Лихолетье

Сложив пальцы, он пронзительно свистнул.

– Ай, лови ее, лови!

Дружный хохот остальных развеселил и Владимира. Соскочив с коня, он поспешил скрыться от дождя.

Онуфрий с Терешей кланялись в пояс.

– Што молчишь? Язык проглотил, што ли? – Кряж сурово поглядывал на отца. – Не признал?

– Как не признать, батюшка Тимофей. Нам ли…

– А девку что по дождю погнал, старый? Али не видишь, кто перед тобой? Князь московский Владимир со товарищами.

Онуфрий видел молодого московского князя лишь мельком и помнил плохо. Но не молодого княжича убоялся он, а самого Кряжа, зная его нрав. Видя недобрый взгляд боярина, повалился в ноги. Молчавший Тереша повалился вместе с ним.

– Слабенек стал очами я, батюшка. Не узрел сразу-то.

Кряж погрозил плетью:

– Все ты зришь, старый. Дойдет и до тебя черед.

Речь Тимофея изрядно надоела Владимиру:

– Оставь его, Тимофей.

Он опустился на сено, утомленный ранним вставанием, и сомкнул веки.

– Отдохнем, сколько Бог пошлет.

Кряж опустился рядом с ним.

Короток летний ливень, а день долог. Набежавший свежий ветер потянул за собой тучи, и снова выглянуло теплое солнце. Онуфрий долго смотрел на удаляющуюся княжескую свиту. Чувствовало сердце старого смерда – не кончится добром этот день.

Терем в новой боярской усадьбе Тимофея Кряжа был выше прежнего. Прибавилось и хозяйственных построек. Себе на радость отстраивал хоромы Кряж. Все местные смерды с холопами[38 - Холоп – несвободный человек, раб.] хорошо потрудились тут на боярина. Нравились здешние места Тимофею. И не глушь, и угодья богатые. Не оскудели еще леса дичью, а ближние озера – рыбой. Да и людишек по окрестностям вдоволь поселилось. Самое место для усадьбы. За верную службу отписал эти земли Тимофею владимирский князь. Этим Кряж сильно гордился. Не всякому такой куш достается.

Вернувшись с неплохой добычей, охотники принялись за гулянье. Челядь резво бегала возле пылающих костров. Кипели котлы, жарилась добытая птица и прочая лесная живность, попавшаяся на дороге княжеской свите.

За выпитым медом разговоры шли веселее. Тимофей подлил княжичу в резной серебряный кубок темного, как квас, меда сам. Разговор повел издалека:

– Кой день с тобой, княже, гуляем, а ты все не весел. Может, баньку еще раз протопить – и отпустит?

– Полно, Тимофей. Да и не кручина то вовсе.

Княжич замолчал на время. Кряж не торопил, помня о своем.

Владимир разом осушил поднесенный кубок. Очи его осовели. Тимофей тут же моргнул девице, обносившей гостей медом. Опустевший кубок вновь наполнился хмельным зельем.

– Душа у меня не на месте, Тимофей. Хоть и недолго я на Москве, а княжение московское опостылело. Одна отрада – с Москвы вон.

Захмелевший Кряж удивленно поднял брови. Такого услышать он не ждал.

– Да худо ли, княже, на Москве? Град не мал, да и не беден.

– Верно все говоришь, Тимофей, а мне не по сердцу.

В туманной голове боярина крепла его давняя догадка. Тяготится княжением Владимир. Нет в нем задора.

Владимир опрокинул кубок и бессильно опустился на скамью. Замолчал. Смотрел вокруг невидящим взором.

Тимофей понял: перебрал медов новый московский князь. Видать, и вправду тяготится княжьей долей. Больше говорить было не о чем.

Гуляли все же не шибко. По-простому сидели за одним столом, не чинились. Княжич Владимир больших свит не любил. Особенно на соколином лове. Приехало с ним меньше дюжины, но шума за столом от этого не стало меньше. Много раз кричали здравицу и за нового князя московского, и за хлебосольного хозяина.

Сам хозяин пил меньше других. Больше подливал да посматривал, что к чему. Может, кто каким словом обмолвится. Иной раз краем уха такого услышишь от простого выжлятника, что не услыхал бы никогда по трезвому делу. Потому Кряж и держал ухо востро. Мало ли у кого язык развяжется.

Но гости гуляли как положено. Горланили песни вслед за дударями. Разом осушали кубки. Только подливай.

Под вечер, однако, и ему опостылела гулянка. Больше, чем на мед, стал заглядываться Тимофей на девок. Особенно ему приглянулась одна, обносившая гостей медами. Тут ему вспомнилось утро и девка-беглянка, улепетывающая через луг. Горячая кровь забурлила в нем, и он подозвал тиуна[39 - Тиун – должностное лицо у князей или бояр.] Власа:

– Смышленый-то смерд Онуфрий в закупах еще ходит али выкупился?

– Да где в закупах, боярин. Почитай, с Петрова поста все семейство его обельные холопы.

Кряж одобрительно ухмыльнулся:

– Ладно, дело делаешь.

Отстранившись от тиуна, начинающий хмелеть боярин подозвал меченошу:

– Пойдешь до веси. Приведешь холопа Онуфрия дочь. Мол, честь ему великая. Князю за столом прислуживать будет. Понял ли?

Кряж толкнул меченошу в грудь. Тот тоже успел поднабраться боярских медов.

– Исполню все, боярин.

– Сщас же ступай. А Влас тебе дорогу обскажет.

Тимофея тоже стало клонить ко сну. Княжич Владимир давно дремал, оперевшись рукой на стол. Да и прочие поутихли. Лишь кое-кто пытался еще побалагурить да попользоваться боярским медом.

Меченоша вернулся ни с чем. На его протрезвевшем лице отпечаталась кровоточащая ссадина. Кряж долго смотрел на него.

– Ну?

– Не прогневайся, боярин. Не смог привезть. Горяча больно девка. Коромыслом отбилась. И…

Меченоша замолчал, но Тимофей все так же не сводил с него взгляда.

– Ну?..