Чёрная сова

– Я знаю, ты ее привез! – прокричал он и застучал в стекло. – И мне надо ее увидеть!

Похмельный синдром, кажется, превращался у него в патологический, горящие глаза блистали, на запекшихся губах тянулась липкая слюна – страдал от жажды.

– Обойдешься! – огрызнулся Терехов и включил передачу.

Напарник повис на ручке.

– Андрей! Прошу пять минут!… Ну, три! Мне надо ей что-то сказать! Я знаю, как можно ее вылечить!

– Сам лечись, идиот! – Андрей дал газу – Сева побежал, как на привязи.

И скоро оторвался, упал на асфальт, запутавшись в модно обвисших джинсах. Терехов притормозил, приспустил стекло – напарник вроде бы поднимался на ноги. Можно было ехать, и тут по ушам резанул его полубезумный голос:

– Все равно!… Я все равно отниму!… Или никому не достанется!…

8

Человеческий дурной ор в полнолуние, да еще в пустынном, каменистом пространстве, вызывал цепенящее чувство сильнее, чем звериные голоса. А эхо, отражаясь от ближних белых гор, колотило по ушам и будоражило воображение: то ли человек передразнивает волков, подражая им, то ли воет от страха или даже напротив, учит вкладывать в звучание глубокие внутренние переживания. Потому что когда он умолкал, то звери словно пытались воспроизвести то, что нес человеческий крик. Но очищенное от страсти, охлажденное снежными вершинами, эхо путало, перемешивало краски голосов, до слуха доносился лишь их леденящий гул. Потом вообще все голоса слились, и который волчий, который человеческий было не отделить.

– Луноход! – вдруг догадался и чему-то обрадовался Рубежов. – Это он!

– Зачем? – как-то нелепо спросил Терехов, стряхивая озноб. – Какой смысл?

– Приедет – спросите… Но это он! Кто еще отважится болтаться ночью? И зверем выть?

– Раньше слышал?

– Нет… Мужики говорили. Правда, давно, года четыре назад. Будто воет в полнолуние.

– Неужели забыть не может?

Сержант вслух говорить не захотел, но повертел пальцем у виска.

– У меня отбой. И вам предлагаю не сходить с ума. В волчью ночь вся застава на ногах, а я усну! Пусть воют!…