Вариант «Бис»

– У тебя в Ленинграде ничего слышно не было? – спросил Новиков.

– Да нет, откуда? Я последний день в Кронштадте провел, а потом сразу сюда.

– Ну нельзя было так! Нельзя! Я же говорил! – Шапошников повысил голос, на него обернулись. Немедленно после этого в комнату вошел Сталин.

Быстро поздоровавшись с присутствующими, он прошел к своему столу и, усевшись, молча показал рукой Василевскому на уже открытую карту.

– Вчера, в шесть часов утра, – начал Василевский, – германская 4-я армия Госбаха, при поддержке части сил 2-й армии Вейса и 7-й танковой армии, нанесла мощный контрудар по войскам Второго Белорусского фронта, в течение двух первых часов полностью прорвав позиции 48-й армии генерала Гусева и раздробив их на несколько изолированных участков. 17-я стрелковая дивизия полковника Гребнева дерется в полном окружении и несет тяжелейшие потери. 3-я армия генерала Горбатова, – он показал ее положение на карте, – попыталась деблокировать дивизию, но вынуждена была перейти к глухой обороне и по последним данным прочно удерживает позиции в районе Лауенбурга. 50-я армия генерала Болдина, понесшая тяжелые потери в предшествовавших боях, оказалась неспособна противостоять удару и с боями отходит к югу. Против нее сейчас действуют по крайней мере две полнокровных германских механизированных дивизии – 18-я и дивизия «Великая Германия». Некоторые части армии дерутся в частичном окружении, и существует риск, что ее позиции также будут прорваны.

– Что предпринимается для восстановления положения? – спросил Сталин после тяжелого молчания.

– 48-й армии передан стрелковый корпус из фронтового резерва 49-й армии Гришина. Есть надежда, что он сумеет задержать продвижение Вейса и выгадать нам время для организации встречного удара.

– Один корпус?

– Товарищ Сталин, – Василевский понизил голос, что было признаком сдерживаемого волнения. – Это не стратегическое наступление. Это их отдельный тактический успех против сил одного фронта! Через два дня мы разорвем их на части, и они пожалеют, что вообще в это ввязались! 8-й Гвардейский танковый корпус Попова к утру развернется позади 48-й армии и нанесет по прорвавшемуся противнику лобовой удар. Устойчивость ему обеспечат пять противотанковых артбригад.

Он показал позиции, дугой огибающие тылы 48-й армии.

– 5-я Гвардейская танковая армия под командованием Вольского и приданный ей 8-й мехкорпус Фирсовича сейчас перемещаются западнее, изготавливаясь к удару, который должен отсечь армию Вейса. 3-й Гвардейский кавкорпус Осликовского наносит фланговый удар, а в полосе его атаки не выживают. Мы бросаем в бой все, что может двигаться, указанные мной части завтра вцепятся немцам в бока. Восьмого – переходят в решительное наступление остальные армии фронта.

Василевский остановился и перевел дыхание.

– На острие удара будет находиться 2-я Ударная армия Федюнского с 1-м Гвардейским танковым корпусом Панова, во втором эшелоне у нас будет еще одна полнокровная армия – 65-я. Одновременно 70-я поддержит Горбатова – и я уверен, что вместе они проломят германские позиции в течение дня.

– Вы и раньше были так уверены, товарищ Василевский... – Верховный, казалось, постарел лет на пять.

– Я – отвечаю – за – свои – слова – товарищ – Сталин, – четко и раздельно ответил тот, со стуком положив на стол указку, едва не скинувшую на пол карандаш Мерецкова[45 - Мерецков Кирилл Афанасьевич, командующий Карельским фронтом.].

– Я предлагаю вынести на рассмотрение Ставки назначение Рокоссовского командующим Вторым Белорусским фронтом, – усталым голосом сказал Сталин. Это не было ответом, но Василевский, кивнув, пошел на свое место.

К общему удивлению, никакого продолжения не последовало, и совещание закончилось весьма быстро. Все достаточно полно осознавали, какую ответственность нес на себе Верховный Главнокомандующий, но очень немногие уже понимали, почему не слишком масштабный по меркам Восточного фронта сбой в операциях фронтов вызвал такую острую реакцию Верховного.

– Ты понимаешь что-нибудь? – шепнул Новикову Кузнецов, когда все поднимались из-за стола, уже после ухода самого Сталина. Тот только кивнул, ничего не ответив.

– Слишком цифр много, плохо запоминаю, – пожаловался Кузнецов вслух. – Номера, номера... То ли дело корабль, сказано: «Червона Украина» или там «Гремящий», и сразу все ясно. – Он вздохнул, вспомнив, видимо, «Украину»[46 - Н. Г. Кузнецов командовал крейсером «Червона Украина» в двадцатых годах.].

