Возвращение Каина

– Счастливый! – вздохнула она и сняла с полки несколько тоненьких книжиц. – Ну, спокойной ночи. Спи.

– А ты? – настороженно спросил Кирилл.

– Мне сегодня спать некогда. Да и нельзя.

– Есть нельзя, пить нельзя, спать нельзя, – перечислил он. – И зачем такая жизнь?

– Не искушай, сатана, – полусерьезно сказала она. – Я и так сегодня с ведьмой купалась… Спи, сказано!

«Уж не в монастырь ли ты собралась?» – хотел спросить Кирилл и вдруг услышал ее приглушенный и какой-то новый голос:

– Господи, благослови… Отче наш, иже еси на небесех. Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…

Он уже ничего не понимал, но чувствовал, что сквозь нагромождение своих догадок и размышлений, сквозь гремучую смесь своих восприятий и ощущений – одним словом, сквозь этот вселенский хаос вновь проступала та призрачная и нечаянная надежда…

– Верую во Единаго Бога Отца Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во Единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго…

Ему приснилось, будто он снова тонет, но не девичьими ногами опутанный, а скользкими и омерзительными рыбьими хвостами. Он не выдержал и вдохнул в себя воду. И удивительное дело – стал дышать водой, втягивая светлую и изрыгая черную, чернильную.

– Тиимать! – крикнул он от удивления и страха. И проснулся…

Она сидела на краешке тахты и зажимала ему пальцами нос.

– Доброе утро, – прогнусавил он.

– Ты во сне ругался, как последний ханыга, – заявила она. – Ужасно!

– Только ругался? – спросил Кирилл, потягиваясь. – А не кричал: «В атаку, за мной!» Или – «По танкам противника бронебойными – огонь!»?

Ему хотелось подурачиться – солнце уже блеснуло в окне и достало часы с кукушкой и с «тремя медведями» на циферблате; она была рядом, и весь вчерашний день ему не приснился. И теперь вставал новый, такой же необычный, взбалмошный и загадочный. Он попытался схватить ее и устроить щенячью возню, но она ловко увернулась и погрозила пальцем.

– Вставай! Десять минут на сборы и завтрак!

Сама была уже одета в легкое темно-бордовое платье, на шее – легкий газовый шарф. И завтрак – яичница и чай с бутербродами – стоял на столе.

– Лет через тридцать из тебя получится приличная жена, – обнадежил он, одеваясь. – Я согласен, подожду…

– Хам! Значит, тридцать лет я буду неприличной?

– Почему? Ты будешь просто кормить яичницей. И я согласен переждать этот срок! – Он сел к столу, схватил вилку. – Вкуснятина!.. А тебе опять нельзя?

– Опять, – сказала она с тоской.

– Нет, ты станешь хорошей женой! Тебя можно вообще не кормить! Экономия продукто-ов!.. Зарплату я домой приносить не буду, а сам стану питаться на халяву в солдатской столовой. – Он перестал жевать. – Нет, в самом деле, ты что, святая? Святым духом сыта?

– Перестань болтать, – обрезала она строго. – Шутки у тебя с утра…

– Виноват, – вздохнул Кирилл. – Просто утро хорошее… И я дожил до него. И не сбежал. А честно сказать – порывался…

– Спасибо…

– За что?

– За честность.

Она вдруг взяла вилку, потянулась к сковородке и уже наколола желток, однако отдернулась, вскочила:

– Нет! Удержусь!.. Доедай быстрее! Не соблазняй! Искуситель…

На улице было прохладно, безлюдно и как-то особенно светился воздух, словно в цейсовской осветленной оптике. Впервые они не летели сломя голову, шли чинно, под руку, и было обидно, что еще рано и почти нет прохожих. Газовый шарфик трепетал у нее за спиной и иногда касался щеки Кирилла, и ему чудилось, что это ее рука…

Он узнал вчерашнюю ночную дорогу: шли деревянными кварталами, ожившими и веселыми от петушиного крика, от коз, пасущихся на веревках, от веселой музыки из растворенных окон.

И вчерашнюю купальню он узнал, и реку, и горбатый пешеходный мост, по которому они перешли на другой берег. Прохожих здесь прибавилось, правда, шагали все больше старушенции с клюками, пожилые люди с маленькими детьми и редко – молодые девушки. Они влились в эту цепочку и скоро оказались у церкви, в отражении которой купались вчерашней ночью. Будущая жена Кирилла покрыла волосы газовым шарфиком, обмотала его вокруг шеи и шла потупленно. Перед дверью остановилась и, перекрестившись, поклонилась. Кирилл с любопытством следил за ней и потому не расслышал ее слов, сказанных тихо, в землю. А повторила она уже с недовольством:

– Сними фуражку!

