Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль

– Да, товарищ Сталин, мне не нужно, чтобы эскадра героически погибла за Родину. Мне нужно, чтобы ее противники погибли за свою родину. Я продолжаю настаивать на кандидатуре Левченко.

– А был ли адмирал Левченко в морском бою? Уверены ли вы, что он поведет себя правильно? – Верховный, пользуясь привычными оборотами, накладывал личную ответственность на каждого подчиненного.

Кузнецов усмехнулся.

– В морском бою из всех нас были только два человека: я и Лев Михайлович Галлер[77 - Заместитель наркома ВМФ, автор программы «Большого флота». После победы был репрессирован по «делу адмиралов» и умер в тюрьме.]. Больше никто и никогда в бою из адмиралов не был…

– Про вас я помню, в Испании, – кивнул Сталин. – А Галлер?

– Старшим офицером на «Славе» в Моонзундской операции.

– Да, и это я тоже помню, – кивнул Сталин еще раз. – И больше никто?

– Больше никто. Лев Михайлович уже старый человек, а вот если бы вы разрешили мне…

– Не разрешу.

Кузнецов даже не успел обрадоваться внезапно появившейся возможности.

– Хватит с вас «Балеареса»[78 - Тяжелый крейсер испанских националистов, потопленный торпедами республиканских эсминцев (насколько известно, советником на одном из них был Н. Г. Кузнецов) в ходе рейда на базу республиканского флота в Картахене в ночь с 5 на б марта 1938 года.], вы мне здесь нужны.

– Жаль, что Иван Степанович…

– Да, жаль. – Сталин, чуть наклонив голову, подумал. – Нет. Исакову нельзя. Хотя, не будь увечья, он прекрасно бы подошел[79 - Адмирал Иван Степанович Исаков потерял ногу после тяжелого ранения в 1942 году под Туапсе, где он попал под штурмовой удар «мессершмиттов». В дальнейшем находился на штабных должностях.].

– Согласен.

– Александр Михайлович, – обернулся он к задумавшемуся Василевскому. – У нас ведь уже есть один Москаленко?

– Так точно, Кирилл Семенович Москаленко, на тридцать восьмой армии.

– А равен ли линейный крейсер армии?

– Я считаю, равен.

– А я считаю, и больше армии, – добавил Кузнецов. – Сколько труда вбухали, сколько времени. Могли три армии снарядить от ботинок до гранат.

– И правильно сделали, что вбухали, – усмехнулся в усы Сталин. – Теперь они должны отрабатывать то, что мы в них вбухали. – Это слово ему, видимо, очень понравилось.

Шахурин отчитался по выпуску высотных моторов и кислородного оборудования для истребителей ПВО – и то и другое задерживалось, тормозя формирование новых частей. Верховный, однако, никаких репрессивных мер не предпринял, понимая стоящие перед промышленностью трудности.

– Еще неделю вам даю, – сказал он. – Через неделю доложите, что моторы устанавливаются на перехватчики и что проблемы с кислородом решены. Понятно?

Всем было понятно.

Северные фронты, подкрепленные резервами Ставки и ударными частями, переброшенными с южного направления, уверенно двигались вперед. Узкие красные стрелы наступающих армий вытягивались на запад все дальше, закругляясь локальными ударами по местным целям. Язык Ленинградского фронта навис над Штеттином. А уже на следующий день, пробив позиции 32-го армейского корпуса, он изогнулся к северу, поворачивая к Свинемюнде, обжимаемому одновременно с востока.

Второй Белорусский фронт передал Говорову 2-ю ударную армию Федюнинского, вклинившуюся между двумя отступающими дивизиями СС. После коротких маневренных боев армия наконец вырвалась на оперативный простор, сразу обрушив весь северный фас германской обороны. Через считаные часы 2-й Белорусский начал наступление южнее Штеттина, раскроив германскую группу армий «Висла» на три неравные части между 65-й, 70-й и 49-й армиями, пронзив ее стрелами продвигающихся на запад танковых и кавалерийских корпусов.

