По границам памяти. Рассказы о войне и службе

МММ

Я бы мог не пойти

В тот опасный поход.

Все боролось во мне, не хотело.

Но лишь взводный изрек:

«Кто со мной – шаг вперед…»

Мой мгновенный порыв

Ждал настырный злой рок,

Усадив на броню БТРа.

Потревоженная земля

Каменистым дождем осела,

Но не видел, не слышал я —

Ведь меня отделили от тела.

Я не чувствовал боль, не успел закричать,

Легкой дымкой пропав во Вселенной.

Все оставил я там – на сожженной земле:

И мечты, и печаль, и надежды.

И в запаянном цинке разорванный прах,

Именуемый кратко – Груз-200.

Я бы мог тихо плыть, растворясь в тишине,

Среди звезд, опьянев, заблудиться.

Только как все забыть? Ведь занозой во мне:

Я же слово ей дал – возвратиться…

А когда там его предавали земле,

Белой птицей я бился растерянно…

И не знал, как сказать, и не мог прокричать:

«Я люблю… Но в другом измерении».

В мире том, где жестокость и войны,

Обжег память всполох зарницы,

И роса оброненной слезою

На поникшей траве серебрится.

Где корысть, и печаль, и разлуки,

И хотя нам не встретиться взглядом,

Твою жизнь проживу с тобою,

Присмотрись: я повсюду… Я рядом!

Я тебя разбужу на рассвете

Пеньем птиц, дуновением ветра

И застыну, любуясь тобою,

Теребя на окне занавески.

Акварелью закат разрисую,

Распущу алый парус рябины,

Шелком ночи укутаю плечи.

Я тебя никогда не покину.

Теплый ветер, сорвав лист березы,

С ним подхватит меня и закружит.

С легкой грустью замрет над тобою

И к тебе на колени положит.

Я, как ласковый солнечный лучик,

Прогоняя хандру и слякоть,

Прорываясь сквозь рваные тучи,

Улыбаюсь тебе с фотографий.

А когда озябшие реки

Ледяною покроются коркой,

Серебристым пушистым снегом

Я укрою твой дом на пригорке.

За окном скулящая вьюга

Заскребется в закрытые двери,

Я возьму твои нежно ладони

И душевным теплом согрею.

Если в доме поселится грусть,

Пеленою тоски укутав,

За окном зарыдает дождь,

Чью-то боль в проводах запутав,

И, казалось, нет больше сил,

Поселилась в душе безнадежность.

Прикоснулась рукой к виску,

Лбом уперлась в стекло… Безысходность.

Настежь двери – чуть слышный шаг.

Захлебнувшись, гроза остыла.

В незнакомых чертах – теплота.

Злую ночь звезда осветила.

Взгляд в глаза – ты все сразу поймешь,

Стихнет боль, потерявшая силы.

Я вернусь к тебе, я прорвусь…

Из того параллельного мира.

В шестьдесят я занялся йогой…

В шестьдесят я занялся йогой

И, решив в позу лотоса встать,

Завязал свои ноги бантиком,

А обратно не смог развязать.

Бились долго врачи с экстрасенсами.

Как быть с лотосом? – им не понять.

Лишь собравшийся срочно консилиум

Смог решение мудро принять.

Но назло крикунам-злопыхателям

Я займусь завтра йогой опять,

Ведь немного уменьшился в талии

И уверенней начал дышать.

Особенности первой поездки на охоту

Охотник из меня никудышный. Можно сказать, вообще никакой. Хоть родился и вырос я в селе, где от родного дома до леса рукой подать, охотников в нашем роду не было. Тихая охота – это да. Походить с корзинкой по лесу в нашей семье все любили. Но самым большим увлечением была рыбалка, и мои воспоминания о детстве и юности – это, прежде всего, я с удочкой на речке или озере. Судьба всегда была благосклонна к этому моему увлечению. Наверное, поэтому по окончании военного училища в Ленинграде и получении направления в пограничные войска она забросила меня не просто в рыбные места, а в самый эпицентр рыбной жизни, туда, где она проводит свои самые крупные тусовки – на Сахалин, а затем и на Курильские острова. Я бы мог долго и увлеченно рассказывать о том, как одетый в брачный наряд лосось… о том, как в лунном свете морской прибой, лениво перебирающий прибрежный песок, становится серебристым от подошедшего на нерест косяка корюшки. Тогда, зайдя в воду по щиколотки и опустив в нее руки, вы почувствуете, как рыба бьется о ладони, проскакивает сквозь пальцы, оставляя на них аромат свежего огурца. Зимой же при ловле той же корюшки можно не заморачиваться с наживкой, прицепив к удочке штук пять крючков и повесив на них малюсенькие разноцветные кусочки японского презерватива. Об увлекательной ночной ловле кальмара, о том, как… Но, впрочем, рассказ-то мой не о рыбалке, а об охоте. Так вот, после десятилетнего скитания по Сахалину и островам Курильской гряды я получил назначение в один из пограничных отрядов на российско-китайской границе, который разбросал свои заставы по огромному массиву уссурийской тайги.