В храме служба только начиналась, люди передвигались, негромко переговаривались, ставили свечи, писали какие-то записки. Она подвела Кирилла поближе к алтарю, в первые ряды, и, оставив его руку, замерла с опущенной головой. А он стоял во фрунт с фуражкой на сгибе левой руки и, блуждая глазами по иконам, не знал, что делать. Он был некрещен и в церковь заходил всего один раз, в увольнении. Тогда ему не понравилось среди старух, и священник был какой-то убогонький, гнусавый, старый, что читал, о чем пел – ни слова не понять. Правда, Кирилл однажды даже ночевал в пустом, заброшенном храме во время учений по теме «Танковая рота в наступлении». Среди поля больше ничего не было, а танковая теснота уже грызла суставы и кости. Курсанты расстелили брезентовые чехлы и спали вповалку. И ночью ходили мочиться в дальний угол… Кто-то еще сказал, что этого делать нельзя даже в заброшенном храме, но на улице была темень и дождь, и потому над говорившим лишь посмеялись, мол, солдаты – святые люди, а война все спишет.

Стоя пред алтарем, напротив изукрашенных резьбой и позолотой дверей, Кирилл почему-то вспомнил именно этот случай и не увидел гнева в Божьих глазах на иконах. Напротив, они смотрели на Кирилла весело и с любовью. Быть может, потому, что солдаты действительно святые люди…

Он привык стоять в строю и оттого не чувствовал усталости, но она через час вдруг оперлась на его руку, обвяла.

– Мне плохо… Душно… Выведи меня, – прошептала она.

Они осторожно пробрались через шеренги прихожан и вышли из церкви. Она отдышалась, а Кирилл засуетился, предлагая воды или вообще пойти на речку и искупаться. Однако она лишь отрицательно мотала головой и потянула его на кладбище за храмом. Высокий старый лес поднимался стеной, как в Дендрарии, и среди деревьев теснилось множество могил с простенькими крестами и богатыми надгробьями из черного мрамора. Здесь, в тени, ей стало лучше, но она не хотела сидеть и все тянула в глубь кладбища, где заливался одинокий и совсем не пугливый соловей.

– Что-то тебе покажу, – проронила она. – Мне и раньше казалось, я жила уже… А когда увидела… Пойдем!

Возле обветшавшей, прогнившей насквозь железной часовенки она раздвинула кусты цветущей сирени.

– Смотри… Правда, похожа?

Из высокого надгробного камня с точеными шпилем и карнизами выступало девичье лицо с гладко зачесанными волосами – печальное, задумчивое и светлое, несмотря на то что было выточено из черного мрамора. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь сирень, окрашивали его в нежный розоватый цвет и словно оживляли камень.

– Когда первый раз увидела – чуть с ума не сошла, – шептала она. – Нет, скажи, правда, похожа? Или я навоображала себе?..

Кирилл, оберегая ее от веток, протиснулся ближе к черной чугунной оградке. И в этот миг боковое зрение запечатлело что-то пугающе-тревожное и неестественное – как тогда мраморную руку в Дендрарии. Но прямо перед глазами было надгробие с девичьим образом, которое притягивало взгляд. Схожесть виделась: высокий чистый лоб, гладкие волосы, чуть впалые щеки и нежный, какой-то ласковый подбородок. Схожесть была даже в том, что обе они смотрели друг на друга печально и задумчиво, и всякий третий, оказавшись рядом, ощущал какое-то тихое оцепенение, когда в голове нет ни единой мысли.

– Похожа, – с хрипотцой проронил Кирилл и поискал взглядом то, что так неожиданно насторожило его. Рядом, за кустами сирени, виднелся еще один черный исполин с точеным, выпуклым крестом, за ним – поменьше, с шаровым навершием.

– Иногда прихожу сюда и стою, – призналась она. – А мой любимый цвет – сиреневый… За могилой никто не ухаживает. Она же умерла семьдесят пять лет назад!.. Надгробие врастает. Сначала я хотела убрать могилку, выполоть траву, снять дерн… Потом подумала – зачем? Пусть врастает. И кладбище это постепенно погрузится в землю. И черные камни будут стоять под землей вечно…

Кирилл слушал и бродил взглядом по могилам. И всякий раз внимание притягивал обелиск с шаровым навершием. Там тоже что-то было изображено, но скрывалось за сетью ветвей.

– Знаешь, кто-то ходит и разбивает камни, – продолжала она. – А теперь еще и воруют… Ее же никто не тронул. Ни одной царапины. И даже крестик цел… Знаешь почему?

– Почему? – машинально спросил Кирилл.