Несколько человек улыбнулись, но опять никто ничего не сказал, так что его попытка разрядить обстановку не удалась.

За последние дни произошло немало важных политических событий, и Сталину пришлось уделять не меньше времени общению с «командой» Молотова, чем с членами Ставки. В течение всего лишь первой недели сентября, сразу же после взятия Плоешти, советские войска вошли в теперь союзный Бухарест. 4-го из войны вышла Финляндия, оружием и упрямством добившаяся уважения огромного восточного соседа. 5 сентября Советский Союз догадался официально объявить войну Болгарии, 7-го Венгрия объявила войну Румынии, собираясь оттяпать у нее остатки Трансильвании, пока не пришли большие дяди и не прибили обоих. 9 сентября Болгария, продержавшаяся против Советского Союза целых четыре дня, благополучно сдалась. Это событие имело дополнительный юмористический оттенок, поскольку еще 8-го Федор Толбухин[47 - Толбухин Федор Иванович, командующий 3-м Украинским фронтом.] был назначен председателем Контрольной Комиссии в Софии. В обилии политических заявлений и колебаний политических весов в мелких отношениях европейских стран наиболее важным фактором была Финляндия, выход которой из войны позволил высвободить немало войск и авиации. 10 сентября армии Ленинградского и Прибалтийских фронтов, поддержанные с юга развернувшимися Белорусскими, перешли в стратегическое наступление на трехсоткилометровом фронте, продавливая оборонительные пояса и выжигая узлы сопротивления огнем и раскаленной сталью. Отчет Кузнецова Ставке откладывался несколько дней подряд, хотя его письменное заключение ее члены получили на следующий день после возвращения наркома ВМФ из Ленинграда. Совещания и доклады длились до трех-четырех часов ночи, вызванные с фронта генералы, серые от недосыпания, к своему удивлению обнаруживали, что и сидящие в Москве отцы-командиры выглядят не намного лучше.

Решение о снижении темпов наступления для получения выигрыша во времени, принятое всего-то две недели назад, не привело ни к чему, кроме самого факта переноса центра тяжести удара советской армии на несколько сот километров севернее. Ставка спешила. В последний день августа американцы вышли на старую французскую «Линию Мажино», 3 сентября британцы взяли Брюссель, и генерал-лейтенант сэр Майлз Домпси объявил Бельгию свободной. 10-го американские войска взяли Люксембург (значение этого события для Европейского театра военных действий, как с иронией высказался Сталин, невозможно было переоценить). 11 сентября, одновременно с началом советского наступления, американская 1-я армия перешла границу Германии к северу от Трира.

Было уже ясно, что Германии приходит конец, и договориться с западными союзниками ей пока не удалось. Тем не менее стало известно, что десятого числа Рузвельт и Черчилль встретились в канадском Квебеке – вероятнее всего, для совещания о том, что же все-таки делать с Советским Союзом. Никаких подробностей о ходе этой встречи узнать не удалось, но московское командование на всякий случай приготовилось к худшему. В войска начали поступать пособия по технике и опознавательным знакам западных членов Коалиции – но пока это логически объяснялось обычными мерами предосторожности против нежелательных инцидентов, именуемых в английском языке «Friendly fire», то есть «дружественный огонь». Это подняло общее настроение – казалось, что победа уже близка, еще чуть-чуть надавить, и упираемые в спину англичанами и американцами немцы развалятся.

Этого, однако, все не происходило и не происходило. Многочасовая артподготовка и десятки тысяч самолетовылетов за несколько дней выжгли первый эшелон противника, попавшие в ловушку у Лауэнбурга германские дивизии методично уничтожались артиллерией и давились траками танков. Накал воздушных боев над северным участком фронта достиг своего максимума к 15 сентября, после чего истребительные полки воздушных армий Журавлева, Науменко и Вершинина полностью очистили небо для штурмовиков и бомбардировщиков, еще более увеличивших число вылетов. Представители Ставки непрерывно находились в войсках, толкая фронты вперед двумя огромными стрелами. 18 сентября Жуков и Василевский на один день прилетели в Москву и прямо с аэродрома направились на чрезвычайное совещание Ставки. Представляя два бронированных кулака, сжатых своими секторами фронтов, они были признанными лидерами не терпящего мягкотелости оперативного искусства Восточного фронта.

– Кто первый? – улыбаясь, спросил Сталин, обращаясь сразу к обоим. Его привычка стравливать между собой людей по мелочам была не такой уж безобидной – однако открытой конфронтации он не терпел, пресекая ее жестко.

