегами вместе ему западло. Он в хорошей гостинице люксует со своей ППЖ. У начальников партий баб и без особых обязательств хватает. Их тут больше чем мужиков в картографии любит в поле ездить. Профессию выбрали бродяжью. Не, если какой нравится всю жизнь в камералке пером и тушью чертить или считать на калькуляторе, сидят в Москве. Замуж выходят за близлежащее, что по полям не ездит. А те, что покрепче телом и не боятся за двойной коэффициент себе получше жизнь оплатить, да и время провести в компании разнообразных и интересных, как мы с тобой отважных первопроходцев, то едут они в поля и перетаскивают с нами все радости и печали, не хуже настоящих жён. Только не замужем. Начальники партий тут народ разный. Кто с водкой дружен тому ..й не нужен. Те обходятся без бабьего пригляда. Я бы не хотел с такими в одной партии работать. Жильё нам Лярвин находит по своим хитрым, халявным вариантам, чтобы не платить или уж совсем за минимум. Потому и селят нас в крысятниках при железке или в заброшенных пионерлагерях ведомственных, где со времен Павлика Морозова последний раз стены красили и окна конопатили. Если начальник партии с бабой под боком, она ему мозг проест, но условия он себе и народу обеспечит и с душем и с теплом если похолодает. Но тут вроде, как сказал московский начальник отдела, зимой урюк цветёт. Так, что не БАМ, проблема сугрева нас не настигнет.

(Ошибался рыжий в своем легкомысленном прогнозе, как выяснилось уже через месяц).

– А у поддающего регулярно начальника партии, каждый сам за себя. Работы там немного. В Москве знают таланты каждого, и план нарезают партиям в работу по силам и наклонностям каждого начальника. Как при коммунизме. Платят поровну, а грузят по способностям.

План – дело святое. Его и качество работ проверяет Лярвин. Ну, как проверяет? С утра ППЖ ему отсчитает горсть таблеток всех цветов, для восстановления организма от натуги ночной. В другую руку он стакан с вермутом или портвешком. С правой махнул выпил, с левой закусил. И пока оно вместе еще внутрь не провалилось, давай орать, так что гланды видно. – Всех сгною, суки продажные! Туфтогоны и бездельники! – это у него как «Здравствуй племя молодое незнакомое». Дальше назначает по случайному выбору, любого крайним. Требует его немедленно подать на разбор. И неважно чем ты занят, и за сколько километров от его гостиницы сейчас. Ты должен всё бросить и приехать к нему на разъебеснительную. Всё время ожидания назначенного на сегодняшний разбор, у него занято повседневными заботами, переписки и звонков в Москву, всяческими организациями встреч с начальством: милицейским и желдор и прочими. Куда бы он не перемещался, отовсюду доносится мат и ругань. Он костерит всех, на чем свет стоит, не то, чтобы по делу или без. Он орет непрерывно. Морда красная, глаза выпучит и орет. Тихим я его пару раз видел только в Москве на партсобрании. Он в президиуме сидел фиолетовый от напряжения, как баклажан, молча и мял нервно пальцами какие-то бумаги перед собой. Я сам не партейный, чисто случайно туда попал. Надо было командировку подписать и улетать в тот же день. А без его подписи никак. Вот мне начальник отдела и намекнул, мол

– Зайди в зал из-за кулисы, и согнувшись прямо в президиум за спину. К Лярвину. Шепотом скажи, мол, я велел тебе. Срочно надо. Он на собрании тихий бывает.

– Поверил, ведь, что так выйдет без душевного травматизма. Херушки, – вздохнул рыжий, Самвдрованыч, даже от такой наглости забыл, что не в поле, а в президиуме. Бумагу докладную порвал, и перебивая, докладчика меня такими %буками с ног до головы отмерил, что даже сидевший рядом секретарь райкома глаза выпучил и спину выпрямил. Как, лом сожравши, в зал уставился и ничего возразить не смог.

А я, так и не улетел с тот день спецбортом в Якутию. Пришлось потом две недели на перекладных, чуть не собаками, ехать на объект.

Так, что если хочешь выжить, тут надо иметь железные уши с перепонками бетонными, и свой талант на прокорм. Иначе – побираться.

– Ну, хорошо, а как остальные промышляют?

– Твою работу тебе каждое утро дадут на бригаду. Бригаду дадут из бичей или пятнадцатисуточников. Техника одного в помощь. И инженера, который уже шарит в тематике съемок этой специфики. Каждое утро партийный развод и раздача заданий. А отчет, по сделанному, в пятницу. Вечером после работы. В общих чертах. А в субботу детальный, со всеми документами. Воскресенье контроль, а с понедельника всё по-новой.

В рабочую неделю можно, нашабашить и на хлеб с маслом, и на что еще. Я в шнурок играю. Остальные кто, во что. Валёк ездит, объемы мерит. Кому хлопковую гору, кому уголь, кому земработы. Втроем. Он водитель и барышня на рейку, которая скачет по рельефу как газель. Вовка с бабами исполняют отселение с отменой.

– Это как?

– Ну, там где в полосе отвода, дома местных или рядом стоят, население воспринимает человека со штативом и рейками, исключительно угрозой сноса их строения. Стоит рядом пройти и не остановиться, всей улицей соберутся и будут причитать: «дом пропадай! сад пропадай! Детей голодных в степь замерзать выгоняй!»

Видать, их тут за долгие годы советской власти приучили, что бояться надо не человека с ружьем, а мужика с теодолитом.

Раз пришел, будут сносить дом и дорогу строить. Сейчас мечтательно и со страхом спрашивают: «илихрищька будет или тэлабыщька» (электричка или телевышка).

Если просто отмахнуться и работу делать не поверят еще больше. Рыдать в голос будут. Детей соберут. Устроят греческую трагедию. Поэтому проще и выгоднее проходя мимо зайти в дом, «по делу». Поставить прибор, достать из планшетки журнал. Реечника погонять по двору. И когда там дойдет всё до кипения, пуститься с ними в торги. Мол, от тебя ничего не зависит. Начальник решает – сносить или не сносить. Потом, когда начнут предлагать, плов, молочные продукты или фрукты, подозвать реечника и вместе посмотреть журнал. Выгнать реечника сквозь калитку, и взять отсчет. Записать и после начать выбирать, что полезнее из предлагаемого списка воздаяния.

А, получив дары, обязательно поблагодарить и со строгим лицом уйти, показывая, что проблема еще окончательно не снята.

Семён умудрился, даже, на станции народ на нивелир фотографировать за деньги. Хорошо назавтра уезжали, а то бы пришлось, фотки вручную рисовать желающим. Их на перроне очередь выстроилась. Даже стул притащили, и наволочку сзади держали. Кому «на паспорт».

Не понимая еще, что из сказанного – правда, я решил выпытать рыжего до конца.

– Ну а как ты шнурком-то зарабатываешь, – спросил, глядя на его ноги в сапогах.

– Просто так и под интерес не играю. Готов, покажу. Только сразу на деньги, живо откликнулся он.

– Почем игра?

– У тебя с собой сколько?

– Не скажу.

– Ну, тогда, по-другому. Сколько мне готов просадить, сейчас за пять минут?

– А, может я выиграю?

– Не-ет, возразил рыжий, улыбаясь, с такой уверенностью, будто я сказал, что здесь бывает снег летом, – выиграю я. Иначе, зачем играть.