Добравшись под вечер до управления отряда и зная, что здесь служит мой давнишний закадычный друг, я не смог удержаться от желания нанести ему неожиданный визит. Генкина жена, открывшая дверь, всплеснув руками от удивления, убежала на кухню накрывать на стол, мы же в зале, поудобней расположившись в креслах, выплеснули друг на друга кучу новостей, воспоминаний и впечатлений. Наговорившись о служебных делах и вспомнив всех наших общих знакомых, перешли к увлечениям.

– Так я вроде как не охотник.

– Да ты что? – Генка смотрел на меня с явным недоумением. – А, ну да, ты же в основном на море обитал. А там какая охота? Но когда вокруг тебя тайга и мужик не охотится – это нонсенс! Это же живое общение с природой! Это азарт! Адреналин! Это как секс… Даже лучше! Во, – он взглядом указал на вошедшую в комнату жену. – Она, женщина, во мне видит мужика-добытчика. Я ей кусок мамонта принести обязан!

Огрев Генку полотенцем, та ушла обратно на кухню.

– С кабаном мы вообще на равных. Неудачный выстрел – подранок, и пиши пропало. Порвет, как Тузик грелку. – Прижав к щекам согнутые указательные пальцы и склонив голову, Генка сделал движение в мою сторону, изображая матерого секача. Выглядело убедительно.

Я продолжал его подзадоривать, типа – ты мне еще охотничьи байки расскажи. Но постепенно своей страстью Генка разбудил заложенные далекими предками, но пока дремлющие во мне инстинкты, и я мысленно был уже там, в тайге, соревнуясь с сильным и быстрым зверем в выносливости, хитрости и сноровке. В общем, к концу вечера я уже созрел на покупку карабина, а через пару дней Генка познакомил меня с местным председателем общества охотников и рыболовов. Дмитрич был со мной в одном воинском звании – майор, но по возрасту гораздо старше. Впрочем, как мне объяснили, на охоте воинское звание значения не имеет – все решает бригадир. Бывало, что и генералы безропотно выполняли все указания Дмитрича. Со слов Генки я узнал, что он очень неохотно принимает в бригаду новичков, но тут ничего не поделаешь – служба есть служба. Сегодня ты в этой части служишь, завтра уезжаешь в другую, поэтому смена членов бригады неизбежна. Также Генка мне поведал, что больше всего Дмитрич не любит, когда командир навязывает ему взять с собой на охоту кого-либо из вышестоящих начальников или прибывших в часть проверяющих. В этих случаях он тупит. Бригада выезжает на какой-нибудь живописный берег речки, и охота превращается в ее имитацию с упором на рыбалку и отдых на природе. В обществе охотников и рыболовов я состоял и на предыдущем месте службы, правда, все мое участие в нем сводилось к уплате членских взносов. Но зато теперь как военнослужащему это давало мне право покупки сразу нарезного оружия. Урезав семейный бюджет и выслушав нарекания жены, я приобрел карабин «Тигр» с коротким стволом. Оставалась только его пристрелять на стрельбище и ждать открытия охотничьего сезона.

Старенький, потрепанный, изрядно поколесивший по приморским дорогам «Урал» весело урчал перед гаражами. Его, давно выработавшего свой амортизационный срок, уже собирались списать в утиль, но умелые заботливые руки заменили поношенные, увядающие от старости органы на новые, свеженькие, пахнувшие заводской смазкой. Подварили, закрепили, почистили. Скряга, зампотех части, долго упирался, но, сломленный напором бригады охотников, после задушевной беседы с употреблением горячительных напитков, дал добро на дальнейшую эксплуатацию машины и даже выдал все необходимые запчасти на ее восстановление, держа в уме все будущие блага от дружбы с охотниками. И вот теперь благодарный за вторую подаренную жизнь «Урал» возбужденно дрожал от нетерпения в предвкушении увлекательной поездки. Я уже удобно разместился в КУНГе, когда появился Дмитрич. По-хозяйски осмотревшись, он обратился ко мне:

– Так, молодой, показывай, что с собой из еды взял?