– Я полагаю, Александр Михайлович, как начальник Генштаба, имеет право первого голоса, – спокойно ответил Жуков. Подколоть его такой мелочью было просто нереально.

– Хорошо, – согласился Сталин с такой интонацией в голосе, будто его пришлось долго уговаривать. – Товарищ Василевский, начинайте, пожалуйста.

Василевский отдернул занавеску с широкой карты, захватывающей своим нижним краем Познань, и, глухо кашлянув, начал излагать положение дел на северном направлении.

– После того как решением Ставки 1-й Белорусский фронт был передан Георгию Константиновичу, на северном направлении, имея своей стратегической целью Штеттин, развивают наступление войска Ленинградского, 3-го, 2-го, и 1-го Прибалтийского фронтов, а также 3-го и 2-го Белорусского, – указка двигалась по карте, показывая сектора каждого из них. – Выгодное географическое положение, то есть пологое снижение к югу кромки Балтийского моря, а также успешное развитие наступления наших южных соседей, позволило значительно уплотнить порядки наступающих войск, глубоко их эшелонировав по оси восток-запад. Оставив южнее Варшаву, войска 2-го Белорусского фронта, значительно усиленные за счет резервов других фронтов и имеющие ближайшим южным соседом 70-ю армию Гусева, разворачиваются севернее, стремясь к соединению с войсками 3-го Белорусского фронта в районе Заальфельда. Это позволит нам отрезать значительную часть сил германской группы армий «Центр» – точнее, того, что от нее осталось к настоящему моменту. Остальные фронты наступают практически строго на запад, имея по три-четыре общевойсковых армии в первом эшелоне. Несмотря на все их усилия, добиться решительного прорыва фронта, как это было в начале лета, им пока не удается, поэтому массированный удар бронетанковых и механизированных частей отложен до развития определенного успеха. В настоящее время германская группа армий «Север» с тяжелыми боями отходит на запад, используя каждую водную преграду в попытках хотя бы временно стабилизировать фронт.

Василевский остановился и отпил воды из полного стакана, стоящего на краю ближайшего к нему стола.

– Вместе с тем, против войск координируемых мной фронтов, действуют следующие германские армии: из состава группы «Север» – 2-я и 16-я общевойсковые, а также остатки 18-й, из группы «Центр» – 3-я танковая и 4-я общевойсковая, плюс, по некоторым данным, еще и 7-я танковая армия. Против 3-го Белорусского фронта также действует танковый корпус «Герман Геринг». Таким образом, – Василевский со значительностью посмотрел на Жукова, – даже в случае стратегического прорыва на северном направлении ожидать молниеносного продвижения наших мобильных частей вдоль Балтийского побережья, по меньшей мере, рано, поскольку наши войска располагают здесь лишь одной танковой армией – 5-й Гвардейской, понесшей значительные потери при ликвидации германского прорыва. И, к тому же, передавшей сразу три, – здесь Василевский сделал ударение, – танковые армии Георгию Константиновичу. Оставшиеся мобильные части мы собрали в единый кулак – это корпуса Попова и Панова, два механизированных корпуса и 3-й Гвардейский кавкорпус. Из них наиболее боеспособны первые два.

Голос и выражение лица Василевского вновь стали жесткими:

– Силы, которые мы получили с Карельского фронта, незначительны, кроме того, большая их часть перебрасывается южнее. Я прошу членов Ставки обратить внимание на создавшееся нетерпимое положение на северном стратегическом направлении, где мы пытаемся добиться перелома, аналогичного южному, не имея при этом достаточных для этого сил. Я понимаю, что центральное направление весьма важно, но всего лишь две недели назад Ставка решила перенести основные свои усилия на север, так?

В помещении повисла тишина. Все посмотрели на Сталина, который молча поигрывал тяжелым карандашом, – не расхаживая по кабинету, как он обычно любил, а сидя на месте.

– Я, признаться, испытываю некоторые сомнения, – задумчиво произнес Верховный. – По поводу того, стоит ли нам продолжать придерживаться плана переноса основных усилий... на север. – Он снова помолчал. – Товарищ Василевский, ви закончили? Товарищ Жуков, а что ви скажете по этому поводу?

– Так точно, товарищ Сталин, закончил.

Василевский, тяжело ступая, вернулся к своему месту, в то время как Жуков поднялся и открыл соседнюю карту, с кирпично-красным пятном Берлина прямо у левого среза. У Василевского вдруг всплыла смутная ассоциация с детством и со школьным уроком – но он постарался отбросить все лишние мысли, сконцентрировавшись на главном.