Стремительное продвижение частей фронта поддерживали не только входящая в его состав 4-я воздушная армия, но и специальная ударная авиагруппа Ставки ВГК. Генерал Кравченко, жаль, не дожил: он командовал такой группой в 1942 году.

С этого дня темп наступления увеличился в десятки раз. На рокадах с обеих сторон днем и ночью стоял непрерывный рев – обе стороны гнали на север технику и мотопехоту с максимально возможной скоростью. Веер советских ударов, развернувшись, вытянулся к Штральзунду, Ростоку, Висмару, Людвиглусту и дюжине других больших и маленьких городков Мекленбурга и Померании, нависая огромным кулаком над самим Берлином.

Василевский убыл на фронт, за ним последовал Жуков, приняв готовящийся к удару 1-й Белорусский вместо Константина Рокоссовского, с двенадцатого числа возглавившего 2-й Белорусский фронт. Воронов находился на севере, Голованов тоже, и на заседаниях Ставки и оперативного управления Генерального штаба было тише, чем обычно.

Слово «Берлин» витало в воздухе. До города еще оставалось сто с лишним километров, напичканных минами, противотанковыми надолбами и отборными немецкими частями, но первые наметки будущих планов по его окружению и штурму уже начали проскальзывать в обсуждениях, вызывая вполне понятное волнение. К этому короткому осеннему месяцу все они шли многие годы, принося невиданные в истории человеческие жертвы, и теперь каждый пробовал это слово на вкус… «Берлин»… Вкус был металлическим и соленым, почти как человеческая кровь.

Два самых мощных фронта – 1-й Украинский и 1-й Белорусский – смотрели в сторону Берлина с вожделением и опаской, как стая волков, загнавших в болото лося. Очень хочется впиться ему в горло, насладившись убийством, но торопиться и начинать первым не хочется совсем – лось силен, матер, как и сами волки, и терять ему уже нечего. Фронты копили силы, перегоняли технику, подтягивали к переднему краю сотни составов с боеприпасами и сотни маршевых рот – и ждали.

Каждый день развития наступления на севере был выгоден советской стороне. Немцы сконцентрировали слишком много сил в центральной части Германии и, нервничая, наблюдали, как русские широким фронтом продвигаются им за спину, готовые развернуть острие удара в их сторону, но все еще этого не делающие.

Это была война нервов. Гитлер приказал ни одну дивизию, ни одну роту от берлинских рубежей не отводить и продолжал усиливать играющую центральную роль в обороне Берлина 4-ю танковую армию Неринга за счет частей, активно перебрасываемых с Западного фронта. Остатки доставались Мекленбургу, но это напоминало бросание в костер сухих листьев: в течение двух дней вступающие в бой дивизии становились инвалидными командами, теряя до двух третей боеспособности.

К пятнадцатому октября группа армий «Висла» была расформирована – чисто официальное телодвижение германской военной бюрократии, худшей из всех возможных. Падение Афин не позволило немцам высвободить какие-либо дополнительные силы, которые можно было бы перебросить на север, поскольку англичане проявили удивительную цепкость, загоняя отступающие германские части в Югославию – на прокорм дружелюбным до невозможности ребятам Тито.

Шестнадцатого октября 70-я армия форсировала Эльбу своими передовыми частями в самом устье, через день дотянулась до Любека и остановилась, вцепившись в город железной хваткой. Попов предпочел потерять день, дожидаясь отставшие на марше части, но не поворачивать на север к Килю без надлежащего превосходства в силах и разведки. Слишком велик был риск нарваться на встречный удар свежих немецких частей – как совсем недавно нарвалась 48-я армия.

Развернутые фронтом на север армии Говорова, Еременко, Черняховского и Баграмяна дожимали отрезанную группировку, состоящую из 21-й немецкой армии, корпусной группы «Свинемюнде» и ошметков всякого фронтового мусора, включая последние остатки голландских и эстонских эсэсовцев. Масштабы развернувшейся бойни приблизились к советским поражениям сорок второго, почти зеркально повторив ситуацию: шарахающиеся взад и вперед массы пехоты, лишенной воздушной поддержки и разведки, непрерывные бомбежки мостов и переправ, штурмовки колонн, давящие людей танки передовых русских частей. И к этому – отсутствие приказов, отсутствие горючего, отсутствие всякого понимания масштабов происходящего.