Я безропотно развязал вещевой мешок.

– Запомни, на охоту ничего мясного не берут. Мясо там добыть нужно, – поучал меня Дмитрич, отбрасывая в сторону тушенку и баночки каши с мясом.

– А чем закусывать будем? – пожав плечами, я отнес консервы Генке в гараж.

– Забыл тебя предупредить, – усмехнулся Генка, взглянув на банки, и протянул мне солдатский малахай. – На вот, возьми – дарю!

– Зачем он мне?

– Мало ли, – ехидно усмехнулся Генка. – В своей шапке поедешь, а в нем охотиться будешь.

Сборы уже подходили к концу, когда у гаражей появилась жена Дмитрича, Любовь Ивановна.

– Что, браконьеры, опять бедных животных убивать? Да чтоб вы до леса не доехали… Чтоб у вас колеса отвалились… – напутствовала она нас в дорогу.

Под это «благословение» машина тронулась. Мне было как-то неловко, но меня очень удивило, что охотники к этому напутствию отнеслись спокойно, как к должному – никто не спорил, не ругался.

– Любовь Ивановна – вегетарианка. Она обожает всю живность, от кошки до крокодила. Поэтому в части ее называют Гринпис, – объяснили мне мужики. – Она частенько приходит проводить нас на охоту. Мы уже привыкли. Причем заметили: если Любовь Ивановна не пришла, то на охоту можно не ездить, удачи не будет, пустыми вернемся.

– А как же Дмитрич?

– Парадокс жизни, – развели руками мужики. – Вот говорят: «Родился в рубашке». Дмитрич появился на свет в глухой сибирской деревушке, сразу с ружьем. В его семье все мужики – охотники. Эта страсть, передаваемая от одного поколения другому, пришла к ним из глубокой древности, еще с охоты на мамонтов. Вот и Дмитрич с детства в тайге. Не может без нее. А Любовь Ивановна полная противоположность. У нее даже на таракана рука не поднимается. И ничего, вот уже не один десяток лет живут вместе весело и счастливо.

Машина, притормозившая на КПП в ожидании, когда наряд откроет ворота, уже тронулась, набирая ход, когда мы услышали стук в дверь КУНГа. Открыв ее, мы увидели бегущего Сашку. Правой рукой он придерживал сползающий с плеча огромный рюкзак. Левой зажимал под мышкой карабин в чехле.

– Привет, Санек, – поздоровались с ним охотники. – Ты чуть не опоздал. Давай поднажми.

Высунув головы из двери, мы стали спорить между собой.

– У него все получится, – утверждал Генка.

– Нет, не догонит, – покачал головой я.

– Ставлю на Сашку, – орал Толик.

Сашка поднажал и, практически догнав машину, изловчившись, забросил рюкзак в кузов, но в это время «Урал» прибавил ход, и разрыв между Сашкой и дверным проемом стал резко увеличиваться.

– На «отлично» время вышло, – констатировали мужики. – Давай, Сань, соберись. Попробуй еще раз.

Но по сползающей на лоб шапке, по заплетающимся ногам было видно, что новый рывок Сашке не под силу, да и машина тем временем все набирала скорость.

– Сейчас я вам колеса продырявлю, – остановившись, Сашка достал карабин из чехла.

– А ведь продырявит, – закивали мужики и стали неистово колотить по стенке КУНГа.

Из кабины притормозившей машины вывалился недоуменный Дмитрич.

– О, Санек, – удивился он. – А твоя сказала, что ты не едешь на охоту.

– Ага, сейчас, открытие сезона, а я не еду… – бормотал Сашка, когда охотники дружненько помогали ему залезть в будку.