– Я, конечно, понимаю чувства Александра Михайловича, – сказал Жуков, раздувая ноздри. – Но складывающаяся на центральном направлении обстановка не допускает двояких толкований. Сюда, и только сюда, нужно бить, бить и бить, всей мощью, всем, что у нас есть. На данный момент, – он полуобернулся к карте, – активными являются фронты: 1-й Белорусский Рокоссовского, 1-й Украинский Конева и вновь образованный 4-й Украинский фронт генерала Петрова. Наши южные соседи, 2-й и 3-й Украинские фронты, в настоящее время не предпринимают никаких масштабных действий, используя предоставленную паузу для переформировки и накопления сил.

Жуков говорил напористо и агрессивно – так, что его слова изначально воспринимались, как имеющие большее значение. Все привыкли, что наиболее важной операцией всегда руководил Жуков, и его напористость часто приносила свои плоды, заставляя Ставку принимать его собственное мнение как наиболее верное, давая Жукову почти все, что он попросит для очередного удара. До сих пор об этом никто, кроме обделенных, не пожалел.

– Против нас действуют значительные силы, но я сомневаюсь, что немцам удастся еще долго выдерживать такое давление, которое мы на них оказываем. У немцев на нашем участке имеются две танковых армии, 1-я и 4-я, но остались ли у них танки? По данным нашей авиаразведки, после летних операций танков там не осталось совсем. 17-я армия Шульца и 9-я армия пытаются действовать против 1-го Белорусского фронта, но Константин Константинович дает им прикурить настолько сильно, что даже переименовывать группу «А» обратно в «Центр» не было особого смысла – через две недели ее можно будет смело расформировывать. 1-я венгерская армия, как известно, сдалась, и образовавшуюся на ее месте дыру немцы пытаются заткнуть чем попало – в частности, перебрасываемым туда 11-м корпусом.

Жуков, очертив на вертикальной карте расположение немецких армий, подошел к большому столу и развернул более крупномасштабную карту, придавив норовившие свернуться края свинцовыми гробообразными грузиками.

– В ожидании появления разрывов в перерастянувшемся севернее и южнее Лодзи германском фронте мною созданы два мощных кулака из бронетанковых, механизированных и кавалерийских частей, которые перейдут в решительное наступление при первой же возможности. Мы сделали так на Северной Украине, и я не вижу причин, по которым мы не можем рассчитывать на успех здесь. Итак, – указка Жукова ткнулась в Лодзь, – 1-й Белорусский фронт, в состав которого включены 2-я Гвардейская танковая армия Богданова и 1-я Гвардейская Катукова, переброшенные с 4-го Украинского, нанесут двойной удар севернее Лодзи в направлении на Шубин и южнее – на Познань. Дополнительный отвлекающий удар чуть южнее самой Лодзи нанесут 9-й танковый корпус Кириченко и 7-й кавкорпус Константинова, которые должны на максимальной скорости выйти к Косцяну и продемонстрировать угрозу флангу германской 9-й армии.

Жуков оглядел присутствующих, ожидая комментариев, но Сталин поднял на него вопросительный взгляд и снова склонился над картой, заставив маршала продолжить.

– Одновременно один мощный удар нанесет 1-й Украинский фронт, 4-я танковая и 3-я Гвардейская танковая армии которого в течение недели должны выйти к рубежу Лешно—Бреслау. Еще южнее предполагается серия локальных ударов силами 1-го Гвардейского кавалерийского и 31-го танкового корпусов. Сюда не входит 4-й Гвардейский танковый корпус Полубоярова, который нам пришлось отвести с фронта после тяжелых потерь, понесенных им в боях с германским 42-м корпусом, а также 1-й Гвардейский танковый корпус Баранова и 25-й танковый корпус генерала Фоминых, остающийся в резерве фронта.

– Да... – протянул Сталин. – Это, конечно, впечатляет. Я думаю, что немцам пора снимать сапоги. Ваш «Первый сельскохозяйственный фронт» им крови-то пустит...

Увидев недоумение, появившееся на лице Жукова, Сталин, рассчитывавший именно на такой эффект, с удовольствием пояснил:

– На одном фронте у вас и Гусев, и Курочкин, и Коровников с Рыбалко, и даже Гусаковский с Барановым. Вы что это там себе думаете, колхоз завести?

– Надо еще учесть Конева, – согласился Жуков. – Да и Гречко туда же. Один только я не вписываюсь...

Он хотел было пошутить по поводу «сельскохозяйственного вредителя» – но вовремя прикусил язык. Употреблять это слово при Сталине лишний раз не стоило, даже в такой обстановке.

– С вашим планом я согласен, – очень мягко сказал Сталин. – Думаю, что и остальные члены Ставки меня поддержат.