Немецкий флот проявил исключительную и редкую настойчивость, пытаясь хоть как-то облегчить положение своих прижатых к морю войск. Эвакуация оторвавшихся от преследования подразделений, персонала военных и гражданских администраций, просто мирного населения, внезапно осознавшего реальность русского нашествия, – все это легло на корабли и суда кригсмарине. Крейсера, эсминцы и миноносцы, расстреливающие свой боезапас по наступающим русским войскам, сумели несколько снизить давление авиации на порты погрузки и конвои на переходе, но несколько случаев успешных торпедных атак советских подводных лодок и катеров привели к огромным людским потерям.

Немцы снова активизировали авиацию, но было видно, что та уже находится при последнем издыхании. Большая часть потерь ВВС РККА в эти дни приходилась на действия немногочисленных пар «охотников» из состава чертовых «зеленых задниц»[80 - Прозвище немецкой истребительной эскадры JG-54 Gr?nhertz, носившей до 1944 года на фюзеляжах изображение зеленого сердца.], бороться с которыми было практически невозможно. Это приходилось принимать как неизбежное зло, и, несмотря на все попытки плотно прикрыть небо в прифронтовой зоне, для десяти-пятнадцати экипажей в день слова Wir greifen аn![81 - Мы атакуем! (нем.)] были последними, которые они слышали в жизни. Впрочем, в ответ однажды удалось поймать и знаменитого «охотника» Хафнера, звено которого целиком было уничтожено «яками» в свалке, положившей конец его карьере везунчика[82 - Обер-лейтенант Антон Хафнер, 204 воздушные победы, одержанные в Африке, на Западном и Восточном фронтах.].

На фоне всего этого перед советским командованием одна за другой вставали тысячи проблем, которых не было раньше. Если будет новая война, как к ней готовиться? Что будет с Дальним Востоком? Как бороться с тысячами четырехмоторных бомбардировщиков? Если подвешивать к перехватчикам «эрэсы», как делали в начале войны, то это резко ухудшит их летные данные, и они не смогут эффективно противостоять истребителям прикрытия. Значит, нужно смешивать в атакующих порядках собственно ударные машины и те, которые будут их защищать.

Немалое число торпедных катеров, используемых флотами, были американской постройки – значит, если американцы перебросят в Европу свои собственные, их надо будет как-то различать. Если война начнется неожиданно, то их авиация настолько плотно перекроет все проливы, что эскадре вырваться в открытые моря будет невозможно, – значит, нужно выходить до официального начала этой фазы событий. Причем идти вдоль берегов, откуда действуют еще и германские бомбардировщики, субмарины, шнелльботы.

Если бы страна могла строить линкоры на севере! Но об этом не приходилось и мечтать. Верховный и Ставка давили на Говорова, который вступал в Данию буквально на цыпочках. Нужно было в быстром темпе перебрасывать на захваченные прибрежные аэродромы свою авиацию, переводить тральщики и начинать чистить фарватеры, которыми советские моряки не ходили несколько лет. Существовал Кильский канал, но бомбежки превратили его в цепочку вытянувшихся с востока на запад грязных мелких луж, шлюзы лежали в руинах. Нужно было кончать с немецкой 21-й армией и вырываться к Голландии и Скагену, чтобы уже на новых позициях, максимально отдаленных от родных городов, встречать гостей, подходящих к раздаче пирогов.

Все это требовало совершенно разных решений, обстановка менялась со сказочной быстротой, и реакция обычного человека просто не могла за ней поспевать. Единственный плюс заключался в том, что принципы управления западных держав придавали им такую инерцию, что на резких поворотах истории они не могли достаточно быстро отвечать на смену этой обстановки и теряли темп.