Отдышавшись и устроившись поудобнее, Сашка поведал:

– Как-то, примерно полгода назад, после всех этих задержек получил я сразу две зарплаты, да еще и премию к тому же. У жены сразу зуд начался, глаза горят, по ночам спать не может. «Поедем, – говорит, – к друзьям во Владивосток на выходные. Давно зовут. По городу погуляем. Развеемся. Пивка попьешь. С Серегой посидите – когда уж последний раз виделись?» Этим-то она меня и купила. С Серегой-то мы, конечно, посидели. Душевно так – пока жены по разным комнатам не разогнали, а чуть забрезжил рассвет, моя уже тормошит меня: «Что же мы все время дома? Пойдем погуляем. Город посмотрим. Воздухом подышим». Воздухом мы дышали в огромном четырехэтажном супермаркете. Пару часов на первом этаже, примерно столько же на втором… Толчея, люди снуют, как муравьи, всем чего-то надо, и моя, вальяжно так водя рукой: «Покажите мне вот это. Нет, лучше вон то… А у вас есть…» Блин, я уже не могу. Я устал. Я сознание теряю. Лучше бы по тайге подстреленного кабанчика выносить километров пять. Благо на третьем этаже заприметил кафешку. Жене говорю: «Дорогая, чтобы ты в полной мере могла насладиться этим потрясающим шопингом, я готов избавить тебя от лишнего и покараулить твой драгоценный груз». Она легко согласилась, оставив возле столика сумку и пакеты с уже купленным товаром. Сижу, пиво пью, на часы поглядываю. Час проходит, второй… Она не появляется. До электрички, с которой нам потом пересаживаться на поезд, остается совсем немного, а ее все нет. Я уже нервничать начал – где ее искать в этом муравейнике? Появляется, вся всклокоченная, пакетами обвешанная как новогодняя елка… Как мы бежали! До этого я так бегал всего один раз в жизни – еще в детстве, когда за мной гнался наш деревенский бык Яшка. В руках пакеты и сумки, в зубах пакеты… Под мышками тоже. В электричку вскочили, когда уже двери закрывались. Самый большой пакет ими прищемило, еле выдернули, благо там одни шмотки были, ничего не попортилось. На сиденье грохнулся, отдышаться не могу. Мне бы вздремнуть, а она пакетами шелестит и меня за рукав дергает: «Ты не представляешь, что я купила!» Ну, думаю, хана дело, сейчас она все это примерять начнет прямо в электричке. В понедельник на работу вышел разбитый, будто вагон с углем разгрузил. Один! Всю неделю не мог оклематься. А тут как-то по доброте душевной пообещал ей поездку повторить. Так ей в эту субботу приспичило. Объясняю: «У меня охота! Открытие сезона!» А она: «Что, твой сезон не может до следующей недели подождать?» Во баба дает!

Сидящий напротив меня Васька щеголял новыми, от силы пару раз до этого надетыми берцами. Почему-то один из них был зашнурован проводом в ярко-красной оплетке.

– Вась, а чего, со шнурками напряженка? – обратился я к нему. – Сказал бы, я бы тебе подогнал.

– Со шнурками нет проблем, но это мой талисман, – задрав ногу и продемонстрировав его, Васька рассказал: – В прошлом году почти весь сезон меня преследовали неудачи. Не шел на меня зверь, хоть ты тресни. Дмитрич меня на лучшие номера ставил и по самому перспективному маршруту пускал – безрезультатно. Зверь меня за версту чуял и обходил стороной. А тут как-то порвался у меня шнурок на берце. Я его в узелок завяжу, он тут же рвется в другом месте. Нашел я на старом заставском стрельбище кусок кабеля. Разделал. Из пучка разноцветных проводов выбрал вот этот, красный. После этого в первом же загоне на меня здоровенный секач вышел. На следующей охоте я рогача завалил. А тут, перед очередной поездкой на охоту, получил я новые берцы. Старые, естественно, отнес на помойку. На охоту поехал в них и за трое суток, проведенных в тайге, не то что приличного зверя, бурундучка сопливого не видел. Домой вернулись, я прямиком на помойку, благо мусор не вывезли, а берцы я не в контейнер выбросил, а рядом положил. Достал я свой заветный проводок и в новый ботинок вместо шнурка вставил. А тут как раз закрытие сезона, и снова я отличился. Вот с тех пор и не надевал их больше, в кладовке стояли, на самом почетном месте своего часа дожидались.

Разговор тут же перешел на охотничьи приметы.

