Фредерик Рюйш и его дети. Гид по ранним коллекциям Кунсткамеры

– А ты, значит, так и сидела в этой потайной комнате?

– А чего мне было делать! Я там от ужаса пошевелиться боялась. И вообще, я больше барабашку боялась, чем этих мужиков, – повела плечами девушка. – Как они ушли, я в милицию позвонила, а потом к вам вот спустилась, как мама велела.

Пока Марина рассказывала, я вспоминал мою последнюю встречу с ее матерью, случившуюся три дня назад на лестничной площадке. Тогда Татьяна Владимировна, женщина лет пятидесяти пяти, выглядела действительно растерянной. Она сказала, что у нее имеются сведения, которые меня как литератора могут заинтересовать. Обещала зайти, но, как видно, не успела.

– А что сказали милиционеры?

– Чего они могут сказать? Сказали, что будут искать.

– Слушай, Марина. Я, конечно, понимаю, что тебе мамины дела до фени, – начал я. – Но, может быть, она говорила что-нибудь тебе о них последнее время?

– Меня и милиционер спрашивал то же. Да нет, ничего не говорила.

Все произошедшее было довольно странно. Скорее всего похищение Татьяны Владимировны связано с ее служебной деятельностью. В то же время было совершенно очевидно, что Марине возвращаться домой и ночевать одной нельзя. Она видела этого Шнура и теперь становилась опасной свидетельницей. Неясно, какая роль в этом спектакле была отведена мне. Может быть, Татьяна Владимировна, хватаясь за любую соломинку, назвала первого попавшегося, кто пришел в голову. Во всяком случае я – человек более или менее благонадежный, и ехать далеко не нужно: на лифте две остановки… И все же что-то настораживало меня в рассказе девушки…

– Ну и что мы будем делать? – спросил я, не ожидая ответа от Марины, скорее, самого себя.

Марина пожала плечами.

– Я выкурю еще сигаретку, дядя Сережа?

– Кури.

Я посмотрел на девушку внимательнее. Личико у нее могло быть симпатичное, если бы не портил его весь этот выпендреж: эти торчащие перьями разноцветные, как у попугая, волосы, немыслимые с блестками тени над глазами, лак на ногтях… Ну что это за лак?! Марина была среднего роста и сложена пропорционально. Если бы не болезненное желание выделиться из общества и наплевать на него своим видом. Вот я какая! Смерть попсе! А я из своего ретро выглядываю с некоторым ужасом… я ведь даже Шнура не знаю. Не-ет! Мы такими все-таки не были!

Марина курила молча, иногда поглядывая на меня. Я тоже молчал.

– Ну, значит, так, – когда она потушила сигарету в пепельнице, начал я, – дома тебе появляться нельзя, это ясно, ты теперь свидетельница…

– Свидетельница Иеговы?

– Ты, наверное, не совсем понимаешь всю серьезность, – проговорил я, сверля Марину строгим взглядом. Мне было даже приятно, что я, такой серьезный человек, поучаю эту молоденькую неразумную девушку. – Тебе как свидетельнице запросто твой любимый Шнур может отрезать голову и отправить вместе с ней к Иегове.

– А где я жить буду? – спросила Марина с каким-то вызовом, как мне показалось.

– Ну, поживешь пока у меня, у меня две комнаты. Я в кабинете спать буду, а ты здесь ляжешь. Тем более ты здесь накурила – тебе и дышать. Завтра утром будем думать, что делать дальше. Тебя такой вариант устраивает?

– Устраивает. А у вас жена когда приедет?

– Только через неделю, к сожалению, – сказал я.

– Значит, целую неделю вы совершенно свободны. А вы не боитесь с женщиной в одной квартире? – она как-то ехидно посмотрела мне в глаза.

– Что?!! Я тебе дам «с женщиной»!

Мне и в голову не приходило, что неформалка Марина может считать себя женщиной… Странно, а почему не приходило? Наверное, есть молодые люди с серьгами в носу, кислотники со спущенными для понта штанами, как сейчас модно, в бесовских татуировках, которые видят в ней женщину.

– Иди мойся, я постелю тебе на диване, а сам еще немного поработаю, мне роман нужно через три месяца сдавать, а у меня конь не валялся… Да не расстраивайся, – я обнял Марину за плечи, – найдем мы завтра твою маму. Я в милицию позвоню – у меня начальник отделения знакомый.

Глава 3. Фредерик Рюйш. Детство, отрочество, юность

Последние слова:

– Да не покинет меня Бог никогда!

    Блез Паскаль

Фредерик Рюйш родился в 1638 году в Гааге. С детства его тянуло к естественным наукам, и он с душевным трепетом и восторгом отрывал ножки мухам, вскрывал им животики маленьким ножичком, препарировал кузнечиков и ящериц, в более осознанном возрасте подобравшись к мышам и кошкам. Фредерик был любознательным и развитым мальчиком с хорошей памятью. Нередко отец наказывал его за излишнее усердие и интерес к внутреннему, но не к внешнему. Отец не мог уразуметь, что может привлекать Фредерика в Божией епархии – во внутреннем мире живых существ. И как вообще можно разобраться в этих переплетениях кишок и органов мертвой крысы, где сам черт ногу сломит?! И казалось ему что перепутано все это нарочно и бессмысленно, так, чтобы заморочить честных людей.

Но маленький Фредерик с интересом копался в этом добре, выискивая закономерности и соответствия, не оставляя своих занятий порой до позднего вечера. Кроме этого страстного увлечения, в праздничные дни Фредерик, как, впрочем, и многие мальчишки счастливого и беззаботного возраста, любил бегать смотреть казни. Он приходил всегда заранее и, подобравшись поближе к эшафоту, с интересом наблюдал за приготовлениями и, в особенности, за самой казнью. Но делал это не как все мальчишки – с замиранием сердца, но с каким-то особенным затаенным вожделением и научным любопытством, впитывая в себя каждую кажущуюся незначительной мелочь. Как ломается шейный позвонок под тяжестью повешенного, как конвульсивно вздрагивает и извивается его тело… и, если тяжести тела осужденного недостаточно, палач обхватывает ноги преступника и виснет на нем, удвоив вес и сокращая страдания несчастного. И почему после этой нехитрой операции человек умирает почти мгновенно. Особенно же привлекали любознательного Фредерика казни через усекновение головы. Гильотин в то время еще не было. Предложенную парижским врачом-гуманистом Жозефом Гильотеном машину для безболезненного обезглавливания ввели в эксплуатацию только в 1792 году. А до тех пор головы в Голландии рубили мечом. Фредерик тянулся к плахе, изо всех сил высматривая подробности отсечения головы, чтобы дома, уединившись, обдумать это действо, в деталях воспроизводя его в памяти.