Немецкие части в Дании продержались два дня, их даже не пришлось сбрасывать в море. Осознав бесполезность попыток удержать русских на аккуратных датских равнинах, немцы отвели свои войска с полуострова, перебросив на запад все боеспособные корабли с Балтики. Базирующиеся теперь на Борнхольме и в Заснице части советской морской авиации совместно с катерами добили несколько отставших миноносцев и тральщиков, после чего в море наступило относительное затишье.

Датчане встречали освободителей цветами. Сохранившиеся за годы оккупации нетронутыми потрясающей, невиданной красоты города были заполнены тысячами людей. Выстроившись по обеим сторонам улиц, по которым грохотали траки идущих на север облепленных десантом танков, датчане с воем восторга размахивали красно-белыми и просто красными флагами.

Это была первая после Польши страна, освобожденная Красной армией, и первая, не выглядевшая так, будто ее двести лет топтала монгольская конница. Свинина и пиво подавались на стол в каждой расквартированной части, зализывающей раны после боев за Киль и Гамбург. Датские полицейские, снова щеголяющие с оружием и национальными эмблемами, отдавали честь русским регулировщицам в невиданных здесь ватниках, проталкивающим через их города колонны наземных служб авиации и флота.

Это было настоящее счастье, это было братство. На призывных пунктах формировались роты добровольцев для помощи братским народам Голландии и Норвегии, стонущим под тевтонским каблуком. Русские офицеры радостно хлопали по плечам молодых датских офицеров с двухцветными эмблемами на плечах. В составе Красной армии были эстонские части, были литовские, почему бы не быть и датским? Польские армии дрались южнее, но и им никто не запрещал носить свою форму и отдавать команды на своем языке.

Маленькая Дания не могла выставить армию, но за честь государства готовы были постоять тысячи молодых и горячих юношей, желающих отплатить бошам за унижение своей ни в чем не виноватой страны. Королевский датский корпус в составе двух дивизий, Зееландской и Ютландской, был сформирован исключительно из добровольцев. Он номинально вступил в подчинение 8-й армии генерала Старикова уже двенадцатого октября, хотя в нем еще не было ни оружия, ни формы, ни техники.

Многие советские офицеры с некоторым напряжением ожидали репрессий, арестов членов королевской семьи, священников, лавочников, но ничего этого не было. Нет, несколько дюжин коллаборационистов, не сумевших сбежать с хозяевами и замаранных в борьбе с подпольем, были повешены при большом стечении народа. И хотя некоторая часть местного населения считала, что это, может быть, все же слишком сурово, никаких претензий быть не могло. Каждое такое дело разбиралось при активном участии датских гражданских судебных органов и велось вполне достойно, без всякого давления с советской стороны.

В общем, Дания отделалась от войны сравнительно легко. На ее земле не было каких-либо масштабных боев, попытки датской регулярной армии к сопротивлению тевтонам были чисто номинальными и воспринимались немцами именно так: сдающиеся части получили официальные, положенные по протоколу почести, и на этом кампания 1940 года закончилась.

Отсутствие значительной, по европейским меркам, армии и весьма слабое сопротивление позволили тогда Дании избежать опустошающих бомбежек; больших попыток создать партизанское движение тоже не наблюдалось, что было вполне объяснимо. Теперь освобожденная страна могла продемонстрировать свою благодарность советским воинам и делала это со всей искренностью.

Молодые, быть может, не очень хорошо одетые, но веселые и жизнерадостные славяне и прибалты быстро завоевали любовь местного населения. Преградой к ней не могли стать даже различия в языке и отдельные случаи глушения рыбы гранатами, выменивания всяких полезных в военном деле вещей на алкоголь и прочие простительные проступки. Половина фонарных столбов страны была обклеена изображением улыбающегося русского генерал-лейтенанта, военного коменданта Дании, – вместе с текстом обращения, гласящего, что Красная армия пришла как друг и освободитель и что с отдельными ее несознательными бойцами, нарушающими местные законы, равно как и законы военного времени, она будет разбираться сама при содействии местных органов власти.