– У Дмитрича их две, – сказал Генка. – Одну из них ты уже знаешь. Вторая, по его стойкому убеждению, в ночь, предшествующую выезду на охоту, нельзя грешить, то есть спать с женщиной, даже с женой. Конечно, за всеми нами он тут уследить не может, но всякий раз, когда нас постигает неудача, бухтит: «Опять кто-то нарушил „святой завет“. Не утерпел, подлец, весь коллектив подвел…» Причем все шишки достаются тому, кто допустил хоть какую-либо малейшую оплошность во время охоты. Все оправдания последнего, что он и в мыслях такого не держал, Дмитричем в расчет не берутся, и он неизменно отвечает: «Примета верная, проверена годами».

– Все эти общепринятые приметы, типа: черный кот, пустые ведра… Фигня на постном масле, – вступил в разговор Васька. – У каждого должна быть своя примета, индивидуальная, действующая. Вот, к примеру, ездил я в отпуск в родное село, так мужики рассказывали, – продолжил он. – Живет со мной на одной улице Михалыч – мужичок невысокого роста, щупленький, плюгавенький. А на старости лет он еще больше усыхать стал, но весь такой бодренький, очень подвижный – этакий живчик. Рыбак страстный. Жена же его, Алевтина, женщина и без того высокая, выше Михалыча на голову, с годами, наоборот, только прибавила в мощи и весе. Так вот, мужики с Михалычем пару месяцев на рыбалку ездили безрезультатно, как отрезало. Одна мелочь. Больше денег потратят на поездку, еду, наживки… чем той рыбы наловят. На очередную поездку Михалыча Алевтина наложила вето. Мужики стоят у ворот, ждут, а он по дому мечется. Пробовал в окно выскочить, но жена поймала его за шиворот и вернула обратно в хату. В дверь хотел проскочить, но она на пороге встала, ноги расставила, руки раскинула, чуть ли не весь дверной проем заняла. Хотел Михалыч у нее под мышкой проскочить – так к дверному косяку прижала, что чуть ребра не хрустнули, и тогда пошел он на хитрость, чем-то отвлек ее внимание, а сам между ног юркнул. Алевтина хотела было присесть, но вовремя сообразила – конец тогда Михалычу, не выживет. Пока соображала, как быть, Михалыч уже был таков. В тот день вся рыба в озере к ним в очередь выстроилась. Катки пустили – шесть щук взяли, причем парочка килограммов на семь-восемь. На спиннинг, что ни заброс, поклевка, то судачок, то окунь или щучка. В общем, килограммов по 30 на человека взяли. С тех пор в их семье стало традицией – как только Михалыч соберется на рыбалку, жена в дверном проеме становится и якобы не пускает. Без этого ритуала можно не ездить, удачи не будет.

– А он со снастями пролезает или без?.. – спросил Сашка.

– А какая разница? Блин, вот ты думаешь, что я все выдумываю, – обиделся Васька.

– Не скажи, – продолжал настаивать Сашка. – Тут нюансы нужны, иначе примета действовать не будет.

– Со снастями, – вспылил Васька. – Со всеми удочками и наживкой…

– И надувной резиновой лодкой, – дополнил Генка.

– Уже надутой, – вставил я.

– Скажи, вот тебе зачем? Ты же не рыбак, – обратился Васька к Сашке.

– Так я, может, это… перед поездкой на охоту буду под Людкой проползать вместе с карабином, – пояснил Сашка.

– Ага, оптику не забудь прицепить. Может, разглядишь чего, – подколол его Васька.

– И ну ее, эту охоту, – добавил Генка. – Теперь мы тебя вообще не дождемся. Пока ты там пролезешь.

«Урал», кряхтя и постанывая на ухабах и рытвинах, наконец-то, изможденно вздохнув, остановился.

– Все, приехали, – возвестил открывший дверь КУНГа Дмитрич. – Всем оправиться. Часа три-четыре вздремнем, а с рассветом, попив чайку, с соседнего распадка и начнем.

Вытаращенными фарами машина выхватывала из векового забвения пушистые кедры на противоположном берегу речушки, несущей быстрые темные воды. В тех местах, где она замедляла свой бег, сказочный мороз-воевода уже успел сковать ее тонким ледяным панцирем. Эта речка сейчас больше походила на ручей, но она, как и все приморские речки, имела буйный, взбалмошный характер. Во время продолжительных осенних дождей, вбирая в себя всю скатывающуюся с сопок влагу, она превращалась в мощный бурный поток, который, сметая все на своем пути, вырывая с корнями кустарники и деревья, нес их в своих мутных водах, пока те, поверженные, зацепившись корнями и кронами за спасительный клочок земли, буреломом не оседали вдоль ее берегов. Сейчас, в свете фар, эти торчащие, припорошенные снегом, корни и ветви превратились в забавные фигурки кикимор, леших и прочей живности. Стоило чуть-чуть присмотреться, включить воображение, и в таинственной лесной глуши крались тигры, убегали зайцы… Но они вовсе не были злыми и пугающими. Наоборот, вместе с запутавшимися в ветвях, подмигивающими звездами звали сыграть в забавную игру.

– Дмитрич, может, костер разведем, чайку согреем?

С морозного пьянящего воздуха не хотелось лезть в душный кузов. Уставшая звезда, свалившись с небосклона, цепляясь за раскинутые на фоне ночного неба ветки, обжигая их огненным хвостом, растворилась в темной бездне, так и не долетев до земли. Казалось, что она специально замедлила свой полет, чтобы я загадал желание.

– Спать, – вернул меня на землю Дмитрич, и я, не успев, поморщился от досады. – У костра вечером насидишься, а денек обещает быть трудным. Набегаешься по тайге вдоволь, так что сейчас лучше вздремнуть.

Перед вторым загоном решили немного перекусить. Хоть я и не подавал вида, но Генка, видя, что я расстроился из-за своей оплошности, подсел поближе.

– Да не переживай. С кем не бывает? Даже с бывалыми охотниками случаются казусы. Вон с тем же патриархом охоты Дмитричем, – успокаивал он меня.

– Да ладно, – не поверил я.

– Охотились мы как-то в пади Рассыпная, там старенькая, заброшенная железная дорога, – отложив тарелку, Генка покосился на Дмитрича. – В одном месте она по высокой насыпи проходит, метров на восемь возвышается над окрестностью. С одной стороны подъем покруче – по нему Дмитрич осторожненько на насыпь карабкается, чтобы посмотреть, что там, за насыпью, творится. С другой – более пологий – по нему олень поднимается. Голова оленя, с могучими ветвистыми рогами, появилась над насыпью на пару секунд раньше, и тут же с противоположной стороны, почти напротив, словно поплавок из-под воды, вынырнула голова Дмитрича. «У-у-у…» – трубно, с надрывом проревел от неожиданности олень. «А-а-а…» – истошно заорал Дмитрич, и они бросились в разные стороны. Олень в чащу, откуда пришел. Дмитрич, забыв про карабин, кубарем вниз.

Охотники, слышавшие эту историю не раз, все равно заржали.

– Да ладно, не преувеличивайте. Я на половину насыпи спустился – только тогда про карабин вспомнил, но оленя уже и след простыл, – попытался утихомирить смеющихся Дмитрич и многозначительно добавил: – Как говорится, и на старуху бывает проруха.

– А «проруха» – это что? – спросил я.

– Ну не знаю, поговорка такая, – почесал затылок Дмитрич. – Спрос, наверно?

– Да какой может быть спрос на старух?

– Ну как… Борщ сварить, носки постирать…

– «Проруха» – это давно устаревшее архаичное слово. Означает – ошибка, оплошность, досадный промах, – просветил все знающий Сашка.

Когда нас уже никто не слушал, занявшись каждый своим делом, Генка, помыв ложку и котелок, убирая их в вещмешок, сказал:

– Ты на Дмитрича не обижайся. Он хоть и с причудами, но мужик нормальный и охотник знатный. Все про зверей и их повадки знает, есть чему поучиться. Вот нас с тобой учили теории – как бесшумно передвигаться по лесу, а он на любой местности в любую погоду со спины к тебе подойдет – не услышишь и не почувствуешь. Да и стрелок отменный.

– Так чего же он тогда на «номер» не становится, а загонщиком бегает?

– Отстрелял он свое. Как сам говорит: «Я свой установленный лимит исчерпал. Внутренний голос подсказал, что все – с меня хватит, и любая жертва сверх этого лимита уже в тягость».

– Так зачем тогда он на охоту ездит?

– А вот поездишь с нами – сам поймешь. Не может он без леса. Это как наркотик – подсел, уже сложно соскочить. Но в отличие от наркотика тайга облагораживает и очищает. Ты заходишь в нее порой злой и уставший, со своими бедами, житейскими и служебными проблемами… И незаметно для тебя они растворяются, исчезают. Ты забываешь о них. Тайга забрала все твои заботы и печали, как губка впитала в себя, и ты выходишь с обновленной душой, очищенный и умиротворенный. Правда, для этого надо любить ее, знать и понимать.